— Еще бы водился! А нашего-то весь город знает. У него в уезде кожевенный завод, и лесом торгует. Богатей. Сам-то из приказчиков, что ли, будешь?
— Из рабочих.
— Вона как! По облику-то больно на приказчика похож. Вот почему и спросила: не Петра ли Иваныча сынок? Поехала когда, Петр-то Иваныч наказал зайти. А я и лавки не найду, где он служит. Значит, не Петра Иваныча.
— Нет. Я же сказал: Ивана Петровича — дядя.
— Ай, озорник! — с улыбкой упрекнула женщина. — Был племянником, теперь — дядя… Вот и говорю, при таком-то ветрище сорваться проще простого.
Она показала рукой туда, где строился огромный железнодорожный мост через Волгу. На обоих берегах реки там были сделаны насыпи, доносились глухие удары копра и металлический звон — работы по строительству не прекращались в любую погоду.
— Летом-то на мосте работал один наш деревенский, рассказывал про ураган — все леса повалило, людей сколько тогда покалечило — ужас. Один-то, милые мои, за бревно уцепился, висит на страшенной высоте. Так и не могли спомочь — сгинул. Если бы еще на воду сорвался, может, и жив бы был, а его ураганом на столбы отнесло. Этот деревенский-то наш, Васюха, все в батраках жил, да ни кола, ни двора и не нажил. Кровати скрипучей не было. Вот озлился он от своей бедности, в спальню к хозяину зашел и в чем был — в опорках да зипунишке грязном — улегся на хозяйскую кружевную постель, повалялся, и вроде как легче стало. Потом подался в город. Так и попал на мост-то. Строил. Хвастался: какую махину сооружаем, теперь поезда прямо через Волгу пойдут, а не как ранее — от Урочи до Приволжья, городской стороны, на лодках да на «Пчелке», пароходике. Только как в ураган-то погибло столько народищу, он и ушел. И заработков, говорит, не надо. Снова теперь батрачит.
— Ну и дурак ваш деревенский Васюха, — сказал Артем, которого позабавил рассказ женщины, отвлек от невеселых дум. — Урагана, вишь ты, испугался. В жизни сколько ураганов бывает! Каждый раз в батраках прятаться? Дурак Васюха, больше и слов нету.
— Да знамо дурак, с чего было опять в деревню-то возвращаться? А ты поссорился, видать, с милахой, больно тоскливая пошла?
— Неужели заметила? — удивился Артем. — Да как догадалась-то?
— А чего не заметить, не догадаться, когда вы вон на лавке, на холоду битый час торчали. Полюбопытствовала. Когда любовь да согласие — со свидания-то девка вприпрыжку бежит, как стрижет. А тут голову вниз, мил-сердечный друг обидел.
— Ну и ну, — с восторгом сказал Артем. — Занятная ты тетка. И рад бы дольше поговорить с тобой, да дела ждут. — Олечка уже скрылась в подъезде, сейчас, наверно, объясняется с хозяйкой, которая выпытывает, что за подозрительный часовщик приходил; стоять больше нечего. Да и в самом деле дела ждут. — Ну, прощай, спасибо — повеселила, — сказал он женщине.
— Иди уж, племянник-дядя, — широко улыбнулась та.
6
В западной части города, во Вспольинском предместье, стоял просторный двухэтажный дом, весело оглядывавший немощеную улицу десятью окнами с затейливой резьбой на наличниках. Выстроил его Мамонов, человек ловкий и удачливый, соединявший в себе крестьянскую бережливость — был он из крестьян Ростовского уезда — и мертвую купеческую хватку. Начал с того, что торговал с лотка вареной требухой для закуски; когда окреп, открыл мелочную лавочку. Через реку от Городского вала, где жил Мамонов, — Большая мануфактура, при ней — продовольственный лабаз. К концу месяца, когда у мастеровых денег нет, а до получки еще ой сколько, лабаз начинает выдавать продукты в долг по специальным заборным книжкам: знает начальство — голодный рабочий много не наработает, потому идет на эти уступки. А тут у рабочего случись вдруг несчастье — ребенок ли заболел, и требуется его накормить чем-то особенным, или еще какая нужда — требуются деньги. Идут к Мамонову. Тот сначала кобенится над просителем: «Муку, что ли принес? Господи, несут и несут. Не нужно. Вон ее сколько навалено». Посетитель вспотеет от волнения, унижается: «Выручи, кормилец». «Кормилец» нехотя сдается. «Ну, ну, возьму, — со вздохом скажет. — Пудик, что ли, у тебя? Сколько же ты за него хочешь?» Проситель сбросит треть той суммы, за которую сам брал муку, а Мамонов даже обидится: «Нету у меня, полупочтенный, такой цены. Иди себе с богом». Но в конце концов возьмет, только за половинную цену.
Приходили к нему и с вещами, не брезговал, брал их. Так понемножку сколотил капиталец, которого хватило и на этот веселый дом, и на его обзаведение. В нижнем этаже открыл трактир с отдельными кабинами-комнатами и с мелочной же лавкой, вверху поселился с семьей — молоденькой женой-хохлушкой и двумя детьми.
Было Мамонову немногим за сорок, когда, взбираясь на чердак, оступился на лестнице и упал. Рук, ног не переломал, но тяжесть в животе почувствовал. Чтобы заглушить тупую боль, выпил водки, поел, а ночью впал в беспамятство. Как признал доктор, вызванный уже утром, случился у него от падения заворот кишок, от которого он и умер.
Молоденькая жена горевала, но недолго, больше заботило заведение — трудно было содержать его в порядке без мужской руки. Вскоре приглянулся ей улыбчивый, с широкими плечами и почти как у женщины тонкой талией добрый молодец — частый посетитель трактира, рабочий с Дунаевской табачной фабрики. Был он принят в верхние покои, сначала как гость, а потом получил и права хозяина.
Так и стал веселый, разбитной Серега Тряпичкин владельцем просторного дома с трактиром. От друзей своих прежних не отказывался: иногда посидит с ними за одним столом, поговорит прилично. Давал взаймы, но был строг: если вовремя не получал отдачу, прекращал знакомство.
Однажды один из видных городских подпольщиков Арсений Бодров, когда-то работавший вместе с Тряпичкиным на табачной фабрике Дунаевых, попросил разрешения поговорить наедине с приезжим товарищем — попросил неспроста, выпытывал, больно уж удобным местом для встреч был этот трактир на глухой окраине, населенной рабочим людом. Тряпичкин без лишних слов провел его в комнату, соединявшуюся через коридор с основным помещением трактира, сказал коротко: «Никто не помешает. — А уходя, добавил: — И вообще, когда надо будет…»
С тех пор стал трактир Тряпичкина на Городском валу явочной квартирой членов фабрично-заводской группы, которая организовалась при городском комитете партии. И если охранка знала об этом, то не от хозяина…
Когда Артем свернул с мощеной, нарядной Власьевской улицы на Городской вал, то невольно присвистнул, Он находился на окраине города. В фабричной слободке такой грязи не приходилось видеть, хотя и примыкает она к топкому болоту с названием Чертова Лапа. Кем-то заботливо уложенные кирпичи у домов заплыли черной угольной жижей. Встречались лужи, что приходилось задумываться, куда ступить. Соскользнув с подвернувшегося под ногой кирпича и ухнув в грязь по самые голенища, Артем уже перестал оберегаться, шагал, заботясь только о том, чтобы хватало сапог.
Не лучше было и у самого трактира, но там хоть у крыльца стояла бочка с водой. Приведя себя в порядок, он вошел в помещение.
В большой основной комнате со стойкой, с длинными столами и лавками было многолюдно. Вдоль столов носился малый в белом фартуке, с полотенцем на руке — разносил закуски, чай. Ему помогала хозяйка, крупная, белолицая, с приветливым взглядом. Сам хозяин с выражением застарелой скуки на лице стоял за стойкой. Возле него, нацелившись трубой на посетителей, громко орал граммофон. По всему было видно — дела у Тряпичкиных шли неплохо.
Заметив Артема, хозяин все с той же скукой на лице кивнул, показывая на боковую дверь, прикрытую занавесью. С видом праздного гуляки Артем оглядел посетителей и, когда убедился, что не вызвал ничьего любопытства, пошел туда.
Оказался он в слабо освещенном коридоре с одним тусклым окошком в конце. Напротив белели двустворчатые двери в помещение, где хозяин принимал наиболее почетных гостей — чистую публику.
Артем помедлил, не из-за чего-то: вдруг подумал об Оле — почему он не дождался, когда она соберется и выйдет из квартиры? Надо было удостовериться, что с ней ничего не случилось, проводить ее в безопасное место. Что с того, что он мог опоздать — товарищи поняли бы, не стали упрекать. А теперь нет уверенности, что с ней ничего не случилось. Ругая себя за несообразительность, Артем толкнул дверь.