— Здорово! — Я обернулся к Заммису, ребенок успел раздеться только наполовину. — Иди же сюда, Заммис. Чудесная водичка.

Заммис уставился на меня, разинув рот.

— Что с тобой?

Вытаращив глазенки, малыш взмахнул трехпалой ручонкой:

— Дядя… что это такое?

Я глянул вниз.

— Ах это! — Я смущенно посмотрел малышу в лицо. — Заммис, я ведь уже объяснил тебе, ты не забыл? Я же человек.

— Но для чего это?

Я погрузился в теплую воду, тем самым скрыв из виду обсуждаемый предмет.

— Это для выведения из организма ненужной жидкости… ну и еще для кое-чего. А теперь живо мыться.

Сбросив змеиные шкуры, Заммис окинул взглядом свое гладкое тельце — универсальную систему, — после чего скользнул в ванну. Малыш погрузился в воду по самую шейку, но желтых глазенок с меня не сводил.

— Дядя.

— Что?

— Кое еще чего?

Ну что ж, я объяснил. Впервые в жизни маленький Драконианин, похоже, усомнился в правдивости моего ответа — раньше-то он принимал на веру каждое мое слово. Откровенно говоря, я убежден: на сей раз, Заммис решил, что я вру… может быть, потому, что я действительно наврал ему с три короба.

Зима началась с того, что легкий ветерок осыпал нас хлопьями снежинок. Мы стояли возле груды камней, которые служили Джерри надгробием, я держал малыша за руку. Заммис запахнулся поплотнее в змеиные шкуры — от ветра, склонил головенку, затем обернулся ко мне и поднял глаза.

— Дядя, это могила моего родителя?

— Да, — ответил я.

Вновь повернувшись к могиле, Заммис тряхнул головой.

— Дядя, а что я должен испытывать?

— Не понял, Заммис.

Ребенок кивнул в сторону могилы.

— Я ведь вижу: когда ты здесь, тебе грустно. Мне кажется, ты хочешь, чтобы я тоже испытывал грусть. Хочешь?

Я нахмурился, потом решительно сказал:

— Нет. Я не хочу, чтоб тебе становилось грустно. Мне просто хотелось, чтоб ты знал, где находится эта могила.

— Теперь мне можно идти?

— Конечно. Ты найдешь обратную дорогу к пещере?

— Да. Боюсь, как бы мыло опять не переварилось.

Я провожал взглядом малыша, пока он мелькал среди безлистых деревьев, а после вновь обернулся к могиле.

— Ну что, Джерри, как тебе показался твой отпрыск? Знаешь, однажды Заммис древесной золой оттирал с раковин жир, а потом одну из раковин снова поставил на огонь и налил туда водички, чтобы откипятить остатки пригоревшей еды. Жир и зола. Я и глазом моргнуть не успел, как мы уже варили мыло. Первая партия у Заммиса вышла такая, что с нас чуть шкуру не свезло, но детеныш неуклонно совершенствуется…

Я глянул вверх, на облака, затем перевел взгляд на море. Вдали, у горизонта, громоздились черные тучи.

— Видишь? Тебе-то ясно, что там такое? Намечается ураган номер один.

Ветер крепчал; я присел возле могилы на корточки, подобрал откатившийся камень.

— Заммис славный детеныш, Джерри. Я-то хотел его возненавидеть… после твоей смерти. Хотел возненавидеть.

Я положил камень на место, в надгробие, и опять оглянулся на море.

— Не представляю, как мы выберемся с этой планеты, Джерри…

Краешком глаза я уловил какое-то движение. Повернулся вправо, глянул поверх деревьев. На фоне серого неба отчетливо виднелась черная точка — она стремительно уносилась прочь. Я провожал ее взглядом, пока она не скрылась за тучами.

Я прислушался в надежде уловить рев выхлопов, но сердце у меня колотилось до того гулко, что расслышал я только ветер. Неужто корабль? Я встал, сделал несколько шагов в сторону исчезнувшего пятнышка, но тут же остановился. Оглянувшись, я заметил, что камни в надгробии Джерри уже затянулись тонким слоем снежинок. Я вздохнул и двинулся в пещеру. Скорее всего, просто птица.

Заммис сидел на тюфячке, тыкал костяной иголкой в лоскутки змеиной кожи. А я, у себя на тюфяке, следил за дымком, который кольцами тянулся к щели в кровле. Что же это было? Птица или корабль? Черт, не будет мне теперь покоя. Я выбросил из головы всякую мысль о расставании с чуждой планетой, похоронил ее, закопал на все лето. А теперь она опять терзает меня и манит. Ходить под лучами родного солнышка, носить тканую одежду, наслаждаться центральным отоплением, есть блюда, приготовленные искусным поваром, вновь очутиться среди… людей.

Я перекатился на правый бок и уставился в стену, возле которой помещался тюфяк. Люди. Люди-человеки. Я закрыл глаза и сглотнул слюну. Девушки. Женщины. Перед моим мысленным взором проплывали картинки: лица, тела, смеющиеся парочки, танцы после учебных полетов… как же ее звали? Долора? Дора?

Тряхнув головой, я поднялся и сел лицом к огню. Зачем мне такие видения? Ведь я все это благополучно похоронил… забыл… все перекипело.

— Дядя!

Я посмотрел на Заммиса. Желтая кожа, желтые глаза, безносая жабья рожица. Одно расстройство.

— Что?

— Что-нибудь неладно?

Неладно, ха-ха.

— Да нет. Просто мне показалось, будто я сегодня кое-что видел. Впрочем, наверное, ничего и не было.

Потянувшись к очагу, я взял со сковороды кусочек сушеной змеятины. Подул на нее, затем принялся ожесточенно грызть жилистое мясо.

— А как это выглядело?

— Не знаю. Двигалось так, что я было подумал, уж не корабль ли. Но очень быстро исчезло — не поймешь. Возможно, это была птица.

— Птица?

Я пристально глянул на Заммиса. Он никогда не видел птиц; да и я не замечал их на Файрине-IV.

— Летающее животное.

Заммис кивнул.

— Дядя, когда мы рубили в лесу дрова, я видел что-то летающее.

— Как-как? Почему же ты ничего не сказал?

— Хотел сказать — и забыл.

— Забыл! — Я насупился. — В каком направлении оно летело?

— Сюда. — Заммис показал пальцем в глубь пещеры. — От моря. — Заммис отложил шитье. — Давай пойдем посмотрим, куда оно улетело.

Я покачал головой.

— Зима только начинается. Ты не представляешь, что такое зима. Мы с тобой и нескольких дней не протянем.

Заммис вновь принялся протыкать дыры в змеиной коже. Поход в зимних условиях — это верная смерть. Другое дело — весна. Если у нас будет палатка, да если одежду сделать из двойного слоя змеиных шкур с прокладкой из растительных волокон, то мы выживем. Надо смастерить палатку. Мы с Заммисом можем посвятить зиму изготовлению палатки… и рюкзаков. Да, еще ботинки. Нужны прочные походные ботинки. Надо помозговать…

Поразительно, какое пламя способна раздуть искорка надежды: огонь разгорается и в конце концов сжигает отчаяние. Был ли это корабль? Неизвестно. А если был, тогда что он делал — стартовал или совершал посадку? Неизвестно. Если стартовал, то мы с Заммисом пойдем в неверном направлении. Однако противоположное направление ведет в открытое море. Была не была. Весной мы отправимся в путь туда, за лес, посмотрим, что там делается.

Зима промчалась быстро; Заммис трудился над палаткой, а я заново изобретал сапожное ремесло. На змеиной коже я обвел углем контуры наших ступней и после кропотливых экспериментов установил, что если прокипятить змеиную кожу с похожими на сливу плодами, то она становится мягкой и чуть клейкой, как резина. Если уложить такую кожу в несколько слоев и хорошенько просушить под гнетом, то получалась прочная, упругая подошва. Наконец ботинки для Заммиса были готовы, и тут выяснилось, что надо начинать все сначала.

— Маловаты, дядя.

— То есть как маловаты?

— Жмут. — Заммис неопределенно ткнул себе под ноги. — У меня уже все пальцы скривились.

Присев на корточки, я ощупал сквозь ботинки ноги малыша.

— Ничего не понимаю. Ведь, с тех пор как я снял мерку, прошло дней двадцать, от силы двадцать пять. Ты уверен, что не шевелился, пока я обводил ступню углем?

— Не шевелился, — мотнул головой Заммис.

Я наморщил лоб, затем распрямился и скомандовал:

— Встань-ка, Заммис.

Драконианин встал, я подошел ближе и прикинул: макушка Заммиса доставала мне до середины груди. Еще каких-нибудь шесть-десять сантиметров, и он сравняется ростом с покойным Джерри.