– Не ссы тока, ща пройдет. Я вовремя Ин Нин от тебя отогнал: как заметил, что ты просыпаешься, сразу палкой ее хуйнул. Но ты, конечно, сам молодец, вляпался в нее, как муха в желе.

– Вляпался?

– У тебя 12 лет лишних есть? Развлекал бы ее, пока Юпитер не вернулся… во всех ее любимых обличьях… Мозги-то иметь надо, наверное, как думаешь? И не в яйцах желательно… Э! Шнягу свою прикрой, герой! Ха! Ща, погодь…Парень бросает свой груз.

– Ин Нин! Отдай пацану его тряпки!

Откуда-то сверху раздается женский смех.

– Весело тебе? Ща ты у меня посмеешься, сучка! Отдавай тряпки! Или я те больше ни к одному мужику не дам притронуться! Сдохнешь тут от голода, как короед в жестянке!

К моим ногам падает одежда: джинсы, рубашка, кроссовки.

– А белья нет? – спрашиваю я. – Ну, носков там и прочего.

– Не, белье она никогда не отдает. Больная на всю голову! Или че там у нее… Ты готов?

– Да.

– Тогда хватайся за правую ногу. Да не сюда… Ага, вот так, ты повыше лучше возьми, он тяжелый, сука.

Тащить Ангела по узким коридорам нелегко даже вдвоем. Мы часто останавливаемся передохнуть, и тогда мой новый знакомый либо ожесточенно чешет голову, либо трет плечо ладонью, собирая черные катышки грязи и потом с интересом рассматривая их в свете фонарей, что развешены по стенам.

– Слышь, а может, останешься с нами? – спрашивает он во время очередной остановки. – Дед седня с утра про тебя говорил. Ща везде кипеж, псов спустили тебя искать. Шаришь? Боятся, что из-за тебя вся грядка наебнется, или я не знаю, че вообще, но лучше тебе переждать какое-то время. Здесь тя никто не найдет, это служебная зона. Поработаешь пока со мной, а потом Дед че-нить придумает. Я тут один с тоски уже подыхаю. Деда ниче, кроме архива, не волнует, а Ин Нин – это вообще отдельный разговор, ну да ты с ней уже познакомился. А так тут кайфово: че, раз в неделю потаскал жмуров – всего и делов. Бабы красивые часто бывают. Я те буду уступать, какая понравится – ты первый, ваще без вопросов.

Он скатывает собранные катышки в большой комок и приклеивает его к стене.

– А ты видел молодую женщину с кривым носиком? – спрашиваю я. – Худая, высокая, крашеная брюнетка.

– Ты эстет, я погляжу. Ноги какие у нее?

– Ноги… Обычные…

– Понятно. Не, вроде не было кривоносой. Погодь-ка, я перехвачу поудобнее…

– А куда мы его тащим?

– Устал? Не ссы, выбросим ща на фиг – и дело с концом!

– Куда выбросим?

– Куда повезет… Э, герой, полегче, тут ступенька. Ага, вот сюда его давай, за угол…

Мы тащим Ангела по полу мимо высоких деревянных шкафов с маленькими ящиками. Бесконечные ряды картотеки, уходящие вдаль. Многие ящики распотрошенными валяются на полу: нам приходится отгребать в сторону обломки досок с торчащими из них погнутыми гвоздями, чтобы они не поранили Ангела.

– Че-то он много сегодня выкинул… – обеспокоенно говорит мой напарник. – Вроде я недавно совсем девку тащил, все расчистил. Сдает Дед, сдает… Вона он кстати, глянь!

У одного из шкафов стоит на стремянке сгорбленный старик с длинными седыми волосами. Он вытаскивает один их ящичков с карточками и переставляет его в гнездо для другого. Переклеивает наклейки на них.

– А зачем он это делает? – спрашиваю я.

– Что делает? – Путает картотеку.

– Чтобы тебя подольше не нашли. Мог бы и «спасибо» сказать… Э, давай-ка пошустрее, а то мы до ночи так не успеем. Сам же видал, скока там еще жмуров осталось…

Мы добираемся до бассейна с цветущей зеленой водой, который пробит в полу картотеки. На поверхности плавают неведомо откуда взявшиеся здесь осенние листья.

– Ну че, давай, наверно, за руки хватайся. На счет три… Только надо подальше зафигачить, чтобы он бортик не задел. Сечешь? Раз… Два… Три…

Нас обдает холодными брызгами. Мой напарник вытирает руки о штаны.

– Так что ты решил, приятель? – спрашивает он вдруг нормальным, не гнусавым голосом, разом избавившись от своего раздражающего акцента. – Останешься? Хотя бы на пару дней, а? Я тебе очень многое успею объяснить. – Не знаю пока. Мне нужно подумать. Я стараюсь не смотреть в колышущееся черное окно воды со стягивающимися нитями ряски.

– Понятно, – кивает он, – только вот ты даже не представляешь себе, как редко здесь люди просыпаются. Это огромная удача, и очень глупо ее упускать. Я вот не упустил. Ладно… – он оглядывается назад, ища глазами старика, и сразу же переходит на шепот, – слушай, ты очень многое скоро забудешь, но обязательно завяжи ему рот!

– Кому?

– Сам поймешь. Просто повтори сейчас про себя как можно больше раз: «завяжи ему рот», а потом в нужный момент, может, и вспомнишь. А главное, не верь этой своей кривоносой, если снова ее встретишь. Ни единому слову! Подожди! Это еще не все!..

Я не слушаю его. Я ложусь на живот и склоняюсь над водой. Раздвигаю ладонями в стороны ряску, листья и жирную масляную пленку на ее поверхности. Волоски на моих запястьях темнеют от оседающего на них болотного ила. Какие-то белые пятна поднимаются со дна. Это фотографии. Моментальные полароидные снимки, всплывающие на поверхность. На каждом одна и та же картинка, только в разных ракурсах – скулы и подбородок.

Риты, лицо которой снимали снизу. И стон. Рита стонет. Я тянусь к фотографиям, но они слишком далеко от края бассейна. Я поскальзываюсь на мокром кафельном бортике и падаю вниз. Я лечу сквозь фальшивую болотную воду, оказавшуюся голограммой, всего лишь жирным пластом тумана, больно мазнувшим по глазам. Я падаю в исполосованное метастазами огней чрево города, в серое небо, токсичный смог, лязг и вой сирен. От окраин убегают в темноту лесов золотые змеи электричек, надолго исчезающие в голодных ртах ночных тоннелей…

LEVI'S

– Э! – кто-то бьет меня по щекам. – Братишка, вставай!

Надо мной склонился смуглый солдат. Припухшие раскосые глаза, нечистая кожа. – Итить твою, живой! – с облегчением говорит он, опускаясь рядом со мной на газету. – Ты когда с набережной упал, такой хруст был – я думал, все, хана пареньку, шею сломал. Пришлось бы тогда двоих сторожить.

– Двоих? – бездумно переспрашиваю я, пытаясь понять, где я. Огромное открытое пространство залито чистым вечерним небом, рядом в каменных берегах течет широкая река.

– Двоих! Двоих… Бона глянь, ангелочек отдыхает…У самой кромки воды лежит человек, над головой у которого прикреплен на проволоке мятый золотой нимб.

– Вишь, как рыбы пожрали-то… – говорит солдат. Синие руки и лицо Ангела изъедены мелкими язвами, кое-где из его тела торчат рыболовные крючки и блесны. – С утра еще выловили, – продолжает солдат, – и меня охранять поставили, а на кой, спрашивается? Ну, кому утопленник может понадобиться? Хотя, вишь, буквы иностранные у него на рубашке. Не наш, стало быть, а может, и вовсе шпион. Дело темное, короче, не нашего ума: приедут-разберутся… Эх, курнуть бы сейчас, все бы отдал за папироску. У тебя есть?

– Нет…

Я смотрю на фотографии в своих руках. Кто эта женщина? Что вообще произошло?

На другом берегу реки дымят узкие кирпичные трубы какого-то завода. Что-то случилось с горизонтом – его будто расширили в несколько раз, все вокруг стало большим, величественным и свободным. И еще очень легко дышать.

– А где мы находимся? – спрашиваю я. – Это Большая Невка?

– Ты че, тоже иностранец, что ль? – солдат грубо хохотнул, подозрительно прищурив и без того узкие щелочки глаз. – То-то я смотрю, одежка странная. Это Москва-река, мистер.

– Мы что, в Москве? – О, пацанчик, да ты, я гляжу, шибко головой ударился. Как звать-то тебя хоть, помнишь?

– Тимур.

– Фархат, – протянул мне руку солдат, – ну-ка, ну-ка, часы у тебя какие знатные. Только уж тонкие больно, будто дамские. И как только умудрились в такую маленькую коробочку запихнуть. Немецкие, наверно, да? Немцы в таких делах мастера… Эй, ты куда собрался-то? Башка, чай, не казенная, подожди карету лучше! Ангелочка покараулишь, а я за папиросками пока сбегаю. Айн момент, туда-обратно… Ну, куда же ты… Эх ты, братишка…