— Что вы собираетесь делать на каникулах? Наверно, это будет одна сплошная вечеринка, не так ли?

— Вы в самом деле так думаете? — со смехом спросил Марк. — Если уж точно, то обычно я провожу большинство вечеров дома один — читаю или делаю уроки. Вероятно, вы знаете, что в Медоуз вся жизнь вращается вокруг лошадей, и если вы этим не живете и не дышите, то вы очень странный человек. Я больше похож на мать, чем на отца. Она никогда не садилась на лошадь, если могла без этого обойтись.

— Ваша мать сегодня здесь?

— Нет, мои родители разошлись много лет назад. Она живет в Нью-Йорке, и обычно я провожу каникулы у нее. В данный момент папа еще не нашел себе очередную жену.

Посмотрев на Линди ван Бурена, который даже на расстоянии властвовал над собравшимися, Керри мысленно сравнила динамичного, мужественного отца с сыном, явно не отличавшимся твердостью характера или приятной внешностью. Горькая улыбка, промелькнувшая в глазах Марка, подсказала ей, что окружающее его богатство, роскошная комната, где собирался весь клан, не могут заглушить его чувства одиночества и неудовлетворенности. Через несколько секунд, когда Линди с неприязнью сказал Марку несколько холодных слов, Керри почувствовала, что это пренебрежение каким-то образом компенсирует сегодняшнее поведение Картер. Пусть дочь Линди не слишком высокого мнения о Керри, но его сын и наследник уже стал ее союзником.

Выйдя в коридор в поисках ванной, Керри увидела, что ведущие в столовую двойные двери уже открыты. Она остановилась, пораженная видом длинного стола, покрытого кружевной скатертью. В свете двух огромных канделябров блестели серебро и фарфор. Дворецкий в перчатках только что поставил на полированный сервант серебряное блюдо с высокой круглой крышкой. Гобелены, тяжелые шторы на огромных окнах придавали гостиной колониальную пышность. Эта комната видела не одно поколение ван Буренов; их портреты смотрели со стен, будто все еще наслаждались этим великолепием. Керри с восхищением смотрела, как служанка вносила огромную супницу, расставляла хрустальные бокалы и раскладывала столовое серебро. Керри испытывала благоговейный трепет, предвкушая обед. Она уже забыла свои обиды.

— Извините, — обратилась Керри к служанке. — Где здесь ванная комната?

— Под лестницей, вдоль по коридору.

— Спасибо, — сказала Керри, думая про себя, что до обеда осталось еще достаточно времени, чтобы стереть часть своей косметики. Подойдя к двери в ванную, она услышала голос Картер:

— Ты когда-нибудь видела столь вульгарную особу, как эта племянница Джека Фалуна? Я была настолько ошарашена, когда он подвел ее к нам, что просто не знала, что сказать. Но папа же настоял на том, чтобы пригласили всех!

— А этот жуткий акцент! — подхватила Абигайль. — Думаешь, она красит волосы?

— Конечно, красит. Ты еще не видела ее в костюме для верховой езды. Она в нем как корова, в ее тени мы можем вдвоем уместиться, — хихикнув, сказала Картер. — В самом деле это просто кошмар. Кто-нибудь должен ей намекнуть…

— Ты хочешь сказать, что у нее есть полное снаряжение для верховой езды? Откуда же она взяла деньги?

— Понятия не имею. Лично мне это неинтересно.

Не дослушав их разговор, Керри, как слепая, бросилась вдоль по коридору. Ее многолетняя мечта оказалась перечеркнута одним легкомысленным замечанием двух самодовольных девиц из Фокскрофта. Керри не знала, как теперь сможет смотреть на них за обедом. Когда она появилась возле столовой, гости уже начали туда проходить. Подошедший Джек тронул ее за рукав.

— Вот ты где, милая. Пойдем! Нам вон туда.

— Что ты имеешь в виду?

Он провел ошеломленную, недоумевающую Керри в комнату, находившуюся в конце коридора. Никто не предупредил ее. Длинный стол был украшен яркими бумажными лентами и картонной индейкой. Смеясь и разговаривая, вдоль него выстроились служащие Медоуз — от младшего конюха до старшей домоправительницы, поедая индейку в клюквенном соусе. Были все, кроме черных слуг, которые, видимо, отмечали праздник где-то в другом месте.

Все великолепие Медоуз померкло для Керри. Здесь были слуги, и она была одной из них. Они привычно собирались подальше от глаз хозяев, подальше от большого шикарного зала, где сидели ван Бурены. Керри не могла поверить своим глазам: большинство искренне считали, что они проводят время как короли, даже не подозревая о проявляемом к ним пренебрежении. Глядя на их довольные, счастливые лица, на то, как они весело хватают с грубого фарфорового блюда простую пищу, Керри почувствовала, что к глазам подступают слезы. В ней все восставало против несправедливости. Так вот, значит, какова эта земля свободных, вот оно, равенство, с горечью сказала она себе.

— Проходи, дорогая, не будем никого задерживать, — с нетерпением сказал стоявший за ней Джек.

Безмолвно перекладывая на свою тарелку кусок индейки, Керри решила, что ее больше никогда не будет за столом для слуг. В один прекрасный день, если ей еще случится быть в Медоуз, она будет обедать с ван Буренами, сидеть за сервированным столом с прекрасным фарфором, столовым серебром, пить шампанское и бургундское, а не дешевое кьянти из граненого стакана. Керри уже знала, как туда попасть.

Апрель 1978 года

Когда в Медоуз пришла весна, Керри поняла, за что Грин-Спринг-Вэлли[7] получила такое название. В одно прекрасное утро она проезжала по загону для жеребцов, направляясь к бесконечным тропинкам, вьющимся среди многих и многих акров леса. Всем своим существом Керри испытывала радость от наступающего прекрасного дня. Дрожащий свет проникал через листву, и бриллиантовые искры сверкали на мокрой траве. Керри выехала на поляну, и оттуда открылся ошеломляющий вид на самое лучшее в Америке пастбище. Трава, такого же изумрудно-зеленого цвета, как, если верить Джеку, на лугах Ирландии, была очень густой и сочной — именно такой, какая требовалась для тонкой нервной системы и хрупкого скелета прекрасных чистокровок.

Только что прошел ливень, и в синей вышине, над почти неправдоподобным пейзажем, висела огромная радуга. Куда ни кинь взгляд, везде пересекающие пространство аккуратные, симметричные заграждения, прячущиеся в отдалении постройки символизировали мощь и богатство, которые правили здесь каждым акром этой бесценной земли. После пыльных, бескрайних просторов Австралии это был зеленый рай, и Керри наслаждалась, чувствуя под собой Тройку. Начиналось отведенное ей драгоценное время, и Керри направилась к отдаленному загону для прыжков. Она готовилась к конному шоу в Глиндоне — своей заветной цели, мысль о которой согревала ее всю зиму.

После первого появления в здешнем обществе в ноябре Керри пришлось пережить ряд неприятных моментов, о многих из которых было неловко вспоминать. Язвительное замечание, сделанное на Дне благодарения Картер, заставило Керри убрать подальше свое драгоценное снаряжение для верховой езды — до тех пор, пока она не заработает на соревнованиях первые розетки. Тогда охотничье общество сочтет за честь, если она будет мчаться за их гончими. Все это, однако, относилось к будущему. Сейчас Керри должна поумерить свои амбиции — до тех пор, пока не будет иметь собственную лошадь. Даже щедрости Шаннон не хватило бы, и Керри приходилось довольствоваться Тройкой, которая, как она понимала, имела мало шансов успешно состязаться с лошадьми, которых она видела зимой.

Тем не менее надо было с чего-то начинать. Свою атаку на мир всадников Керри начала, постучавшись в дверь знаменитого полковника Брюса Пейджета, бывшего доблестного офицера-кавалериста английской армии. Он зарекомендовал себя как прекрасный тренер для местных наездников, которые мечтали выступать на престижных показательных выступлениях в Гаррисберге, Вашингтоне и Мэдисон-сквер-гарден. Керри разыскала отставного полковника в середине декабря, приехав из Медоуз в его конюшни на велосипеде. Она сразу узнала Пейджета, увидев его на лихом англо-арабском скакуне. Туманным зимним днем полковник показывал ученику, как надо выполнять какое-то упражнение. У него была осанка прирожденного наездника. Когда Пейджет проезжал в ворота, по его как будто высеченному из камня лицу можно было сразу понять, что это за человек. Презрительный взгляд из-под шляпы испепелил Керри на месте, и она почувствовала отчаянную неуверенность в себе.