(Конспект)

Жизнь является как бы потоком, идущим от зародыша к зародышу при посредстве развитого организма. Все происходит так, будто бы сам организм был только наростом, почкой, которую выпускает старый зародыш, стремясь продолжиться в новом. Существенное заключается в непрерывности прогресса, бесконечно продолжающегося, прогресса невидимого, до которого поднимается каждый видимый организм на короткий промежуток времени, данный ему для жизни.

* * * * *

Глаз позвоночного и глаз такого моллюска, как морской гребешок, идентичны. А ведь моллюски и позвоночные отделились от их общего ствола далеко ранее появления столь сложного глаза, как глаз гребешка. Откуда же такая аналогия в их строении?

* * * * *

Жизнь растительная, инстинктивная и жизнь разумная — три расходящиеся направления одной деятельности, разделившейся в процессе своего роста, а не последовательно, как предполагается со времён Аристотеля.

* * * * *

Интеллект и интуиция, вначале проникавшие друг в друга, сохраняют кое‑что из общего происхождения. Ни то ни другое никогда не встречаются в чистом виде. В растении может пробудиться исчезнувшее в нём сознание (вьющиеся) и подвижность животного, а животное может стать на путь растительной жизни.

* * * * *

Интеллект представляет себе ясно только прерывное, т. е. неподвижное. Он представляет себе становление как серию состояний, из которых каждое однородно само по себе и, следовательно, не меняется. И, таким образом, упускает то, что является новым в каждый момент истории. А новое бьёт непрерывной струёй. И невозможно предвидеть, чем будет новая форма, в чём её своеобразие.

* * * * *

Жизнь, т. е. сознание, пущенное в материю, шло или в направлении интуиции, или в направлении интеллекта. Интуиция сузилась до инстинкта. Все происходит так, будто интеллект, накладывая свою руку на материю, имеет главной целью дать выход чему‑то, что материя задерживает. Человек является смыслом всей организации жизни на нашей планете.

* * * * *

Область духа шире интеллекта, который направлен главным образом на инертную материю.

* * * * *

Познать единство духовной жизни можно только войдя в интуицию, чтобы оттуда идти к интеллекту. Наоборот — невозможно.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Опять «дворники» ёрзали по лобовому стеклу, сметая снег с дождём.

«Проклятый климат! — бормотал Борис Юрзаев. Вцепившись в руль, он опять гнал машину по пустынному мокрому шоссе. — «Проклятый климат не даёт ни урожая каждый год, ни просто хоть на грош надеждыІ. Чьи стихи, чьи! Где я это читал? В марте, как в ноябре! Черт знает что! Нечерноземная зона… А может, и не надо здесь людям жить? Разбрелись аж за Полярный круг, весь год трясутся, печки жгут, флюсы, авитаминоз. Неужели через считанные дни все это останется лишь в памяти?»

По сторонам шоссе за голыми ветвями деревьев сквозили избушки, дачки. Кое–где из труб тянулись сиротливые дымки.

Слезилось субботнее утро. Встречных машин почти не было. Впереди сквозь завесу мокряди тарахтел «запорожец» с ободранным кухонным буфетом на крыше.

Борис обогнал его, оскалил зубы: «Дачник–неудачник, так неудачником и проживёшь. Хорошо хоть мой агрегат исправен, ещё чуть–чуть, ещё несколько дней… Что бы я делал без машины? Каждый раз какие‑нибудь новости! Если б не эти «СкрижалиІ! Ничего, скоро, уже скоро буду греться на пляже где‑нибудь под Хайфой. На Средиземном море. На первое время хоть доллары есть. Эх, если б ещё пятнадцать, была бы тысяча! Да о чём я? Будут «СкрижалиІ — будут миллионы!»

Он давил на газ, мчал вперёд и вперёд. Уже должна была показаться стрелка — указатель поворота налево к дачному посёлку, где жил этот неунывающий идиот — Витька Никольский.

«Ну, ладно, — думал Борис, — старуха умерла, довёз, сбагрил труп родственникам, вернулся, спасибо тебе, но что же ты, сукин сын, не напомнил, не сказал, что надо отдать, отвезти в Онкоцентр причиндалы — халат, сумку со шприцами и медикаментами?! На хрена мне нужны эти звонки с утра пораньше, когда обзывают сволочью? Немедленно забрать и сегодня, сейчас же вернуть из рук в руки, забыть, вычеркнуть поганое это приключение, мир праху твоему, тётушка Кетован!

Слава Богу, она ещё не снилась по ночам. Зато сегодня, едва проснулся, надвинулось лицо Артура Крамера. Да! Так чётко. С какой стати?! Смотрит, будто вопрошает о чём‑то. Будто догадывается, что навёл на него Юрку с его паханами то ли из бывшего КГБ, то ли ещё откуда… Мрак. Чертовщина какая‑то».

Глянув вперёд, нет ли на шоссе встречных машин, Борис свернул влево, съехал на узкую асфальтовую дорожку. Стало почти темно: по сторонам тесно стояли мокрые сосны. Кое–где у их подножий фосфорически светились ещё не растаявшие островки снега.

Из‑за поворота вынырнул «фольксваген» с красным дипломатическим номером. Борис едва разминулся с ним.

Извилистый путь среди угрюмых деревьев создавал впечатление поездки через первозданный бор. Борис несколько раз бывал у Витьки Никольского и знал: здесь, в каких‑нибудь двадцати минутах езды от центра Москвы, за этими самыми соснами прячутся двух- и трёхэтажные дачи, скупаемые теперь иностранцами и отечественными нуворишами у обедневших потомков сталинских вельмож.

И Витька Никольский — внук генерала, прошедшего всю войну, собирался продать свою дачу за доллары, уехать в США, да только кому там нужен ещё один врач–терапевт средней руки? В какой‑то пародийной мере Никольский повторял его, Бориса Юрзаева, метания. То изучал иглоукалывание, то бегал на курсы точечного массажа, то ездил к какой‑то бабке под Кисловодск, пытаясь постичь секреты заговоров и трав. Потом прибился к группе, которая всем составом попала к Артуру Крамеру. В конце концов он осел в обычной хозрасчётной поликлинике, подрабатывал дежурствами да пописывал популярные брошюрки на медицинские темы из серии «Излечи себя сам». Тем не менее средств на жизнь, содержание квартиры в Москве, на дачу не хватало. Потому‑то Витька с такой безотказной готовностью и вызвался сопровождать старуху до Тбилиси за десять тысяч…

Дорога вильнула ещё раз, другой. Справа за стеной деревьев открылась просека. Борис свернул на неё, покатил размякшей грунтовой дорогой мимо заборов. Прячась под зонтами от дождя, выгуливали собак промёрзшие дачники.

Борис остановился у зелёной калитки со ржавым почтовым ящиком, вышел из машины и тотчас увидел сквозь штакетник забора Витьку Никольского. По пояс голый, в шерстяной шапочке, тот бежал трусцой по тропинке, подтягивая мешковатые шаровары.

— Фрайер! Излечил себя сам? Закаляешься? Немедленно хватай всё, что брали в Онкоцентре, тащи сюда!

— Боря, заходи! — обрадовался Никольский.

— Некогда! Тебя мама в детстве не учила: чужое надо отдавать!

— Не ори! — крикнул Витька и побежал к крыльцу дачи.

Борис ходил взад–вперёд у машины, ждал. Утро, едва начавшись, совсем померкло. Повалил снег. «Проклятый климат, — бубнил Борис, — впору включать габариты».

Он снова сел в машину, включил «дворники», габаритные огни. Лобовое стекло секла ледяная крупа.

«Каждое сознательное злодейство, даже мысленное, вызывает ответный удар». Эта мысль, явно чуждая всякой логике, вдруг прозвучала в его голове. Борис был настолько ошеломлён, что даже не удивился тому, что Витька Никольский, одетый по–городскому, сел с медицинской сумкой в машину, сказал:

— Я тоже в Москву. Раз такая погода — делать здесь нечего. Чего злишься? Не мог же я один ехать отдавать это в Онкоцентр. Я там никого не знаю. Звонил, а тебя невозможно застать.

Развернувшись, Борис катил по просеке. Дачников с их собаками видно не было, но на всякий случай ехал он медленно, на второй передаче.

«Какое злодейство? При чём тут злодейство? Найти Артура, попросить «СкрижалиІ — всего делов, — убеждал он себя. — Если Юрка к вечеру сообщит адрес, завтра же лететь и кончать со всей этой бодягой».