Факт недоедания среди детройтских детей, несомненно, был, была также масса бледных, кривоногих ребят, но их все же было меньше, чем несколько лет тому назад, в годы «бума» и «просперити». Можно ли было ждать большого выживания детей в городе, где забота промышленности о своих рабочих не на много ушла от закона джунглей?

И все-таки, если в 1913 году умирал каждый восьмой ребенок до годовалого возраста, только один из двадцати погибал в 1933 году, когда нужда среди окружающего довольства достигла ужасных размеров…

И тут я увидел, как знания, ум, изобретательность и самоотверженность небольшой кучки плохо оплачиваемых или совсем неоплачиваемых людей могут помочь человеческой массе защищаться от смертельных последствий нищеты. Я увидел проблеск надежды в том, чтобы, сплотившись тесным кругом, насаждать знания среди отверженных, бороться хитростью против отвратительного экономического строя, не ставящего ни в грош жизнь ребенка.

Доктор Дэн Гудакунст из детройтского городского отдела здравоохранения, горячий, благородный и смелый борец со смертью, показал мне, как они в Детройте выкорчевывали убийственное невежество из психологии родителей и докторов, и в какой значительной степени знание может иногда компенсировать роковую нехватку долларов.

Он рассказал мне историю о том, как семилетний детройтский школьник, проснувшись однажды утром, не захотел вставать и итти в школу. У него болела голова. И горло, по его словам, тоже очень болело. Его мать также лежала в постели с больным горлом. Бабушка взяла на себя заботу о них обоих. Это была энергичная, спартанского склада бабушка старой школы.

— Ну, ну… завтракай и ступай в школу, — сказала бабушка. — Ты ведь большой мальчик. Это ничего. В это время года у всех болит горло.

Малыш от всей души старался быть большим мальчиком. Когда он в полдень вернулся из школы, лоб у него был весь красный и в шишках.

— Это я бился головой об парту, чтобы она так сильно не болела, — объяснил он своей крутой бабушке.

— Ну, ну, пустяки! Садись обедать, — сказала бабушка.

Мальчик заявил, что из-за боли в горле он не может даже глотать.

— Это уж совсем нехорошо, — сказала бабушка. — Будь большим и храбрым мальчиком и отправляйся снова в школу.

Он, пошатываясь, вышел за дверь и поплелся в школу. Во время послеобеденных занятий он не проронил ни слова жалобы. Но когда занятия кончились и он встал из-за парты, то почти не мог стоять на ногах; у него темнело в глазах от ужасной боли. Учитель вынужден был послать одного из своих помощников проводить его домой.

На другой день храбрый маленький мальчик скончался от дифтерии. Десять дней спустя молодой учитель, провожавший его домой, тоже умер от дифтерии. В течение недели больше двадцати мальчиков в этой школе заболели дифтерией.

Отдел здравоохранения взялся за дело, и летучее обследование ребят этой школы показало, что только четырнадцать из каждой сотни детей получили предохранительную прививку от этой побежденной уже теперь болезни. Можно бы думать, что тут же началась бешеная работа по иммунизации ребят, что городские врачи стали срочно собирать детей и осматривать их. Но нет, не таков был метод работы комиссара здравоохранения Генри Вогэна. Он направил все внимание в корень зла. Он занялся выколачиванием страшного невежества из доброй старомодной бабушки, из школьных учителей, которые прозевали опасность, из домашних врачей, которым обветшалая врачебная этика не позволяла эту опасность обнаружить, из родителей, от которых трудно было ждать каких-либо знаний, и из самих ребят, которых можно научить быстрее всего.

В район этой школы Вогэн и Гудакунст направили ударную бригаду из двадцати пяти патронажных сестер. Каждая из них была высшим преподавателем немногосложной науки. Из двери в дверь, в каждом доме, где были дети, они беседовали по душам с матерями, которые были так темны, что не знали разницы между дифтерийной бациллой и гиппопотамом, но в то же время были так рассудительны, что хватались за всякую возможность уберечь детей от смерти.

Но, увы, во многих из этих домов не было регулярного заработка месяцами, а в некоторых — годами. И если прививка не делалась бесплатно, то каким образом дети могли ее получить? Для многих из этих семей такая вещь, как домашний доктор, была немыслимой, давно забытой роскошью.

— Ну вот, теперь вам все объяснено, — говорила сестра отцам и матерям. — Но вы и сами должны проявить энергию. Доктора ведь не могут ходить по домам и разыскивать детей для иммунизации.

Сестра не объясняла им, что это было бы сочтено погоней за заработком и нарушением врачебной этики, согласно которой дети должны умирать, если родители слишком бедны или невежественны, чтобы пригласить врача на дом. Однако на сей раз сестры могли рассказать родителям кое-что и о новой системе. Родители в любое время могут обратиться к ближайшему доктору, и если у них нет даже на кусок хлеба, доктор все равно позаботится о том, чтобы ребенок получил нужную прививку.

Это напоминало немножко Пенсильванию, только здесь, в Детройте, доктора получали плату. Вознаграждение их было до смешного ничтожным. Однако в Детройте оказалось тысяча сто врачей, живших преимущественно частной практикой, которые дали согласие комиссару здравоохранения Вогэну принять участие в прививочной кампании. Сотни из них пошли на курсы по изучению пробы Шика и стали переключаться от выписывания пилюль и успокоительных разговоров у постели больного на охрану здоровья и сил подрастающего поколения. Дело шло. В 1929 году, последнем из так называемых годов «бума», только один младенец из десяти и один дошкольник из пяти имел противодифтерийную защиту. В нынешнем же году всего один на пять тысяч детройтских жителей скончался от дифтерии, и эти смертные случаи концентрировались, конечно, среди непривитого детского населения.

С тех пор, как психология твердолобой бабушки стала выколачиваться из родителей и из самих ребят, и из докторов, детройтские малыши получили сотни тысяч «уколов в руку», организованных в общественном порядке. Как всем нам уже известно, жизнь младенца-мальчика стоит девять тысяч долларов, а четыре тысячи — цена жизни мдаденца-девочки. Чтобы спасти жизнь или, извините, предупредить потерю сотни тысяч долларов на детройтских младенцах, которые без этого могли умереть, комиссар здравоохранения Вогэн платил детройтским докторам по пятьдесят центов за укол.

И ноябрь 1933 года был первым месяцем, — с тех пор, как началась статистическая регистрация смертности, с восьмидесятых годов прошлого столетия, — когда ни один ребенок в Детройте не умер от дифтерии.

Как выразился хирург Макс Пит, дешевле стоит спасти их, чем похоронить.

С началом экономического шторма загадочный денежный кризис принял такие невероятные размеры, что даже эта страшная, холодная, сугубо практическая экономика хирурга Пита была забыта. В целях экономии школьные врачи в Детройте широко увольнялись, и оставалось только с благоговением надеяться, что вольнопрактикующие врачи, сами достаточно стесненные в средствах, возьмут на себя эту работу бесплатно. А штат городского отдела здравоохранения, так славно работавший под блестящим руководством Генри Вогэна, был сокращен более чем на сто человек, опять-таки в целях экономии…

Это были времена, когда экономия стала, в буквальном смысле, убийственной. В Детройте в первые два месяца 1931 года от несчастных уличных случаев с автомобилями погибло восемнадцать человек днем и сорок семь — ночью. Население не переставало жаловаться на слишком высокие налоги, и поэтому с 1 января 1932 года из «соображений экономии», — которая, как нам уже известно, не учитывает таких понятий, как человеческая жизнь или человеческое счастье, — уличное освещение в Детройте было сокращено по всему городу. Это был правильный финансовый расчет. Это была разумная мера, которая вполне удовлетворила банкиров, озабоченных интересами детройтских вкладчиков.

В течение первых двух месяцев 1932 года в Детройте, при ограниченной возможности покупать газолин и талоны на горючее, число жертв дневных уличных несчастий сократилось до девяти.