— Марфутку-то черт волосатый, табельщик, оштрафовал седни ни за что.

Федор удивленно посмотрел на нее. В глазах женщины прочел укор. Не иначе Марфуша рассказала, что было в саду. Тетка Александра будто говорила: «Ну ладно, себе дорогу перешел — дело это твое, сам хозяин, зачем же девчонка из-за тебя страдать должна?»

— За такие штучки я ему ноги переломаю, — вырвалось у Федора.

— Еще не хватало! — воскликнула Александра. — И самого засудят, и ей хуже наделаешь. Сами найдем управу. В контору пожалуюсь.

— Э-э, — безнадежно махнул он рукой. — Все они заодно.

Пришли Марфуша с Артемкой и Василий Дерин.

— Здоров будь! — сказал Дерин, пожимая локоть.

— Ты тоже, Василий Михайлович.

Дерин примостился на краю сундука, стал свертывать цигарку.

— Сынка-то укладывать хотели. А ты пришел, — И без перехода добавил: — Невеселые твои дела.

Марфуша из угла словно впервые разглядывала Федора.

— Дай папане поесть, — прикрикнула на Артемку, когда тот полез к отцу на колени.

— Ничего, я уже… Вот тебе ножик, который просил.

Артемка осторожно принял складной ножичек с костяной ручкой, соскочил с колен и к Марфуше — показывать.

— Верно, Вася, — ответил Федор. — Дела не очень веселые. Пока навигация — и на острове работать можно. А дальше куда — не знаю. Крючник нынче рассказывал: на свинцово-белильный завод охотно принимают, да мало кто идет, свинец, как отрава, за один год убивает человека. Ничего не подыщу, так туда. Не я первый. На фабрику мне возврата нет.

Марфуша испуганно вскинула глаза. Страшные слова говорит Федор. Хотелось горячо возразить. Подумала мечтательно: «Вот пристанет еще раз Егорычев, брошу все, тоже уйду с фабрики. Будем вместе работу искать. Уедем куда-нибудь».

— Студент-то оказался прав, когда говорил, что дальше так жить не смогу, — вспомнил Федор. — Как в воду глядел. — Улыбнулся невесело и вдруг встал. — Ну, вот что, Артемку, пока еще на улице тепло, могу взять с собой. В хлопке будем спать, на вольном воздухе.

— Одурел! — заявила тетка Александра. — Он же еще дите. А как застудишь?

И Василий решительно возразил:

— Мальчишку не отдадим. Пусть с Егоркой бегает.

7

День на третий, когда свыкся, Федор попробовал носить хлопок из барж. Два дюжих крючника играючи бросили ему на спину восьмипудовую кипу, напутствовали:

— Трогай!

Широкие брезентовые ремни «седла» врезались в плечи, ноги подгибались от тяжести, внутри все будто натянулось. Сделал шаг, второй, больше всего опасаясь, как бы не пошатнуло и не сбросило со сходен в воду.

Пока вынес на берег, пот залил лицо. Скинул у навеса гулко ухнувшую кипу. Отошел в сторону и долго стоял, никак не мог отдышаться. За следующей идти не хотелось, но он превозмог себя. Пропуская бегущих с грузом крючников, думал: «И им было не легче, потом привыкли». Гнало его на баржу желание побольше заработать. Начнутся морозы, кто знает, куда пойдет? Вдруг опять придется оставлять Артемку у тетки Александры? Она хоть и всей душой, но бессовестно пользоваться добротой людей. К тому же требовалась одежда. У самого Федора был хотя и поношенный, но суконный, крепкий костюм. А Артем растет, ему все надо новое.

В конце дня Федор еле взобрался под навес, где у него была устроена постель. Крючники разбили несколько кип, распушили волокно и устроили мягкие перины. Сторожу, чтобы не гнал, приплачивали. Просил не курить, но и курили, пряча цигарки в ладонях.

Пришел дядька Василий, поставил деревянную миску с крутой пшенной кашей. Крючники варили в общем котле прямо на берегу.

— Ты поешь, милай, — участливо предложил он. — Не то ослабнешь назавтра. С хлопком шутки плохи… Ломает.

— Тебе откуда известно? Сам третий день на острове.

— А я как только подошел к кипе — уже стало известно. Приходилось, милай, и до этого с грузами возжаться.

Есть не хотелось. Лежал, глядя на фабрику в просвет под крышей. В сумерки фабричные окна празднично светились. Только что был гудок — кончила доработку первая смена. Сейчас рабочие густой толпой хлынули за ворота, по мостовой, по дощатым тротуарам потекли к каморкам.

— Дядька Василий, как бы ты сказал: вот ты для чего живешь?.. И вообще, для чего люди живут? Как, по-твоему?

Василий долго молчал, кряхтел, поудобнее усаживаясь на хлопке. Не торопясь вытащил из-за пазухи завернутую в тряпицу ложку, обтер.

— Поди, тоже не знаешь?

Старик зачерпнул каши, медленно жевал беззубым ртом. Острый кадык на морщинистой шее ходил, как челнок. Видеть старика за едой было неприятно.

— Отчего же не знать. Каждый ради своей выгоды живет.

— Это как же так… Ради своей выгоды? — Федор приподнялся на локте, с недоверием вглядывался в отрешенное лицо. Василий невидяще смотрел перед собой. — Эвон махина какая стоит, — указал Федор на фабрику. — У ее хозяина, чай, есть выгода. Сколько там мастеровых, и все от него зависят. Он и покуражится над кем, и на край света поедет, если захочется… Его выгоду понять можно… А вот у тех, кто без роздыху спину гнет за полтинник, у тебя, у меня — мы ради какой выгоды живем?

— Ежели рассудить, и у нас выгода. Получил дачку сполна — хоть для дела деньги береги, хоть в трактир неси. Кто тебе чего скажет? Отработаешь шесть ден — седьмой гуляй. Нет разве выгоды?

— Мала она у нас. Мне, допустим, еще чего-то хочется.

Старик гневно сдвинул брови, взгляд стал колючим.

— Это от зависти, — безжалостно объявил он. — Что кому дано, от того не уйдешь… Ты в тюрьме за что сидел?

— А вот слушай, расскажу.

Федор на минуту задумался. И в Коровниках часто задавали этот вопрос: «За что?» Всегда трудно было объяснять. Тем более сейчас, когда хотелось доказать Василию его неправоту.

— За любопытство сидел. Вот скажи: Плохо, когда у человека любопытство? Надо его за это сажать в тюрьму? Почему власти из себя выходят, когда замечают, что рабочий человек хочет понять больше? Ты говоришь: «Что кому дано, от того не уйдешь». А я вот не верю, что так должно быть. Почему это: кому много дано, а кому — ничего? Кем установлена такая неправедливость? Вот захотелось узнать… Книжку студент дал, говорил: про все-то в ней прописано. Это, мол, несправедливо, когда все богатство на земле мозолистыми руками выработано, а хуже нет живут эти самые, кто богатство создает… Ответь-ка, что тому студенту надо? Жил не нам чета, учился в лицее, чиновником большим мог стать. Чего больше? А не захотел. Какую он ищет выгоду?

— Есть и у него выгода, зачем бы он так делал, — ответил Василий. — Может, начальство его обидело — досадить хотел. Всяко бывает.

— Всяко бывает, — повторил Федор. Огорчило, что старик так ничего и не понял. — Спи давай.

Василий сердито завозился на своей постели. Почувствовал в словах Федора неуважение.

— Кулаками махать и жаловаться — не велика мудрость. Ты вот так сделай, чтобы и в этой жизни радость была, счастье сумей найти.

— Ты нашел? — в упор спросил Федор.

— Я другое дело. Я и не тянусь… Наша сторона вся бедная. Почитай, из каждой избы в отход идут…

О себе старик говорил вяло. Может, оттого, что нечем было похвастать. Чем уж мужику хвастаться — нужда беспросветная. Хлеба с лебедой пополам едва-едва до рождества хватает. Отправляются в город не ради чего-то: чтобы хоть как-то на заработанные деньги протянуть до нового хлеба.

Внизу у навеса послышался звонкий девичий голос:

— Ов, где вы там? Артем, лезь наверх! Ищи!

Спустя немного показалась плутоватая мордочка сына. Увидев отца, возвестил радостно:

— Здеся!

Вслед за мальчиком вскарабкалась по кипам Марфуша. После работы она забежала домой за Артемкой и успела переодеться — была в ситцевом синем платье и глухой кофточке с узкими рукавами, плотно облегающей узкую талию и маленькие груди, в волосах белый бант. Стесняясь, поздоровалась с дядькой Василием, огляделась.

— У вас тут совсем неплохо, — сказала певуче, заливаясь румянцем, — и дождь не замочит, и мягко.