– Вы все сдохнете, – прошипела матка, – все кроме меня! Уползай отсюда, слизняк! Не нарушай моего покоя!

Иван не стал вступать в перебранку. Ему было плевать на это висящее чучело. Здесь Марта просто приобрела свою подлинную сущность, вот и все. На Земле да и по всей Федерации бродит множество таких же март, таких же животных, безразличных ко всему кроме своего брюха тварей, но бродит в человекообразном виде, а это куда страшнее и гаже. Вперед! Ищи ее! Ищи! Иван приказывал трону, а сам явственно представлял себе русоволосую Лану.

Они пронзали перемычку за перемычкой, приникали из яруса в ярус мимо тысяч висящих живых груш, мимо миллионов зародышей-воинов. И наконец трон замер, будто конь, застьгвший на всем скаку над пропастью.

– Не может быть! – выдохнул Иван.

Прямо перед ним, чуть повыше его лица висел кокон – свежеспеленутый, мохнатый, просвечивающий. А из кокона смотрело на него… лицо Светы, его жены, погибшей в Осевом. Иван закрыл глаза и потряс головой.

Видение не пропало. Света смотрела на него. Но была она необыкновенно хороша: русоволоса, нежна и чиста.

– Это ты? – довольно-таки глуповато спросил Иван.

– Это я, – ответила Света.

– Но ты же погибла… у меня на руках, помнишь? – Иван еле шевелил языком, он ничего не понимал, он думал, что теперь видения стали являться ему не во сне, а наяву, а это уже совсем плохо, что его пора списывать. – Ты же растаяла в Желтом шаре, после того, как мы вырвались из Осевого?! Ты умерла! Тебя нет!

Света улыбнулась, еле-еле приподняв краешки губ, закрыла глаза. – Не умерла! – прошептала она. – Я же говорила тебе, я просто ушла в другой мир, сюда, я воссоединилась со своей же половиной, я не знала раньше, где она, но чувствовала, понимаешь, а после того, после Желтого шара – я очнулась здесь, и мне все стало ясно. А ты чего ждешь?! Что ты висишь посреди этой гнусной пещеры? Или ты и впрямь хочешь, чтобы я погибла? Ты хочешь, чтобы и я стала маткой, вечной мартой?!

Иван тут же пришел в себя, протянул руки. Трон сам поднес его к ней. Он рвал мохнатые полупрозрачные путы и все спрашивал:

– Тебе не больно? Тебе не больно?!

– Нет, – тихо отвечала она. И плакала.

Сейчас Иван видел – да. Света права. Только теперь он увидал ее такой, какой она и была на самом деле: в одном лице сплелись в единородном естестве черты Светы и русоволосой Ланы, его жены, с которой он, десантниксмертник, выполнявший тысячи всяких спецзаданий, встречался так редко, что временами забывал ее, забывал, но любил, страдал без нее, и черты русоволосой спутницы его в блужданиях и странствиях по «системе», его мечты и его были, она пропала в хрустальном кубе… и она была частью той, оставленной им на Земле, брошенной в Осевом, она была всего лишь частью. И та была частью этой… Светлана! Любимая! Родная! Близкая! Потерянная… И найденная! Он сорвал с ее обнаженного стройного тела последние путы, прижал к себе, усадил на колени я зашептал в ухо:

– Не надо ничего объяснять, я все понял, все… я нашел тебя, я вытащу тебя отсюда! Я не уйду без тебя!

Пусть хоть все во всех вселенных горит синим пламенем, не уйду!

А она молчала. Она прижималась к нему и плакала, обливая его щеку горючими слезами. Она верила, ибо хотела верить.

– Держись крепче! – сказал он ей.

Трон задрожал, вспыхнул сиреневым свечением и исчез, погрузив пещеры квазиярусов в сумрачный и нелепый сон, вековечный сон.

– Я хочу на Землю! – страстно, с непонятным вожделением прошептала ему в ухо Светлана. – Хочу! Я так давно не была там, ты даже не представляешь себе, как я соскучилась по нормальной жизни…

Иван хотел было сказать, что на Земле сейчас не все нормально, но промолчал, не стоит расстраивать ее, не надо. Они висели во мраке межуровневых внепространственных мембран. И ему следовало сделать лишь одно – выбрать направление перемещения. Но Иван никак не мог решиться – после Желтого шара, когда Света растаяла прямо на полу за считанные секунды, он не верил ни во что, ни на что не надеялся, ведь подобное могло повториться. А могло быть что-то и похуже.

– Успеем, – успокоил он Светлану, – никуда Земля от нас не денется. Мне тут кое с кем надо повидаться. И ничего не бойся – это креслице, – он похлопал по подлокотнику трона, – защитит нас от любых напастей!

– Знаю! – шепнула она громче. – Я здесь дольше тебя была, все знаю. Но лучше сразу домой… из Осевого я вырвалась. Даже не верится, что вырвусь и отсюда!

– Вырвешься! – твердо сказал Иван. И прижал ее к себе обеими руками. – Вместе вырвемся! – Он представил, как они «вырвутся» – из этой гнусной системы да прямо в тюремно-больничную камеру без окон и дверей.

Может, она еще назад запросится.

Ивану припомнились четырехгрудая красавица в роскошном парике, арена с тысячами жаждущих крови зрителей, столб, к которому он был привязан, на котором его собирались сжечь, старуха с жертвенной чашей и ножом, драконы, птеродактили… Игра. Большая игра! Три сочлененных мира- неимоверный «Диснейленд» для взрослых скучающих, жаждущих развлечений особей. Да, Верховник не лгал. Это путь эволюции, это путь вырождения. Десятки тысяч лет первые люди на Земле все свое время тратили на добычу пищи, они охотились, собирали съедобное, все растущее, ползающее, бегающее, плавающее, скачущее, им некогда бьыо играть, потом они пахали, сеяли, воевали, защищали себя, и снова пахали, сеяли, строили, возводили, перегораживали. Но время шло, технологии совершенствовались, время высвобождалось – сначала у совсем немногих: у вождей, воинов – и они первыми начали устраивать игрища, турниры, потехи молодецкие. Игрища должны были щекотать нервы и будоражить, разогревать кровь, готовить к чему-то более серьезному, но все равно щекочущему, а потому и желанному, страшному и манящему. Шли годы, столетия – все больше мощи и силы скапливалось в руках у людей, все больше времени высвобождалось у избранных и неизбранных, и те и другие жаждали развлечений, именно так, не только хлеба, но и зрелищ!

Жажда развлечений затмевала все, начинала перерастать в навязчивую манию, в психоз, в одержимость – и власть имущим мало становилось рукопашных боев, гладиаторов на аренах, травли диких зверей, они с азартом и упоением усаживались за игровые доски больших и малых войн, двигали словно фигурками по черным и белым квадратам легионами, когортами, полками, дивизиями, армиями, флотами, звездными эскадрами. Власть вырождалась, пьянея от вседозволенности и вечной игры миллионами «=игрушек». Игрушки вырождались, шалея от затеянной не ими игры, от дарованной им на время потехи, от безнаказанности, от возможности вытворять запросто то, чего в обычных условиях вытворять никакие законы не позволят. Играл каждый сверху донизу! На какое-то время, длительное время, жажду игрищ и потех все чаще стали утолять «игровые», ненастоящие миры, где можно было отвести душу, покуражиться, пострелять, порубить, побегать, помахать мечом, топором, секирой или просто кулаками, поубивать кучу врагов, монстровчудищ, «инопланетян» и себе подобных… и живым-невредимым вернуться назад – эдаким героем, уставшим от боев и собственной удали. Целые планеты превращались в «игровые миры». Не играли, пожалуй, лишь космодесаптпики да звездопроходцы, которым хватало реальных опасностей и подвигов, не играли те, кто бился в настоящих войнах, будь то планетарные схватки или межгалактические, таковым вообще было не до игр, у них была своя Большая Игра. Но в ограниченных масштабах. Теперь же кое-кто извне собирался «поиграть» всей Вселенной. И самое гнусное заключалось в том, что правители Земной Федерации, охватывающей сотни тысяч населенных миров, готовы были услужливо подыгрывать неведомым и грозным внешним силам. Более того, они способствовали созданию иновселенских баз, выращиванию полчищ убийц и насильников… Это не укладывалось в нормальные человеческие представления, это было и не выше, и не ниже их, а где-то сбоку, поодаль, вовне – это было апофеозом вырождения. Дегенерация в Земньгх владениях становилась властелином полным, неограниченным и, что самое страшное, совершенно непонятным, необъяснимым для подавляющего большинства людей, ничего не понимающих, блуждающих в потемках, но уже приговоренных к закланию. Не извне страшна опасность, но изнутри! Иван от бессилия стискивал зубы, все напрягалось в нем до последней жилки, переполнялось гневом и чем-то еще не осознанным, неизъяснимым. Он дозревал.