Обратное падение на землю.

Никогда прежде Уивер не случалось столько пережить за такое короткое время. Внезапно у неё возникла тысяча вопросов. Где находятся города Ирр? Где возникает биотехнология? Как они производят Scratch? Что она вообще увидела из чужой цивилизации? Что ей показали ? Всё? Или вообще ничего? Был ли это плавающий город?

Или только его часовые?

Что ты видишь?

Что ты видела?

Я не знаю.

Духи

Вверх, вниз. Вверх, вниз.

Какая тоска.

Волны поднимают и опускают «Дипфлайт». Он держится на поверхности, прошло уже много времени с тех пор, как Уивер поднялась со дна. Она чувствует себя уже как в шизофреническом лифте. Вверх, вниз. Вверх, вниз. Высокие, но равномерные волны.

Открыть купол опасно: «Дипфлайт» мгновенно начерпает воды. И ей ничего не остаётся, как просто лежать и моргать глазами в надежде, что море когда-нибудь успокоится. Топливо ещё есть. Недостаточно, чтобы добраться до Гренландии или Шпицбергена, но хотя бы приблизиться к ним. Однако пока штормит, ей надо поберечь резервы: плыть по волнам было бы бессмысленно, а погружаться ей не хотелось. Как только успокоится шторм, она пустится в круиз. Хоть куда-нибудь.

Она не знает в точности, что пережила. Но если существо там, на дне, пришло к выводу, что человек имеет нечто общее с Ирр, пусть хотя бы запах, то чувство могло победить логику. Тогда человечеству будет даровано время. Кредит, который выплачивают добровольно.

Больше Уивер ни о чём не хочет думать. Ни о Сигуре Йохансоне, ни о Сэм Кроув и Мёррэе Шанкаре, ни о мёртвых — о Сью Оливейра, Алисе Делавэр, Джеке Грейвольфе. Ни о Сэломоне Пике, ни о Джеке Вандербильте, ни о Лютере Росковице, ни тем более о Джудит Ли.

Ни о Леоне, потому что это самая страшная мысль.

Но всё же она думает.

Они возникли перед ней все, будто собрались на вечеринке.

— Наша хозяйка — само очарование, — говорит Йохансон. — Но ей не мешало бы позаботиться о приличном вине.

— Что ты хочешь? — сухо возражает Оливейра. — Это же батискаф, а не винный погребок.

— Есть вещи, которых я вправе требовать.

— Слушай, Сигур, — смеётся Эневек. — Ты бы её поздравил. Как-никак, она спасла мир.

— Весьма похвально.

— Она спасла? — спросила Кроув. — Мир?

Все растерянно замолчали.

— Давайте честно. — Делавэр передвинула жвачку из-за одной щеки за другую. — Миру на это плевать. Ему лететь сквозь космос что с нами, что без нас — разницы нет. Спасти или погубить мы можем только нас самих.

Эневек согласился:

— Атмосфере всё равно, сможем мы ею дышать или нет. Если человек перестанет существовать, не будет и этой человеческой системы оценок и не будет разницы: что болото, пузырящееся серой, что Тофино в солнечный день.

— Точно, Леон, — кивнул Йохансон. — Выпьем вино понимания. Человечество всего лишь побочная ветвь. Коперник отодвинул Землю из центра мира на край, Дарвин сорвал у нас с головы венец творения, Фрейд показал, что человеческий разум бессилен перед бессознательным. До последнего времени мы были хотя бы единственными организованными умниками на этой планете, но теперь явились старые хозяева и вышвырнули нас вон.

— Потому что Бог нас покинул, — говорит Оливейра.

— Но не совсем, — сказал Эневек. — Карен выхлопотала нам отсрочку.

— Но какой ценой! — Йохансон вытягивает лицо. — Скольким из нас пришлось умереть.

— Невелика потеря, — поддразнивает его Делавэр.

— Только не делай вид, что тебе всё нипочём.

— Просто я очень храбрая. Это только в кино гибнут всегда старые, а молодые остаются в живых.

— Старые гены уступают место более молодым и здоровым, — сухо пояснила Оливейра, — которые гарантируют оптимальное размножение.

— Не только в кино, — кивнула Кроув. — Если старые живы, а молодые умерли, то в глазах многих это не хэппи-энд. Даже такое романтическое дело, как хэппи-энд, является результатом биологической необходимости. Нет ли у кого-нибудь сигареты?

— Ни вина, ни сигарет, — недовольно бурчит Йохансон. — И даже такой мудрый старый учёный должен умереть ради этих безмозглых обывателей, единственная заслуга которых состоит в том, что они молоды.

— Спасибо, — язвительно сказала Делавэр.

— Я не тебя имел в виду.

— Спокойно, дети, — подняла руки Оливейра. — Одноклеточные, обезьяны, чудовища, люди — всё это — биомасса. Нет причин для волнения. Наш вид предстаёт совсем в другом образе, если посмотреть на него в микроскоп или описать в биологических понятиях. Мужчина и женщина превращаются в самца и самку, целью жизни особи становится добыча пищи, а пища становится кормом…

— А секс становится спариванием, — весело добавила Делавэр.

— Совершенно верно. Войну мы переименуем в сокращение популяции, а в худшем случае в угрозу поголовью, и нам уже не придётся отвечать за нашу глупость, потому что мы всё спишем на гены и инстинкты.

— Инстинкты? — Грейвольф обнял Делавэр. — Ничего не имею против.

Все захихикали.

— Итак, чтобы вернуться к вопросу хэппи-энда, — сказал Эневек.

Все посмотрели на него.

— Я знаю, можно поставить вопрос, заслуживает ли человечество продолжения рода. Но никакого человечества нет. Есть только люди. Отдельные люди, у каждого из которых найдётся куча причин, почему ему нужно выжить.

— И почему хочешь выжить ты , Леон? — спросила Кроув.

— Потому что… — Эневек пожал плечами. — Очень просто. Потому что есть кто-то, ради кого я хотел бы жить.

— Хэппи-энд, — вздохнул Йохансон. — Я так и знал.

Кроув улыбнулась Эневеку.

— Ты что, наконец влюбился, Леон?

— Наконец? — Эневек задумался. — Да.

Они продолжали беседу, и их голоса постепенно стихали в голове Уивер, смешавшись с шумом волн.

Мечтательница, подумала она. Бедная мечтательница. Она опять одна.

Уивер плачет.

Примерно через час шторм утихает. Ещё через час прекращается ветер, и волны разглаживаются.

Три часа спустя она решается открыть купол.

Её охватывает ледяной холод. Она смотрит вдаль и видит, как вынырнул и снова исчез горб. Это не косатка, это что-то покрупнее. Следующее выныривание происходит уже ближе, и из воды показывается мощный хвостовой стебель.