Он слышал:
— Одного не могу понять, почему так быстро изменилось положение. Неделю или две назад, казалось, можно договориться, а теперь все вернулось к прошлому и стало еще хуже.
Он слышал:
— Я всегда говорил, что всю эту историю с мутантами выдумали красные. Мое мнение, что все идет оттуда.
Он слышал:
— Это невозможно. Вчера война была в тысячах миль от нас, и мы жили спокойно и мирно. А завтра…
А завтра, а завтра, а завтра…
Он слышал:
— Если бы все зависело от меня, я бы договорился с этими мутантами.
Он слышал:
— Я бы не церемонился с ними ни минуты, черт меня подери. Я бы набрал побольше бомб и показал им.
Он слушал их разговоры и сознавал, что за ними нет и намека на компромисс и взаимопонимание, в них не чувствовалось никакой надежды на то, что войну можно предотвратить.
— Если не сейчас, — говорили они, — то через пять или десять лет она разразится все равно. Так уж чем раньше, тем лучше. Надо только напасть первыми…
И он ясно понимал, что неуемная ненависть различалась даже здесь, в сердце страны, на этих мирных фермах, в маленьких мирных деревеньках, в придорожных ресторанчиках. «И это, — сказал он себе, — не что иное, как крах цивилизации, основанной на ненависти, чудовищном себялюбии и недоверии к каждому, кто говорит на другом языке, ест иную пищу и носит отличную от него одежду».
Это была односторонняя механистическая цивилизация грохочущих машин, мир технологии, которая обеспечивала комфорт, но не могла дать человеку ощущения справедливости и безопасности. Это была цивилизация, которая обрабатывала металл, расщепляла атом, создала мощную химию и понастроила сложных и опасных машин. Она сосредоточила свое внимание на технике, совсем забыв о личности, и теперь ничего не стоило нажать кнопку и уничтожить далекий город, не зная и не желая узнать жизни и обычаев, мыслей и надежд, устремлений народа, который ты уничтожил.
Он вел машину, останавливался перекусить и снова садился за руль. Он глядел на кукурузные поля и краснеющие яблоки в садах, слушал шум косилок, вдыхал запах клевера, но стоило ему взглянуть в небо, как он ощущал всю тяжесть нависшей опасности, и он понимал, что Фландерс был прав: в любой момент могла разразиться роковая буря.
Но не только новости о приближающейся войне заполняли колонки ежедневных газет и звучали в пятнадцатиминутных комментариях. Непрестанно говорилось об угрозе со стороны мутантов, и народу постоянно внушалась необходимость быть бдительным по отношению к ним. Еще продолжались бунты, еще линчевали мутантов, еще громили магазины технических новинок.
Но появилось и нечто новое.
По всей стране расползались слухи — и в ресторанах, и в магазинах, и в ночных барах больших городов можно было услышать о существовании другого мира, нового мира, где можно начать жизнь заново, куда можно скрыться от тысячелетней неустроенности нынешнего мира.
Вначале пресса отнеслась к этим слухам недоверчиво, потом появились осторожные статьи со скромными заголовками, а радиокомментаторы, поначалу не менее осторожные, скоро отбросили всякую сдержанность. И через несколько дней сообщения о другом мире и о странных людях с лучистыми глазами, которые разговаривали с кем-то (всегда с кем-то) и утверждали, что явились оттуда, занимали столько же места, сколько сообщения о войне и мутантах.
В мире ощущалась тревога, какая возникает у человека, когда в тишине ночи вдруг раздается резкий звонок телефона.
44
Вечерний Клиффвуд был напоен ароматами, в нем ощущалось что-то домашнее, и, проезжая по улицам городка, Виккерс чувствовал, как его сердце наполняется горечью: это было именно то место, где ему хотелось бы осесть и жить, занимаясь писательством, перенося на бумагу рождавшиеся в мозгу мысли.
Его дом вместе с рукописями, с полочкой любимых книг по-прежнему стоял на своем месте, но он уже не принадлежал ему и никогда больше не будет принадлежать. «Отныне все пойдет иначе, — подумал он. — Земля, исконная Земля человека, Земля с большой буквы недолго служила мне домом и уже никогда не будет им».
Он решил прежде всего навестить Эба, а потом заехать в свой бывший дом за рукописью. «Ее можно передать Энн», — подумал он, но тут же засомневался. Он уверял себя, что ему не хочется встречаться с Энн, но на самом деле это было не совсем так. Он хотел встретиться с ней, но знал, что лучше этого не делать, ибо почти смирился с мыслью, что и он и она были частями одной жизни.
Он остановил машину напротив дома Эба. И, как всегда не без удивления, отметил, как ухожены дом и дворик. Ведь Эб жил один, без жены и детей, а не часто встретишь холостяка в роли столь рачительного хозяина.
Виккерс рассчитывал на минуту заскочить к Эбу, поставить его в известность о происшедшем, о сложившейся ситуации, договориться о порядке встреч и в свою очередь узнать здешние новости.
Захлопнув дверцу машины, он пересек тротуар и открыл калитку во двор, с трудом справившись с защелкой. Лунный свет, пробивавшийся сквозь листву, пятнами ложился на дорожку. Виккерс приблизился к двери и только тут обратил внимание: в доме ни огонька.
Он постучал в дверь, помня по прежним редким визитам — они иногда играли в покер, — что у Эба не было звонка.
Никто не ответил. Он подождал, постучал еще раз и направился к выходу. Быть может, Эб возился в гараже с какой-нибудь срочной работой или выпивал с приятелями в кабачке.
Он решил подождать Эба в машине. Было бы неосторожно ехать в центр, где его могли узнать.
Кто-то спросил:
— Вы ищете Эба?
Виккерс повернулся на голос. У изгороди стоял сосед.
— Да, — ответил Виккерс. — Я хотел повидать его.
Он пытался вспомнить, кто жил рядом с Эбом, кем мог быть этот человек, мог ли он узнать его.
— Я его старый друг, — сказал Виккерс. — Ехал мимо, решил заглянуть, передать привет.
Человек протиснулся через пролом в изгороди и, приблизившись, спросил:
— А вы его хорошо знаете?
— Да не очень, — ответил Виккерс. — Я виделся с ним лет десять-пятнадцать назад. Еще мальчишкой.
— Эба нет в живых, — сказал сосед.
— Как нет в живых?
Сосед сплюнул.
— Он оказался одним из этих проклятых мутантов.
— Да нет, — запротестовал Виккерс. — Быть того не может!
— Он им был. Был тут и еще один, но тот успел смыться. Его, наверное, предупредил Эб.
Злоба и ненависть, звучавшие в словах соседа, наполнили Виккерса ужасом.
Толпа убила Эба, как убила бы и его, узнай, что он возвратился в городок. И жители городка очень скоро могут узнать, что он вернулся. Стоит этому человеку приглядеться — теперь он вспомнил его — этот здоровяк заведовал мясным отделом в городском магазине. Его звали — впрочем, какое значение имело его имя.
— Нет-нет, — сказал человек, — я вас видел где-то.
— Вы ошибаетесь. Я здесь впервые.
— Я ваш голос…
Виккерс нанес сильный удар снизу вверх, вложив в него весь свой вес. Удар пришелся прямо в подбородок и прозвучал, словно хлопок бича. Человек рухнул наземь.
Виккерс не стал ждать, повернулся и бросился к изгороди. Он чуть не сорвал дверцу автомобиля. Резко нажал на стартер, до отказа выжал акселератор, и машина, швырнув гравий из-под задних колес, рванулась вперед.
Рука его ныла от сильного удара, а в слабом свете приборного щитка он увидел, что из пальцев сочится кровь.
У него было всего несколько минут — от момента, когда мясник очнется, до момента, когда он сообразит, что произошло. Как только он встанет на ноги и доберется до телефона, за Виккерсом начнется охота, и в ночь, визжа на поворотах, рванутся машины, набитые людьми с ружьями, пистолетами и веревками.
Он должен удрать от них. И рассчитывать отныне только на себя.
Эб умер — на него напали внезапно, подло, так что он не имел возможности ускользнуть на другую землю. Эба убили, или повесили, или затоптали ногами. А Эб был его единственным связным.