И Фрол отошел — теперь он чувствовал себя немного обиженным — и принялся одеваться.

Завтракать ему не хотелось, неприятно было даже воспоминание о еде, и Фрол, умывшись только как следует, отчего стало даже немного веселей, отправился на завод. Валентина вставала позже — ей к девяти на работу.

Фрол вышел из дома — они жили на первом этаже в новом доме — и, пока шел к заводу (можно было проехать две остановки автобусом, а можно пешком за пятнадцать минут), опять почувствовал какое-то странное ощущение, от которого давно отвык, но которое, однако, было ему чрезвычайно приятно.

Ему хорошо шагалось — только струнка продолжала чуть-чуть звенеть, — и оттого, что на улице было прохладно и навстречу дул легкий утренний ветерок, Фрол вдруг почувствовал себя свежо и бодро, а утренняя какая-то хмарь, что всегда все-таки оставалась в голове после крепкой выпивки, улетучивалась очень быстро. Даже есть скоро захотелось. И по мере того как Фрол приближался к заводу, он незаметно для самого себя все убыстрял шаги и к проходной подлетел, слегка запыхавшись.

И, только пройдя вахтера, приближаясь уже к дверям цеха, он вдруг понял, чего он так торопится.

При входе в цех Фрола опять оглушил слегка и тем самым перенес как бы в другой мир шум работающих станков, хотя шум этот был еще не очень силен, потому что утренняя смена не начиналась — копошились только наладчики и дорабатывала ночная.

Фрол быстренько добрался до ЛИДы, вошел и, увидев на месте свой вчерашний мотор, «подкидыш», — даже бумажка была цела, — вздохнул, успокоившись.

Все так же жалок был его вид: ржавый, серо-бурый, он лежал, покосившись неуклюже на один бок, и странным казалось его присутствие здесь, среди новеньких, сверкающих серебристой краской двигателей. Но Фрол обрадовался ему, как старому своему знакомому. Он погладил его по шершавому бурому боку, вытер пыль с крышки, которую привинтил вчера.

Он хотел тут же поставить его на стенд, пока еще не началась смена, однако, оглядевшись, заметил, что все стенды заняты, подвесной конвейер стоит, а Иван с Федором, как всегда, еще возятся со своими моторами, — у Ивана работало два, у Федора один. Фрол подошел к ним по очереди — сначала к Федору, потом к Ивану, — поздоровался и у Ивана спросил:

— Сколько сдали?

— Двадцать семь с этими, — ответил Иван.

— Ого! А ты сам сколько?

— Восемь.

Фрол покачал головой, отошел.

Он вышел из ЛИДы, сел к баку и закурил. Сегодня курилось хорошо, и Фрол не спеша, щуря глаза, потягивал дым. Он прикидывал, как бы ухитриться ему сегодня позаниматься с «подкидышем», потому что конвейерщики, видимо, взялись за дело, иначе ночная смена не могла бы сдать так много. Конец месяца — не шутка. Двадцать восьмое число. «Подкидыш» заметен, и, если поставить его на стенд и возиться, а моторы будут идти, Арсений Самойлович обязательно увидит, и тогда уже Фролу несдобровать — накричит.

Может быть, самому покрасить?

На покраске моторов работал дядя Коля. Работа его, конечно, не из приятных: краска из распылителя летела не только на мотор, но и в стороны, оседала вокруг в кабине, так что владения дяди Коли были словно посеребрены инеем. Да и сам он похож на елочного гнома: серебристыми были даже брови и верхняя губа под носом. Он обычно работал без маски, хотя маска полагалась, и, окрасив несколько моторов и надышавшись ацетоновой краски, выходил, садился рядом со своей кабиной и курил — дышал теперь сигаретным дымом.

Если его попросить, он, конечно, покрасит, думал Фрол, но пока он придет, можно бы уж покрасить и самому, а один из стендов освободить — мотор на пол поставить. Фрол подошел к владениям дяди Коли, попробовал включить распылитель: воздух пошел, однако краски не было, краску привозят к началу смены.

Он стал думать о том, чем он может все-таки помочь Ивану Сергеичу. И ничего не мог придумать.

Скоро, как и вчера утром, появились и другие испытатели: Федор-маленький, Умейко. Послышался зычный голос Арсения Самойловича. Фрол встал и пошел в ЛИДу.

— Горчаков, Сергей, Дуганов! — закричал Арсений Самойлович от двери. — Везите на тележке — так не дождетесь.

«Плохо дело, — подумал Фрол. — Не успею». Пришлось снимать с конвейера моторы, не доехавшие до ЛИДы, ставить их на тележку по одному и возить к стендам. Снимали вручную — Сергей с Федей приподнимали висящий мотор, Фрол отцеплял крючки, и втроем они опускали мотор на тележку. Едва успели снять и отвезти два мотора — конвейер пошел. Третий и четвертый снимали уже с движущегося конвейера. «Попотеть придется», — подумал Фрол.

Двадцать восьмое число — не шутка.

Однако Фрол знал, что верти не верти, а больше, чем тридцать моторов, они не выдадут, потому что восемь моторов на обкатчика был предел. Это знал и Арсений Самойлович. Только в ущерб технологии можно было дать больше — только в том случае, если обкатывать их меньше положенного. И это еще при условии, что не будет серьезных дефектов сборки.

И началось…

Тут уж не до «подкидыша» было Фролу. Он едва успевал оглядываться на конвейер и только подсчитывал, когда идет его, Фрола, очередной мотор. Даже Умейко не улыбался, — ссупив брови, работал ключами, и ничего конфузного с ним не происходило. Горел план: Феня сказал, что вчера на партсобрании цех взял обязательство на сто пятьдесят моторов сверх плана до конца месяца, а им и до старого плана на двадцать восьмое моторов семьдесят не хватало. Вообще же суточный план был пятьдесят моторов, а до конца месяца оставалось четыре дня. Значит, за четыре дня нужно было собрать и обкатать двести плановых, семьдесят недостачи да сто пятьдесят по обязательству. Итого — четыреста двадцать моторов, по тридцать пять за смену на четверых. Или по девять моторов на каждого при плане четыре. Вот тут и подумай, и пораскинь мозгами…

Однако ни думать, ни раскидывать мозгами некогда было. Конвейер шел, моторы на стендах дрожали, подпрыгивали, и четверо испытателей работали ключами, коловоротами, а иногда — чтоб быстрее — молотками. К обеду, к остановке конвейера, каждый, кроме Сергея, сдал по четыре мотора (Сергею один бракованный попался, его увезли обратно на конвейер, и Сергей сдал три), и по два у каждого проходили первичную обкатку.

И только после перерыва, когда, наскоро проглотив обед, они все четверо — всей бригадой — вернулись в ЛИДу, вышла передышка: опять что-то случилось на участке масляного насоса. Арсений Самойлович побежал куда-то выяснять. Все четверо, наскоро закончив еще по одному и запустив по следующему, сели к баку покурить.

Было сдано девятнадцать моторов, еще четыре будут готовы после вторичной обкатки, можно было считать — двадцать три. Еще двенадцать, если по новому плану. А времени оставалось два с половиной часа. При всем старании — восемь моторов на четверых.

— Кому это обязательство нужно? — сказал Сергей.

— Раз приняли, значит, нужно, — отрезал Умейко. — Тебя не спросили.

Умейко курил дешевые, по десять копеек, сигары. Дым от них шел пахучий и едкий.

— Дурак, сам же больше получишь, — добавил он, затянувшись и выпустив целый сноп дыма.

— А нас почему не спросили? — сказал, не унимаясь, Сергей.

— Спросят. Митинг будет — и спросят, — ответил ему Федор.

— Сначала приняли, а потом спросят, понял? — пояснил Умейко и улыбнулся.

Помолчали.

А Фрол о «подкидыше» думал. «Встану посмотрю», — подумал он. Неловко как-то поднялся — хрустнуло в пояснице — и, не говоря ни слова, не разогнувшись до конца, зашагал в ЛИДу. Все видели, как Фрол пошел не налево к стендам, а направо, к Фениному столу и к тому месту, где лежал его вчерашний необкатанный мотор.

— Горчаков все со ржавчиной возится, — усмехнулся Умейко.

— Не пропадать же добру, — сказал Сергей. — Два рубля лишних все же.

— Тебе бы, Серега, все рубли считать, — упрекнул Федор.

— А чего ж? Мы с тобой сидеть будем — у моря погоды ждать, а Горчаков лишний сделает. Правильно!