Итак, мы отправились. Мы шли быстро, стыдясь самих себя, мимо белых людей, забывших о том, что такое улыбка. На каждом шагу мы натыкались на кошек, собак, иногда на крыс. Я не мог долго смотреть на бурную пляску маленькой белой оборванки, старавшейся развить тепло, которым одежда не могла ее обеспечить…

(Она превращала энергию в тепло, чтобы согреть свое полуголое тело…

Жизнь — это борьба за энергию, говорит знаменитый химик Фредерик Содди…

Эта маленькая танцовщица расточительно тратила энергию, которую могла бы сберечь с помощью хорошего платья…

Но энергия безгранична, говорит инженер Говард Илгнер… Сила беспредельна, говорит Отто Кармикаель…)

Но кто же тогда смеет отказывать этой крошечной, рыженькой, неестественно пылко танцующей девочке в ее доле примитивных жизненных благ?

Мы поспешили дальше, держа в памяти слова Бликера Маркетта, что эти жители задворок, в большинстве своем, честные и порядочные люди, старающиеся при всех неблагоприятных условиях дать своим детям право на жизнь. Сейчас мы это посмотрим. Мы взбираемся по лестнице, грязь которой маскируется царящей на ней темнотой, и входим в двухкомнатную квартиру негритянки, матери восьми детей. Ее муж — рабочий; зарабатывает пять долларов в неделю; пособия они не получают. Бледные лучи октябрьского солнца проникают сквозь маленькое чистое окошечко, освещая трех «пикканини». На них рваные, но чистенькие пальтишки, потому что в комнате холодно. На зов матери из двери появляется еще мальчик постарше, лет пяти; он идет к нам, покачиваясь на рахитичных ногах, выставив вперед большой голодный живот.

— О, нет, мадам, я не могу покупать молоко каждый день. Если бы я могла иметь его через день, было бы очень хорошо.

Эта черная мамаша, по выражению сиделок, была «активисткой». Она водит детей в клинику — конечно, мадам! Они теперь все пьют рыбий жир, они не должны походить на своего маленького братца, ни в коем случае, мадам…

Из этой мрачной берлоги, от доброй матери с ее литром молока через день на восемь ребят, мы выбрались снова на свежий воздух Америки, где Генри Уоллес затевает сократить молочные стада, потому что имеется слишком много молока; где дома не строятся, потому что имеется слишком много стали, слишком много цемента, кирпичей, леса, стекла и железа…

…Но нехватает денег!

Мы снова дышим полной грудью и вспоминаем, как Бликер Маркетт назидательно проповедывал великие истины в цинцинатском обществе здравоохранения. Маркетт в своем докладе цитировал мудрые слова покойного доктора-педиатра Альфреда Гесса. Гесс говорил, что, по последним научным данным, солнце является не только предохраняющим, но и активным лечебным средством против рахита; поэтому доктор Гесс, — который при всей своей гуманности был довольно-таки богатым человеком, — авторитетно указывал, что активисты по охране младенчества должны регулировать заботу о детях так, чтобы ни один ребенок не был лишен солнечного света…

Я остановился здесь же на улице и стал дико хохотать; я хохотал до того, что у меня даже живот разболелся. Бликер, вероятно, принял бы это за истерику и подумал, что я не могу выносить этого зрелища, и лучше бы он просто рассказал мне это на словах…

Но теперь я уже могу это выносить. Наконец-то я научился это выносить, и я все-таки смеюсь и говорю: о, Бликер, что вы за наивный человек и что вы за простофиля, и каким круглым профаном в экономике был, вероятно, ваш доктор Гесс. Вы с доктором Гессом говорите, что дети должны иметь солнечный свет? Бесплатный солнечный свет для всех? Но, Бликер, джентльмены, ваша наука, конечно, весьма интересна, — это крупнейший шаг в борьбе со смертью, это — целое событие в истории медицины, но мы, люди практики, основатели и участники ссудных обществ, владельцы недвижимости, помещики, банкиры, владеющие закладными и создающие кредиты для нового строительства, мы с величайшим сожалением должны вам указать на то, что солнечный свет, заливающий дома, это — штука дорогая. Мы преклоняемся, джентльмены, перед вашими знаниями, но Америка вынуждена подтянуть живот, чтобы расплатиться за безумие войны, за сумасбродство тех лет, когда в горшках сидели куры. Солнечный свет — это не дешевая вещь…

…А денег нет.

Но довольно смеяться. Этот день — одна сплошная черная вереница лестниц, сменяющих одна другую. Это — путешествие в необыкновенную и страшную страну, по темным коридорам и залам, отравленным вонью лоханок, помойных ведер, горшков, мусорных ящиков и клозетов; и эту картину, если только хорошо поискать, можно увидеть в закоулках любого большого города. Меня тошнит, я еле удерживаюсь от рвоты; Риа лучше меня это переносит, и ее серые глаза не могут оторваться от страшного зрелища… Хорошо, что не нужно взбираться по лестнице, а можно прямо с улицы войти в трехкомнатную квартиру первого этажа, — если вам угодно так ее назвать, — где живет белая мать с шестью детьми.

Пятеро из них здесь, с матерью. Они собрались в этой единственной отапливаемой комнате и жмутся к чуть тепленькой плите. Мухи вьются над лицом грудного младенца. Они ползают по его соске и по грязным худеньким ручкам. Он лежит на куче лохмотьев в старой корзинке…

— Ну, что вы, мадам, ему не три месяца. На прошлой неделе ему уже исполнилось восемь месяцев.

Остальные дети не лучше. Они без чулок, в рваных незашнурованных ботинках. Они пристально нас рассматривают, и взгляд у них, как у маленьких старичков. Трудно выдержать взгляд этих детских глаз с синими кругами и покрасневшими веками. Пособие? О, нет, мадам! Мой муж работает. Он зарабатывает до семи долларов в неделю. Да, конечно, нужно бы повести детей в клинику, но как оставишь маленького, — он ведь так ужасно кашляет, и что ни съест, все выбрасывает обратно. Мне, конечно, не хочется, чтобы они заболели той болезнью, от которой умерла их сестра. Да, это было прошлым летом. А их брат, — ему уже десять лет, мадам, — сейчас он лежит в санатории, с той же болезнью — туберкулезом позвоночника.

Мы поспешили на улицу, и улица показалась нам такой печальной и угрюмой в этот холодный ноябрьский день 1934 года. Мы вспомнили, какой великолепный доклад о новых методах борьбы с туберкулезом прочитал Бликер Маркетт в 1926 году, в назидание своим товарищам из общества здравоохранения.

Разве знаменитый «солнечный» доктор Роллье не доказал, что ТБ костей, суставов и кожи излечивается действием прямых солнечных лучей? Не сказал ли он, что можно создать у слабых, предрасположенных детей такую сопротивляемость, что опасность белой смерти значительно уменьшится?

И я уж не смеялся, а только вспоминал бедного Бликера, которому из года в год приходится жить среди этого ужаса… И которому трезвые дельцы, практические люди могут дать исчерпывающее разъяснение по поводу распределения солнечного света среди масс…

Существующим экономическим строем предусмотрен крупный налог за пользование солнцем, и наказанием для тех, кто не может платить налога, для сотен тысяч, стоящих на низшей ступени экономики, является смерть.

Изможденная тридцатилетняя «старуха» открывает дверь и впускает нас в чистую комнату с двумя двуспальными и одной простой кроватью. Это спальня-столовая-кухня ее двухкомнатной квартиры. Всю обстановку составляет один стул. На полу стоит большая картина, с разбитым стеклом, изображающая Скалу Веков. Она оставлена этой даме в утешение. На одной из кроватей, без матраца, но с чистой белой простыней, лежит девочка лет двенадцати. Она больна ангиной. На зов матери входят еще мальчик и девочка, двойни-восьмилетки, за ними плетется крепкий мальчуган, лет четырех. У него в руках тарелка с холодными бобами, которые он с аппетитом уплетает. Да, муж этой дамы человек положительный, работал на одном месте двенадцать лет. И жилось им не плохо, пока была работа. Обзавелись хорошей обстановкой, и почти целиком ее оплатили — нехватило только пятидесяти долларов…

И мебельщики, конечно, все забрали, за исключением вот…

Она указала рукой на кровати, стул и картину Скалы Веков.