Юрася затрясло. Затрясло не от страха перед этим неуязвимым, словно заговоренным пулеметом. Его охватила ярость от непонимания происходящего. Прижав к плечу приклад, Юрась раз за разом палил по красноватому языку, что высовывался из амбразуры дзота.

Тем временем остальные взводы партизан вышли на противоположную сторону села и заняли исходные позиции. В селе начался пожар, по небу пошли желтовато-коптящие отблески.

Афанасьев послал связного к Коржевскому с просьбой ударить по укрепленному бугру с тыла, но связной как в воду канул: то ли убило, то ли заблудился. Фланговый огонь дзота по-прежнему не давал партизанам поднять голову. Максим дернул за рукав Юрася; безуспешно гвоздившего по амбразуре:

— Эй! Побереги патроны!

Юрась повернулся к нему:

— Почему не атакуем дзот?

— Дзот? — Максим зло сплюнул. — Та-а-а-ктик… Дурная смерть — не заслуга.

От слов Максима петушиный задор в Юрасе погас. Что-то надо было придумать, но ничего на ум не шло. У Юрася не было ни профессионального военного умения, ни боевого опыта, которым обладал тот же десантник Максим.

Наконец приполз связной. Афанасьев выслушал его, скривил недовольно губы, крикнул:

— Байду ко мне!

Команда дошла по цепи до Юрася. Пластаясь по земле, он приблизился к командиру взвода.

— Вот что, давай задворками или… в общем, на ту сторону кладбища, надо брать дзот с тыла. Мы отвлечем их огонь на себя, а ты постарайся бросить связку гранат в амбразуру, иначе нас всех здесь перемолотят. На вот… — протянул он связку противотанковых. — Нет, возьми еще одну. С тобой пойдет… Варухин. Идите!

Варухин посмотрел удивленно на Афанасьева, на Юрася, сопнул носом и, когда вражеский пулемет на несколько секунд умолк, вскочил вслед за Юрасем. Они, пригибаясь, помчались к хатам. Их слепило огнем пожара, над головой свистели пули, стрельба усиливалась. Во дворах села ни души, тихо. Побежали огородами, через пустырь к сгоревшее нефтебазе, чернеющей уродливым нагромождением металла на багровом фоне горящих хат.

— Давай туда! — показал Юрась.

Неожиданно над головами партизан тонкой струйкой взвизгнули пули. Оба повалились на землю, спрятали головы. Стрельба прекратилась. Юрась чуть приподнялся, понял: бьют с того бугра, где кладбище, где дзот. У них, видать, круговой обстрел.

— Устроились, гады!.. — прокричал Юрась Варухину. — Давай перебежками к тем железякам, за ними укроемся. По одному, давай…

— Ты что, ошалел? Кинжальный огонь!

Юрась, не слушая, вскочил, метнулся к наваленным как попало бочкам. По нему пальнули. Он присел среди железного лома. Пули оглушительно били по металлу, хотелось заткнуть уши. От бочки перед носом Юрася что-то отскочило и задымилось на жирной земле, остро запахло нефтью. Вдруг он засмеялся и нетерпеливо замахал Варухину. Тот рывком пересек опасное пространство, тяжело упал рядом. В уголках сжатых губ — засохшая пена, глаз за стеклами очков не видно.

— Сейчас мы им подкинем! — оскалился Юрась и потянул к себе бочку с широкой горловиной. — Давай сыпь! — показал он.

Варухин не понял зачем, но что нужно делать, понял. Принялся рыхлить тесаком землю, бросать в бочку. Юрась рыл попавшимся под руку обломком железа, наскребал землю в шапку, вываливал в бочку, кидал туда же битый кирпич и все, что попадало под руку. Работали, дрожа от нетерпения, поеживались, когда пули взвизгивали возле головы. Из горловины показалась земля, Юрась утрамбовал ее ногой, добавил еще, смахнул со лба капли пота, спросил Варухина:

— Понял?

Тот кивнул утвердительно. Юрась надел винтовку на ремень, шевельнул плечами, попробовал, ладно ли, кивнул напарнику:

— Держи гранаты, а я…

Они присели на корточки и вытолкнули набитую землей бочку из-за укрытия. Подпирая плечом, руками, Юрась покатил ее в сторону дзота. Варухин семенил рядом на корточках, как утка. Вражеский пулемет ошалело лупил, но черный цилиндр неуклонно приближался. Немцы поняли замысел партизан. Бока бочки были сплошь покрыты пробоинами, из отверстий несло смрадом, от раскаленных пуль дымилась земля. Чем ближе к амбразуре, тем жестче удары, тем тяжелее толкать бочку-щит — начался скат кладбища. Варухин полз рядом, подталкивая бочку плечом. Пулемет сек ее в упор. Вдруг грохот точно обрезало: тишина.

Юрась выглянул осторожно: не собираются ли немцы в него самого запустить гранату? Людей не видно, а шагах в двадцати зияет амбразура дзота. Протянул руку назад, шевельнул пальцами. Варухин сунул ему связку гранат. Юрась размахнулся, бросил. Что-то звякнуло, и грохот встряхнул бочку. Комья земли саданули по спине Юрася. Он вскочил, протер запорошенные глаза и одним махом перепрыгнул через окоп, распластался. Из умолкнувшего дзота тянулся вонючий дым, в дыму что-то качалось. Присмотрелся — шмайссер. Отброшенный взрывом, он повис на колючей проволоке. Юрась сорвал его, клацнул затвором, пустил очередь вдоль окопа. Стрельба усилилась, стреляют со всех сторон. Юрась растерялся: куда наступать? Где свои? Где противник? Наконец слева, приглушенная пальбой, донеслась команда:

— Впер-р-ред! Впер-р-ред!

Юрась бросился вдоль окопа, споткнулся обо что-то, едва удержался на ногах. Успел заметить: на дне окопа кучей лежали гранаты с длинными деревянными ручками. Схватил одну, пригибаясь побежал дальше. Поворот, и — бац! — в него врезался фриц. Стукнулись грудь в грудь и, точно бильярдные шары, — в разные стороны. Юрась потерял равновесие, упал навзничь, фриц уткнулся в стену окопа, растопыря руки и обалдело тараща глаза на Юрася. Его рот хватал воздух. В глазах Юрася пошли круги, не зажившая рана на голове давала о себе знать, а солдат, дрожа отвисшей челюстью, уже поднимал автомат к груди Юрася, но выстрелить не успел. Юрась что было сил бросил в него гранату с деревянной ручкой и попал ему в голову. Немец зашатался. Юрась быстро вскочил, выхватил из рук оглушенного врага оружие, толкнул прикладом в спину.

— Форвертс! Форвертс! — крикнул запомнившиеся со школы слова и погнал впереди себя как живой щит. Немец бежал впритруску, нелепо размахивая длинными руками и вытирая на ходу кровь с лица. Послышалась русская команда, по голосу Юрась узнал Афанасьева и понял: кладбищенская высота с дзотами — в руках партизан.

— Хальт! — крикнул он пленному. Тот остановился, вобрал голову в плечи. Шея его побагровела, складка кожи опустилась на воротник. Только сейчас Юрась разглядел, что это офицер. Показался Варухин, за его спиной висел шмайссер. На вопросительный взгляд Юрася он самодовольно ответил:

— Трофей!..

Быстро пробежала разгоряченная Васса, через плечо у нее — сумка с красным крестом. Наткнулась на партизан, обрадованно заулыбалась. Вдруг увидела немецкого офицера, подалась испуганно назад: это был первый враг, с которым она встретилась так близко.

Юрась посмотрел на фляжку, висевшую на ремешке у Вассы на боку, вытер тыльной стороной ладони пересохшие губы. Васса заметила его взгляд, поспешно отвернула пробку, протянула ему фляжку. Он сделал три больших глотка, потряс посудиной, повернулся к Варухину: не хочет ли он попить? Тот отказался. Юрась вернул посудину Вассе, поблагодарил. Васса радостно сказала:

— А Рачихина Буда наша!

Юрась отрицательно покачал головой. По ту сторону села все еще раздавались выстрелы. Откуда-то сверху спрыгнул Афанасьев, и тут же из боковой ячейки окопа возник Купчак. Офицер с опухшим окровавленным лицом смотрел исподлобья на окружающих. Купчак спросил раздельно:

— Кто такой? Из какой части?

Офицер, шевеля распухшими губами, что-то промычал. Варухин, стоявший ближе всех, разобрал его бормотанье, перевел:

— Я есть честный немецкий офицер, бандитам не отвечаю…

— А-а! Ну тогда расстреляйте честного убийцу! — приказал Купчак, мрачнея.

— С удовольствием, — ответил Варухин и увел офицера.

Наступило утро, стали отчетливей видны серые кровли хат, дым от пожара, небо, рябое от туч, похожее на рачихинобудскую площадь в буграх и ухабинах — только что не опутано колючей проволокой…