— Вы что-то хотите сказать, Сергей Петрович? Пожалуйста. Подождем минуту с голосованием, товарищи…
Сидящий справа от Нефедова Нестеренко скрипнул стулом, всем телом повернувшись к Нефедову, Сыпчук вытянул шею, а Мазаев медленно опустил поднятую было руку и с удивлением поднял свои глаза на Нефедова, стоящего как раз напротив него, через стол. И ощупал его неспешным взглядом.
Прошло секунд пять, не больше, но так неожиданно и так странно было заявление Нефедова, что казалось, будто его молчание затянулось.
— Вы что-то хотели сказать, Сергей Петрович? — повторил Хазаров спокойно. — Пожалуйста, мы слушаем вас.
Когда Нестеренко, читая свой доклад, упомянул только два квартала из пяти, подвергшихся ревизии, забыв как раз о тех трех кварталах, в которых и были обнаружены самые большие нарушения, Сыпчук не мог скрыть своей обескураженности. Ведь именно в тех трех были серьезные нарушения и именно на них с самого начала своей работы делал он ставку. Когда он, так внезапно нагрянув к Барнгольцу, взял его врасплох и принялся за бумаги, то сразу почуял, что дело неладно. И даже не потому неладно, что сразу видна неумеренность в премировании, а потому, что бумаги, которые, ему подсовывал Барнгольц, как-то все касались в основном двух кварталов — второго за прошлый год и первого за этот. Собственно говоря, в задачу ревизии не входила проверка многих кварталов, а тем более сквозная, однако же Сыпчук вовсе не желал, чтобы кто-то подсказывал ему, какие именно кварталы брать на проверку.
И когда, разбирая бумаги, он почувствовал, что ему прямо так и хочется заняться двумя кварталами — вторым прошлого и первым нынешнего года, тем более что в документах этих уже видны были кое-какие мелкие нарушения, — он внимательно посмотрел на Барнгольца и сказал:
— Соломон Иванович, я хотел бы ознакомиться не только с этими двумя кварталами, а и с парочкой других каких-нибудь. Ну, например, четвертый и первый прошлого…
И когда сказал он это, глядя внимательно сквозь свои очки на обезьянье лицо Барнгольца, то увидел, как дрогнуло это лицо, гримаса отчаянной детской обиды проступила на нем. Встал Барнгольц со своего стула и сказал тихо:
— Хорошо, я вам завтра все принесу, что вы хотите, товарищ Сыпчук.
И принес на другой день папку с бумагами за четвертый, самый неблагополучный из всех ревизуемых, как потом выяснилось, пяти кварталов.
Так и обхитрил угрюмый Сыпчук стреляного воробья Барнгольца. Теперь, однако же, слушая Нестеренко, он потихонечку начинал соображать, что вся его стратегия и тактика не привели ни к чему: как видно, им там, наверху, пригляднее, какие кварталы нужно ревизовать, а какие не нужно. Это обидело Сыпчука, однако же не настолько остро, чтобы надолго расстроиться. Тем более что в субботу на заседании комиссии после выступления Нестеренко он уже понял, что так оно, по всей вероятности, в конце концов и будет.
Теперь же, на этом собрании, он только еще раз убедился.
Однако тут вдруг, не дав проголосовать, встал со своего места Нефедов.
— Товарищи, во-первых, я… во-первых…
— Погромче, пожалуйста, товарищ Нефедов, я не могу так записывать, ничего ведь не слышно.
— Во-первых, я хотел сказать, что… Что мы же ведь проверяли не два квартала, а пять. Я ведь сам был в комиссии, я же знаком, я вам приносил эти сведения, Пантелеймон Севастьянович…
— Да-да, вот именно, пять кварталов, конечно же пять! Я же ведь говорил товарищу Гецу, что основное как раз не в этих двух, а в других трех, и в четвертом, в четвертом — особенно!
— Тихо, товарищи, тихо, так нельзя. Вам будет дано слово, товарищ… товарищ…
— Сыпчук!
— Вам будет дано слово в свое время, товарищ Сыпчук. Но я не понимаю, в чем дело, собственно. Вы что, товарищ Нестеренко, разве не знали, что проверено пять кварталов, а? Не знали?
— Нет, то есть как… Я же ведь все… Пантелеймон Севастьянович. Мы же ведь с вами вместе… А потом, какая разница — проверено два, проверено пять. Какая разница! Разве мы обязаны проверять пять кварталов? Мы не обязаны. Кварталы берутся выборочно, и если проверено два, то это все равно что…
— Нет, товарищи, нет-нет. Ведь не два проверено — пять! А? Так ведь? Пять! Я са-ам проверял, вот товарищ Гец зна-а-ет!.. И четвертый — главный, четвертый. А почему вы взяли второй и первый, а, скажите?
— Послушайте, товарищ Сыпчук, вам ведь сказали. Пантелеймон Севастьянович, я ничего не пойму. Что это за торговля такая? Что мы, до вечера должны здесь сидеть? Какая разница — два или пять? Мы же обговорили все. Вы объявили голосование — давайте голосовать. Что за базар?
— Иван Николаевич, вы не правы. Я, лично я в комиссии отвечал за проверку отчетности в бухгалтерии, и хотя проверку в основном производил Сыпчук…
— Ну, от вас, Лев Борисович, я этого никак не ожидал! Так подвести всех, подвести бюро… Пантелеймон Севастьянович, в чем дело? Работала комиссия или не работала? Мне ничего непонятно. Кому-нибудь понятно, товарищи? И потом мы же ведь уже голосовали. В чем дело? Почему раньше об этом никто ничего не сказал? Что за ерунда!
— Минуточку, я тоже хочу сказать, минуточку…
— Нет, товарищи, так не годится. Подождите же, товарищ Успенский! Что такое? Ведь вы собирались в субботу, мне об этом было доложено, вы сами, да-да, именно вы сами, товарищ Нефедов, докладывали мне об этом. И потом у вас еще было два дня. Почему вы не пришли к единому мнению, в конце концов? Сегодня вы должны были нам доложить, всего-навсего доложить о своей работе, а это что получается? Что за спектакль? Выходит, мы зря просидели здесь два с лишним часа? Все мы люди, загруженные работой, а это что же такое происходит? Я лично вам, да, вам, товарищ Нефедов, поручил надзор за работой комиссии, вы лично отвечаете за все перед нами. Почему такой разброд? Собирались вы в субботу или не собирались? Собирались! Если вы не достигли единого мнения, нужно было собраться еще. Два, три, пять раз! Но прийти к чему-то. Вы что думаете, мы в бирюльки играем? Серьезное, понимаете ли, государственное дело, партийное дело, а вы! Два квартала, пять кварталов! Почему вся комиссия не участвовала в подготовке доклада? Вы, Нефедов, вовремя заболели, однако сейчас, признаться, я не вижу, что вы больны, нашли все-таки в себе силы, чтобы прийти к нам сюда и затеять этот, понимаете ли… базар! Почему вы не пришли вчера к нам, если вы так уж болеете за это дело? Почему другие — вы, например, Лев Борисович, — почему вы тоже не были вчера у нас? Ах, вас никто не приглашал! Однако же вы вот считаете своим долгом… Или вы, Успенский и Старицын. Что это за детские штучки, в конце концов. Мы что, в прятки играем? То вы согласны, то вы не согласны… С чем вы согласны, а с чем вы не согласны, в конце концов, можем мы знать? Сидят, понимаете ли, как в рот воды набрали, а тут стоило одному выступить… Вы же голосовали уже, я же ведь сам видел, как вы, товарищ Сыпчук, и вы, Успенский, собирались руки поднять. Что случилось? Что же это изменилось вдруг, а? Так ввести в заблуждение членов бюро… Вам, Нефедов, я предлагаю вынести выговор за халатное, за разгильдяйское отношение к своим обязанностям. Инструктор вы или не инструктор? Кто должен был с самого начала вести честную и стойкую линию в комиссии, кто, как не вы? Где вы до сих пор были? Почему мы только сейчас, только вот в этот самый момент, перед самым голосованием, слышим ваш робкий голос? Вы что, только что обрели дар речи? Где вы были раньше, я спрашиваю?
— Одну минуту, товарищ Хазаров, я прошу слова. Как член партии и один из членов комиссии, я целиком и полностью согласен с товарищем Нефедовым, и я со своей стороны заверяю вас, что то, что сделано Нефедовым по организации работы комиссии, заслуживает самой высокой похвалы. Никто, кроме него…
— Дорогие товарищи, в чем же дело? Вы, Пантелеймон Севастьянович, вы, товарищ Нестеренко, и вы, товарищи, э-э… Нефедов и Гец. Может быть, кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? Лично я сам, своими собственными силами ничего не могу понять. Мы о ком говорим, о Нефедове? Мы собрались здесь, чтобы просто так побеседовать? Ведь мы третий час уже здесь заседаем и пришли ведь уже к какому-то решению, почти пришли… Или, может быть, я вас всех не так понял? Объясните же мне! Как член бюро я ведь обязан это знать. А? Что происходит здесь? Где мы находимся? Как видно, имеют же некоторые товарищи право забывать… Что случилось, объясните же мне, прошу вас…