— У-у-у… — единым дыханием покатилось по классу.

Это предложение всех всколыхнуло, заинтриговало. Институтский курс! Не часто со школьниками говорят как со взрослыми, как с завтрашними студентами и солдатами.

Класс хором гудел:

— Институтский!.. Институтский!..

— А не отразится ли это на других предметах?

И снова по классу пронесся гул:

— Нет, нет… Не помешает!.. Нужно, как в институте!..

Так начался первый урок. Вводная беседа. Это было элементарное знакомство с наукой о психике как функции мозга. В классе стояла тишина. Тридцать семь затаенных дыханий… Тридцать семь пар внимательных и доверчивых глаз следили за каждым жестом, за каждым словом учителя. Даже рыжий Бутягин, который в начале урока то и дело косился в окно, и тот, подавшись вперед и слегка приоткрыв рот, слушал рассказ о том, почему необходимо знать объективные закономерности психической деятельности человека, как помогают эти познания человеку в его повседневной жизни. Философские творения Фалеса, Гераклита, Эпикура… Идеализм Платона и дуализм Аристотеля, выраженный в его трактате «О душе», — все это, изложенное в популярной форме, будоражило еще не притупленные жизненными тяготами юные головы.

Шадрин видел, что его понимали.

…Но вот прозвенел звонок на перемену. Дмитрий понял, что он не рассчитал время. Не рассказал того, что должен был рассказать за урок.

— Сегодня мы не уложились. Перенесем нашу беседу на следующий урок.

А класс гудел:

— Сейчас…

— Не пойдем на перемену…

— Доскажите, пожалуйста, сейчас…

Никто не вставал из-за парт.

Перемена была короткая, пятиминутная. Перед уроком Шадрина особо предупредили, что задерживать учеников строго-настрого запрещено.

А класс просил, настаивал, отказывался от перемены…

Часть пятая

I

Еще издали, подходя к дому, Ольга заметила, что из почтового ящика торчит голубой уголок.

Плотный узорчатый конверт, бухарестская печать… «От Лили», — обрадовалась Ольга и, поудобнее примостившись на диване, разорвала конверт. От листов пахнуло незнакомыми тонкими духами.

«Здравствуй, дорогая Оля!

Прошло полгода, как мы расстались в тот дождливый вечер. Всего пол. А пережито столько, что, кажется, другому человеку не удастся пережить за целую жизнь.

Твои январские письма я получила, но с ответом задержалась. И не потому, что забыла тебя. Просто тяжело писать. Кроме жалоб и слез, в письмах моих ты ничего не нашла бы. А сейчас я как-то смирилась с тем, что случилось в моей жизни. И вот теперь безропотно несу этот крест.

Начну с того, что хочу разуверить тебя относительно Григория Александровича. Ты утверждаешь, что он любит меня. Нет, Олечка, он не любит, он не умеет любить. Самовлюбленность, эгоизм, тщеславие… — эти слова бледнеют перед душевными «добродетелями» Григория Александровича. Он женился-то на мне лишь потому, что его последняя длительная командировка за рубеж могла бы сорваться по той простой причине, что он холост. Об этом ему сказали в министерстве, и он пожарным образом изменил свой «семейный статут». Это выражение из его лексикона.

Я проклинаю тот день и час, в который познакомилась с Растиславским. В те дни он играл светского льва с утонченными манерами. Ох, как он это умеет! Он блистал передо мной безукоризненным знанием языков, красиво сорил деньгами… Старался удивить, влюбить. И это ему удалось. Я поверила. А как только подумаю, от кого я ушла, кому искалечила жизнь, — мне становится страшно. В эти минуты ненавижу себя. Я имею в виду Струмилина. Если поставить этих двух людей рядом, то контраст между ними будет гораздо резче, чем между ангелом и дьяволом. Самовлюбленный Нарцисс, как об этом говорит легенда, погиб оттого, что день и ночь любовался своим отражением в зеркальном пруду. Подобно Нарциссу, мой муж смотрит на свое отражение, любуется им и восхищается.

Однажды я попробовала обратить его внимание на эту не совсем мужскую привычку, и что же ты думаешь?

Он устроил мне такую сцену, так унижал, называл такими обидными словами, что мне даже трудно сказать об этом. На каждом шагу он старается дать мне понять, что осчастливил меня. Не раз в глаза говорил, что среди его поклонниц были молодые красивые девушки, которые сочли бы за великое счастье выйти за него замуж. Это я слушаю всякий раз, когда у него бывает плохое настроение или что-нибудь не ладится по работе.

Мы живем в прекрасной, комфортабельной квартире из трех комнат. Казалось бы — живи да радуйся. Но не получилось жизни, милая Оля. Однажды от няни Марфуши я слышала такую пословицу: «Ты хлеб ешь, а он тебя ест». Вот так и у меня. Я ужасно подурнела и похудела. Все чаще и чаще нахожу у себя седые волосы. Если б не книги да редкие выезды в театр или кино, я умерла бы от скуки. Перечитала почти всего Достоевского, Куприна, Чехова. Здесь очень любят Достоевского. И еще раз перечитала «Тихий Дон». Когда читала эту чудесную книгу, то уносилась душой домой, на Родину, в наши вечерние зори.

В Москве я была однажды свидетелем того, как на одном приеме муж Светланы переводил с французского какому-то видному официальному лицу. Меня раздражали лакейские ужимки Игоря Михайловича. Он был подобострастней, чем официант старого закала. В отличие от него Григорий Александрович тогда показался мне гордецом, который не склоняет головы даже перед сильными мира сего.

Но это было давно. Здесь, на чужбине, я убедилась в другом. Я не могу себе представить натуру более лакейскую, чем мой муж. Вся разница в том, что Игорь Михайлович жалок со стороны, а мой муж внешне горд, благороден, мужествен, а в душе — трусливый лакей, который, чтобы не попасть в немилость у своего хозяина, готов растоптать такие светлые понятия, как семья, долг, порядочность.

Неделю назад я лежала с высокой температурой. Были минуты, когда начинала терять сознание. Он привез необходимые лекарства и сел в своем кабинете работать. Я его просила посидеть рядом со мной хоть несколько минут, он это сделал, но с неохотой, я это видела по его лицу. В это время позвонили. Жена начальника жаловалась на избалованного сына, который никак не может заснуть и просит, чтобы пришел дядя Гриша. Растиславский так расположил к себе четырехлетнего сына своего шефа, что тот с утра до вечера только и говорит о дяде Грише. И что же? Ты думаешь, он сказал, что я больна? Он тут же ушел и возвратился в полночь. Если бы я начала приводить тебе подобные примеры, то исписала бы целую тетрадь.

А самое обидное… Самое обидное, что я пережила в эту зиму, — это то, что он уговорил меня избавиться от ребенка. А как я хотела иметь ребенка! Он настоял на том, чтобы еще годочка два пожить «для себя», что нам предстоит еще более ответственная командировка в другую страну. Сейчас я в таком состоянии, что врачи не могут сказать определенно — смогу ли я когда-нибудь быть матерью. Когда я поделилась этой нависшей надо мной бедой с Григорием Александровичем, он только пожал плечами и сказал, что ничего страшного в этом не находит. Потом долго объяснял, что на пути к большой цели, которая требует жертв, дети иногда бывают даже помехой.

Я всю ночь проплакала после такого «утешения». Он это видел, но это его нисколько не тронуло. Временами мне кажется: если бы какие-нибудь черные силы шепнули ему, что дорога к звездам, о которых он мечтает, лежит через мой труп, — он не поколебался бы.

А сейчас к его начальнику приехала старшая дочь. Она заканчивает в Москве институт иностранных языков. И вот Григорий Александрович знакомит ее с Бухарестом. Уж где они бывают и что делают — для меня остается тайной. Только приходит он во втором часу ночи и спит до десяти. Догадываюсь, что много пьет.

Однажды я напомнила ему наказ матери. Он раскрыл томик Пушкина и прочитал мне стихи о художнике и сапожнике. Не подумай, что у меня ревность к этой московской гостье, нет, она слишком безобразна, чтобы стать вровень со мной. Просто обидно. Уж я ли не была внимательной и заботливой женой? Родину покинула с единственной мыслью: быть ему твердой опорой всегда и всюду. А он устал от моей любви, она стала тяготить его, и он часто просит оставить его в покое.