— Давно?

Фара замялся, покосился на Квинта и развел руками.

— Тогда ход времени мы еще не измеряли. Ну… год назад, а может, два.

— Что же это за страшилище?

— Черное, незнакомое. Плавает, как неживое. Одна голова с торчащими ушами.

— А раньше его точно не было?

— Не было. Наши деды и прадеды о нем не слышали. Оно появилось внезапно. Сразу.

— Собирайся, Фара. Пойдем к озеру. Возьми несколько человек. Ты, Квинт, останешься. Поручаю тебе наладить выпуск ткани, где, как и что соображай сам. Прояви свои организаторские способности. Фара, пошевеливайся, выходим немедленно, чтобы до наступления темноты успеть добраться до озера.

Путь лежал через пестрое поле. Отряд состоял из десяти человек. Самостоятельно продираться сквозь густые заросли цветов я не мог, и поэтому разрешил великанам нести себя на руках.

Перед заходом Ригеля мы вышли к берегу озера. Водная гладь приятно радовала глаз. Я попробовал воду. Соленая. Возможно, озеро сообщается с морем.

Великаны стали деловито разбивать бивуак и рубить для костра упругие стебли цветов.

— Где ваше страшилище? — спросил я.

— В любом месте может быть, — ответил Фара. — Но пока не видно. Я зайду за этот обрыв, посмотрю.

Сминая заросли папоротниковидных растений, он вошел в воду. Вода доходила ему уже до груди, когда он обогнул обрыв и крикнул:

— Вижу страшилище! Плавает!

— Далеко от берега?

— Метров двести.

Я вернул Фару и приказал великанам соорудить небольшой плот с острым носом и два широколопастных весла.

— Ты хочешь плыть к страшилищу? — встревожился Фара.

— Хочу. Не бойся, — я подкинул на руке лучемет. — И ты со мной поплывешь и других возьмем. Гребцами будете.

Плот сделали быстро. Бревна связывали мягкими воздушными корнями кустарников. Великаны неумело, но в такт гребли в сторону обрыва. Я стоял на носу и командовал. За поворотом Фара поднял руку.

— Вон оно!

Сначала я увидел просто черное продолговатое пятнышко, но чем ближе мы подплывали, тем яснее вырисовывались контуры неподвижной головы страшилища, настоящей конской головы, не обращающей на нас никакого внимания. Оставшиеся на берегу великаны взобрались на обрыв и оттуда молча наблюдали за нами. Ригель уже опустился за горы. Сгущались сумерки. Я торопил гребцов. Мы уже были настолько близко от страшилища, что я мог внимательно разглядеть его. Да, это была конская голова, но голова не живой лошади, а будто вытесанная или грубо вырезанная из дерева. Скоро я убедился, что она действительно не была живой. И все же на всякий случай я лучемет держал наготове. После команды «стоп» плот по инерции проплыл несколько метров и тихо стукнулся о голову. Звук был глухой, отрывистый. Голова заколыхалась.

— Вот вам и страшилище, — сказал я, нагнулся и костяшками пальцев постучал по деревянному уху. — Ручная обработка дерева. Скульптура.

Фара выкатил глаза.

— Мы такое животное, лошадь, не вырезали и не делали. Мы вообще про лошадь не знали.

— Цепляйте ее, отбуксируем для выяснения.

Когда «страшилище», поблескивая черным лаком при свете разведенного костра, было вытащено на берег, я все понял. Это был шахматный конь, высотой около двух метров. На Филоквинте его сделать, разумеется, никто не мог. Значит, это Бейгер. Нет, не сделал, конечно, а в виде опыта передал с Земли на Филоквинт информацию об атомарном устройстве шахматной фигуры. Из местных атомов создалась такая же фигура. У профессора в 6-ой лаборатории шахматы были, я знаю. Новые. Вот он и взял для опыта первый попавшийся под руку предмет — коня. Но каким образом без всякой аппаратуры на основе лишь одной информации создается физическое тело, мне не понятно. Значит, Бейгер нашел способ. Жаль, жаль, что я с ним не сработался. А то, что фигура получилась такой большой, так это же дело новое, неизвестное, ошибки могут быть. Чуть переборщил с энергией и все. В момент создания коня, очевидно, был сильный взрыв, а может, и не было, не знаю. Радиация же, несомненно, была. Она-то и погубила всю рыбу.

Великаны осмотрели фигуру, ощупали ее и закидали меня вопросами, что это такое и откуда взялось?

А что я им мог ответить? И я не стал затуманивать их мозг четвертым измерением и рассказывать свою историю. Я сказал только «ничего особого», не стоит об этом говорить, и спросил у Фары:

— К востоку от лагеря протекает большая река. Куда она впадает?

— Не знаем. В ней плохая вода. Отравленная. Черная. Пятна маслянистые, полосы цветные.

— Ладно. Давайте ужинать и спать.

Три дня мы провели у озера. В первый же вечер по моим рисункам были вырезаны шахматные фигуры и изготовлена доска. Я научил участников экспедиции играть в шахматы. Игра им понравилась. Каждый с нетерпением ждал своей очереди. Спали совсем мало, играли. Днем работали. Составили первую топографическую карту. Нашли месторождения вольфрамита и кварца. С плота сделали промер глубин озера, выловили несколько подводных обитателей, похожих на моллюсков, но рыбы, действительно, не было.

У берегов в изобилии росли кустарники с твердыми белыми ягодами. Попробовав их, я убедился, что это готовое тесто. Чистейшая пшеница. Хлеб. Поистине благодатная планета! Я велел набрать мешок ягод, и сразу в лагерь. Шахматную фигуру взяли с собой.

Квинт меня порадовал. По его просьбе великаны сходили на реку и принесли бак отравленной воды. Она была покрыта черными маслянистыми пятнами нефти. Кроме того, он показал мне сотканный кусок ткани, правда, грубой, но для начала неплохой. Квинт не очень-то удивился коню и распорядился поставить его на видном месте.

Для защиты от ящеров я приготовил жидкость, запах которой отпугивал хищников. Смазав тело этой жидкостью, можно было смело гулять по полю: ящер ближе, чем на сорок метров не подойдет.

После этого мы решили покинуть Филоквинт, считая, что больше наша помощь не потребуется. Мы и так им дали больше, чем хотели. Пусть у них кроме сырья пока ничего нет, но зато есть какие-то знания, им дан хороший толчок и, главное, — цель. Нет, не встанут они на четвереньки! Они люди, человечество. Я мог гордиться этим. И до сих пор горжусь! И всегда буду гордиться! Это не хвастовство.

Конечно, филоквинтцы сделали попытку уговорить нас остаться. На переговоры прибыла целая делегация во главе с Фарой.

— Как? Уже? Так быстро? Чем мы провинились?

— Дорогие мои филы и квинтцы! — сказал Квинт. — Ничем вы не провинились. Вы славные парни! Но у вас свои задачи, у нас свои. Все! Я так сказал, Фил?

— Так.

Больше настаивать они не посмели. Такого грандиозного шествия планета никогда не видела. Несмотря на наши протесты, все население лагеря, предварительно смазав себя отпугивающим ядом, провожало нас. В лагере не осталось даже грудных детей — женщины несли их на руках.

Еще издали все увидели приближающегося ящера. Такого обилия пищи ему наверно и во сне не снилось. Он торопился и будь у него разум — удивился бы, почему жертвы не разбегаются. Филоквинтцы, особенно женщины и дети, пришли в замешательство. Инстинкт оказался сильнее веры в отпугивающий яд. Но чем ближе приближался ящер, тем больше замедлял он свой бег. И, наконец, остановился, подняв рев. При виде пищи, до которой неведомая сила не давала ему добраться, его охватывала ярость. Дважды он пробовал броситься на нас и дважды с открытой пастью, рыча, как добрая сотня львов, отскакивал в сторону. Видя это, филоквинтцы успокоились. Мужчины посмеивались, ребятишки высовывали языки, а он бесновался, рычал и сопровождал нас до того леса, где мы с Квинтом оставили свою кабину.

Наступила минута прощания. Вдруг из толпы вышла девушка и, нагнувшись, протянула нам поднос с горячими маленькими пирожками, испеченными из теста белых ягод.

— Примите это земное блюдо, ваше любимое кушанье.

— Аппетитное подношение, — растрогался Квинт и взял поднос. — Пахучие они и свежие.

Чтобы не обидеть великанов, мы съели по пирожку. Глаза у наших друзей подозрительно блестели. А у Фары по щекам текли слезы, и он даже не смахивал их.