На другой день Иван Михайлович с полицаями приехал в Епищево. Дурнов вился ужом, не зная, как угодить бургомистру. После казни Белякова староста боялся бургомистра больше, чем начальника гестапо. Ивану Михайловичу это было на руку, вел он себя с Дурновым жестко, ненавидел его открыто, и потому епищевскому старосте доставалось больше всех. Прошло время, когда Дурнов мог покрикивать на учителя, если тот оставлял стакан с самогонкой. Мало того, теперь староста сам боялся дотронуться до стакана и ждал, когда позволит пригубить господин бургомистр.

— Церковь открыл, Дурнов? — спросил Иван Михайлович.

— Нет, господин бургомистр. Пока еще не успел. Дурнов уже знал об открытии церкви и сейчас перетрусил — затянул, провинился.

— Людей н-нет, — объяснил он, заикаясь.

— Каких людей?

— А чтобы службу вести.

— Можно старика Георгия, — подсказал начальник полицейского участка.

— Старик Георгий пятый раз женился, срам. Народ в церковь не пойдет.

— Отца Карла можно. Библию наизусть знает.

— Пьяница. Да и имя-то не православное, черт те что.

— Значит, кадров не хватает, Дурнов?

— Не хватает, Иван Михайлович, не хватает. Большевики в тюрьму посажали. А кто остался — забыл слово божье.

— Плохо знаешь людей, Дурнов, плохо. — Иван Михайлович уже не называл старосту господином. — Предлагаю тебе в священники деда Кузьму. Помнишь, в Артемовке звонарем был?

— Помню, помню, как же. Очень подходящий человек, — торопливо согласился староста.

— Иконы есть? — продолжал бургомистр.

— В избах есть, а чтоб для церкви… — Дурнов полез под шапку.

— Пришлю тебе, Дурнов, художника из города. За неделю намалюет. Откроешь торговлю иконами, прибыль для церкви пойдет, священника содержать будешь.

…Воскресенье. Надтреснутый гул колокола возвестил о начале богослужения в Епищевской церкви. Давно не слышали окрестные деревни такого звона. Звучал он не так, как прежде, скорее напоминал набат, чем призыв к мирной молитве.

Народу собралось — не протолкнуться. В первых рядах стоял сам бургомистр с благостным суровым лицом, рядом с ним староста Дурнов, то и дело озирающийся, внемлющий бургомистру, который время от времени ворчал насчет побелки стен, недостатка свеч и скудного оформления алтаря. Дед Кузьма распушил бороду, напялил на себя ризу с золочеными крестами. Рядом с ним суетились молодые дьячки в светлых стихарях.

«Неужто партизаны?»— думал про себя Иван Михайлович.

Служба прошла неважно, скомкано, но старики не сетовали, умилялись тем, что впервые пришлось собраться всем вместе, что хоть отсюда не гонят их по домам фашисты.

После богослужения священник пригласил бургомистра осмотреть церковь. Иван Михайлович отослал Дурнова домой, велев накрыть стол по такому торжественному случаю, а сам пошел за дедом Кузьмой. В укромном месте бургомистр сообщил священнику, что двести карателей выйдут через два дня на уничтожение партизанского отряда. Надо «с божьей помощью» предупредить их.

— …Как у тебя художник работает, Кузьма Сергеевич?

— Малюет днем и ночью. Поселился в келье, народ к нему валом валит.

— Смиренный раб божий, — продолжал Иван Михайлович, — проводи-ка меня к нему, а сам иди по делам.

В тесной каморке богомаза Иван Михайлович увидел молодую бледнолицую женщину в черном монашеском платке до самых глаз, с постным выражением лица. Он еле-еле узнал Тамару Васильеву.

…Посмотрел бы кто-нибудь со стороны на них в эту минуту — старый учитель в должности бургомистра, молодая учительница, комсомолка, в качестве монашки и бывший ученик художественного училища, поклонник Рублева и партизан, — в качестве богомаза. У него только-только стала отрастать жиденькая бородка, прикрывая обветренное в боях лицо.

Тамара коротко рассказала о том, что в поселке Ворга фашисты готовят к сдаче в эксплуатацию авторемонтный завод. На заводе работают инженерами два наших пленных. Они живут на квартире у Шуры Мелешкиной при заводе. Шура наша, через нее следует наладить связь с этими инженерами и попытаться уговорить их, чтобы они подложили взрывчатку. Тол и взрыватели будут поднесены к самой Ворге примерно через неделю.

— В ближайшие дни все должно быть готово, — продолжала Тамара. — Главное— наладить связь с инженерами. Мне это сделать трудно. Вход на завод только по пропускам. А бургомистра всюду пропустят. И еще Лебедев просил передать, что у него есть мины с часовым механизмом. Если вы найдете достойное им применение, то Лебедев перешлет их куда надо. Если операция в Ворге пройдет успешно, вам нельзя больше оставаться в городе, сразу уходите к партизанам…

Через пять минут бургомистр вышел из каморки богомаза, неся в руках свеженамалеванную икону. А через три минуты в каморку юркнул какой-то нездешний парнишка и скоро вышел с иконой Николы-угодника. К вечеру Никола-угодник был в руках у Коротченко.

Налажена связь с Большой землей! Связь со всей страной, со своим домом!..

Радостная весть мгновенно облетела партизан. Разведчиков, которые ее принесли, окружили тесным кольцом, мяли и тискали их, расспрашивали подробности, просили рассказать, как они сумели пробраться так далеко — к самой Десне. Но джигиты Жилбека Акадилова молчали, подробности должен знать только штаб. Главное же знали все — налажена связь с Большой землей, а это значит, что партизаны теперь не останутся на произвол судьбы, в трудную минуту они могут попросить помощи, совета, могут отправить раненых на Большую землю. В тот день каждый чувствовал себя увереннее.

Жилбек докладывал Коротченко и Лебедеву о выполнении задания.

Разведчикам было поручено пробраться к реке Десне, переправиться через нее и там во что бы то пи стало связаться с партизанским отрядом в районе станции Жуковка. В том отряде была своя мощная рация, постоянная связь с Большой землей.

— Пришлось кое-где поскандалить с фрицами, — рассказывал Жилбек, весьма довольный благополучным возвращением. — Все дороги забиты солдатами, шли мы по-кошачьи, без звука, без шороха. Вышли к реке, увидели мост. Смотрим, а возле моста построено дотов и дзотов столько, что плюнуть некуда. Охраны— как берез в лесу. В этих местах мы должны были встретиться со связным, стариком Антоном. А где его найдешь, кто в лесу подскажет? Потратили целый день на поиски. Искать Антона было трудно, потому что не могли разделиться на группы, кругом враг. Бродили мы все вместе. Пальцы на спусковом крючке, гранаты под рукой. Каждую секунду готовы вместо старика встретить полицаев или фрицев. Нашли кого надо. Молчаливый старик, слова не выдавишь. Мальчишка с ним, лет пятнадцати, Петька. Тоже молчит. Старик переправил нас через Десну. Укладывал по трое на дно лодки, сверху накрывал брезентом, и вот мы как багаж переправлялись на тот берег. Посидели с ним на прощанье в прибрежном тальнике, поговорили. «Когда будете возвращаться?»— спрашивает дед. А мы отвечаем, что партизаны не имеют привычки возвращаться на прежнее место, они как перелетные птицы — все дальше и дальше. «Дело ваше, говорит, только без меня вам обратно не переправиться…»

Дальше нас повел Петька, сын старика. На обратном пути мы должны вернуться сюда же и кто-то один должен поднять над головой кепку. Увидев сигнал, старик пригонит лодку. Расстались… Ночью мальчонка привел нас на партизанский пост. Сразу передали шифровку на Большую землю, сообщили все сведения о нашем отряде и попросили выслать нам хорошую рацию и боеприпасов. На другой день получили из Москвы ответ: через пять дней, в двадцать четыре ноль-ноль, в районе своего местопребывания зажечь по прямой линии три костра. На эти огни прилетит самолет и сбросит радиостанцию и радиста. Принять все меры предосторожности, обеспечить благополучное приземление… Пошли обратно к Десне вслед за Петькой. Уже другой дорогой. Вышли к реке и удивляемся — пацану пятнадцать лет, а так хорошо знает местность! Безошибочно привел. Помахали кепкой раз — старика не видно. Петька забеспокоился: неужели фрицы батю его схватили? «Давайте я переплыву туда, узнаю, где отец, и вернусь», — предложил Петька. Мы его не пустили, побоялись. Чем черт не шутит, мальчишку могли схватить фрицы, пытать. Малый мог не выдержать. И тогда пропали и мы и тот отряд, возле станции Жуковка. Короче говоря, не пустили Петьку, хотя он и расстроился. Переночевали на берегу. Утром туман поднялся такой, что свою вытянутую руку не видно. Ждем, а время идет. Гадаем, что случилось с дедом Антоном и что теперь нам делать, как же переправляться? В крайнем случае, думаем, ночью свяжем плот и утром, в тумане, переплывем… К полудню туман рассеялся, показалось солнце. Мы все глаза просмотрели — нич-чего не видно на том берегу. И ничего не слышно — ни стрельбы, ни голосов. После обеда мальчишка опять поднял кепку и, наверное, с полчаса держал ее над кустами. Смотрим — отваливает лодка, плывет в ней дед Антон. Мы чуть «ура» не закричали — вторые сутки ждем! Причалил дед, выбрался к нам в тальник. Оказывается, он еще вчера видел наш знак, но не мог выбраться. Как назло, черт принес штук двадцать полицаев. Искали кого-то, проверяли и только час тому назад в город уехали… Старик быстренько переправил нас, мы поблагодарили и его и Петьку и двинулись к себе в лагерь — осталось три дня сроку.