…Ольга всхлипывала. Плечи ее вздрагивали.
— Уедем отсюда…
Дмитрий встал, на ощупь нашел папиросы, закурил. Выключил радио.
— Я чувствую — здесь добра не будет.
Дмитрий долго молчал. Выкурив папиросу, ответил:
— Хорошо, уедем.
В эту же ночь, под утро, с курьерским поездом «Владивосток — Москва» Дмитрий и Ольга покинули маленькую станцию, на которой Дмитрий, по-детски волнуясь и робея, много лет назад впервые в жизни услышал удары станционного колокола, извещавшие о приходе пассажирского поезда, который вез в далекие неизвестные города хорошо одетых людей. Как тогда ему, восьмилетнему мальчишке, хотелось скорей вырасти и поехать на поезде в эти большие, неведомые города.
А на следующий день, но уже под вечер, рябой милиционер, боясь собаки, осторожно вошел в шадринский палисадник и, вскарабкавшись на земляную завалинку, поросшую лебедой, несмело постучал в окно. Ему никто не ответил. Громыхая цепью, из конуры с басовитым лаем выскочила собака. Милиционер повторил стук, на этот раз громче.
К окну подошел Сашка. Сонно почесывая затылок, он прищурился, стараясь разглядеть, кого несет нелегкая. Увидев милицейскую фуражку, тут же проглотил зевок, прикрывая рот ладонью.
— Кого вам?
— Товарища Шадрина.
— Какого?
— Того, что из Москвы приехал… Вызывает немедленно майор Кирбай. Пусть оденется и выйдет во двор. Велено доставить в отдел.
— А его нет…
— А где он?
— Уехал…
— Как уехал?!
— А очень просто, сел в вагон и уехал. На поезде, на железном, что по рельсам ходит…
— Ты брось мне придуриваться!.. Когда и каким поездом братень уехал?
— Что-что? — делая вид, что он не расслышал вопроса, продолжал полусонно почесываться Сашка.
— Ты вот что… Не крути мне мозги. Отвечай: каким поездом уехал братень? И какой номер вагона?
— Не помню, товарищ начальник… Убей на месте — не помню. Побожиться могу. Вчера вот помнил, а сегодня забыл. Память стала дырявой, — и, видя, что милиционер открыл рот, чтобы оборвать его притворство, продолжал: — Пожарка-то у нас, сам знаешь, на бугре стоит. Торчишь на ней с утра до вечера — вот и выдувает.
— При чем здесь пожарка?!
— А при том, что на бугре стоит. А ветрищи нонешное лето, сам видишь, какие. У Самковых позавчера крышу с сарая сорвало, а у деда Красикова сети с тычек унесло в озеро…
— Когда и во сколько часов он уехал? — допрашивал милиционер.
Сашка, продолжая паясничать, засучил до локтя левую руку и поднес ее вплотную к окну:
— Часы еще в прошлом году потерял. Когда картошку копали. Весь огород на коленках облазил, так и не нашел. Но, думаю, Васька Чобот, соседский малец, слямзил, когда я пить в избу ходил. Часы на рубашке лежали — снял, чтобы маятник от сотрясений не сбить…
Рябой милиционер, видя, что толку от парня не добьешься, откашлялся и, с трудом удерживаясь на завалинке, снова спросил:
— Поди, с курьерским улизнул?
Делая вид, что он мучительно припоминает поезд, Сашка закатил глаза под лоб:
— Поезд-то?.. Длинный-предлинный, вагонов — не сосчитать. И все как один: такие зелененькие, с железными приступочками…
Милиционер плюнул, сердито выругался и спрыгнул с завалинки.
Когда он закрыл за собой калитку палисадника и вышел на дорогу, Сашка, глядя ему вслед, подумал: «Ищи, дяденька, в поле ветра…»
Долго в тот вечер скрипели под тяжелыми сапогами майора МГБ Кирбая крашеные половицы его кабинета. Он ходил от стола к двери, от двери к столу и курил. Время от времени вскидывая свою седеющую голову и плотно сжав губы, прищурившись, смотрел куда-то далеко-далеко, сквозь стены, на одной из которых висел портрет Сталина, на другой — Берии. Казалось, взгляду Кирбая не было преград, для него не существовало расстояний… На восток он видел до Магадана, на запад — до Москвы и дальше…
— Почуял… Улизнул… Проморгали шалопаи…
Половицы скрипели. На стене, глядя друг на друга, висели два портрета.
VI
И снова Москва…
После сибирских просторов столица Шадрину показалась, как никогда, промытой и вылощенной. Мария Семеновна обрадовалась, что Ольга вернулась. За какие-то три недели она заметно постарела и осунулась. Ничто так не гнетет человека в старости, как одиночество.
В этот вечер Ольга вернулась взволнованная. Еще с порога, бросив взгляд на пепельницу, доверху наполненную окурками, и заметив на лице Дмитрия болезненную усталость, она сделала вид, что у нее прекрасное настроение, что в жизни все гораздо проще, что мы привыкли усложнять ее при столкновении с первыми трудностями.
— У меня для тебя новость, — таинственно проговорила Ольга, делая знак, чтоб Дмитрий не перебивал ее.
— Для меня теперь ничего не ново. У меня все идет, как у деда Щукаря, — наперекосяк…
— Ты не прав. Не горячись, мой друг. Сегодня утром заходила Валентина Петровна Безуглова. В одной школе ее района есть вакантное место преподавателя логики и психологии. С этого года во всех школах Москвы в девятых и десятых классах вводят эти предметы.
Дмитрий рассеянно выслушал Ольгу и молча махнул рукой.
— Ты почему ничего не ответил? Валентина Петровна приходила специально из-за тебя. Она хочет помочь нам. Обещала порекомендовать тебя директору школы… Как-никак, она инструктор райкома партии. С ней считаются.
— У меня уже иссякли слова благодарственно отвечать на все благодеяния. Передай ей мое спасибо за участие.
— Ты же прекрасно знаешь логику. У тебя были научные студенческие доклады по этому предмету.
— Вот именно: все это было… Все в прошлом!
— Митя!.. Прошу тебя!.. Сделай это для меня. Сходи в школу. Хочешь, я пойду с тобой?
И опять слезы…
— Не плачь… Я сделаю так, как хочешь ты. Завтра пойду в эту школу. Дай мне адрес.
…И вот после бессонной ночи наступило это «завтра». С документами, завернутыми в газету, Дмитрий долго искал переулок, в котором находилась школа.
Четырехэтажное серое здание с широкими окнами. Перед школой небольшой сад. Дмитрий вошел в просторный прохладный вестибюль. Насторожила тишина. «Наверное, идут уроки», — подумал он и спросил у уборщицы, где находится кабинет директора.
Уборщица с ярко выраженным татарским акцентом ответила, что директора в школе нет, но скоро будет.
— Когда же это скоро?
— Пиримин будит — придет.
По словам Ольги, директором этой школы был депутат Верховного Совета, заслуженный учитель Денис Трофимович Полещук. Эту фамилию Дмитрий где-то уже слышал, но где и когда — припомнить не мог.
До прихода директора Шадрина приняла заведующая учебной частью, худенькая, очень подвижная женщина средних лет. Она то и дело куталась в пуховую шаль, наброшенную на плечи, словно ее лихорадило.
Познакомившись с документами Дмитрия, завуч удивилась, почему он не хочет работать по своей специальности.
— Не понимаю. Член партии, университетский диплом… И вдруг — школа…
— Мне… — замялся Шадрин, — не повезло с работой по специальности. Подвело здоровье.
— Но при чем здесь школа? — завуч развела руками.
— Думаю, смогу вести логику. Когда-то я ею занимался.
Завуч положила свою тонкую бледную руку на стопку документов:
— Вот: три заявления, три кандидата. Все три девушки только что закончили философский факультет Московского университета. Двое — по отделению логики. Как видите, шансов у них больше, чем у вас.
— Ну что ж… — Шадрин протянул руку за документами.
В это время за спиной открылась дверь, и в кабинет вошел высокий, грузный человек с седыми висками. Под его уверенными и твердыми шагами поскрипывал рассохшийся паркет. В его движениях, во взгляде, в том, как он подошел к столу и неторопливо сел в кресло, чувствовались начальственность, уверенность в себе. А когда Полещук заговорил, Дмитрий растерялся: в директоре он узнал одного из членов бюро райкома, который вместе с генералом не стал голосовать за его исключение из партии.