На лице победная улыбка, и я делаю шаг назад, восхищаясь своей работой. Он не сможет воротить носом. Выглядит бесподобно.

– Довольна собой?

Разворачиваюсь, обнаженная, и вижу Миллера, его руки сложены, он лениво подпирает дверной проем ванной комнаты.

– Думаю, я хорошо справилась.

Миллер взглядом пробегает по постели и отталкивается от дверного проема, шагая медленно и усердно размышляя. Ему совсем не кажется, что это хорошая работа. Он точно хочет начать все сначала, и моя ребяческая сторона желает, чтобы он просто так и сделал, и тогда у меня будет повод его дразнить.

– Ты просто умираешь от желания это скинуть и начать заново, да? – спрашиваю я, складывая руки, как он, и пристально изучая постель.

Он пожимает плечами небрежно, демонстративно изображая смирение.

– Сойдет.

Я улыбаюсь:

– Да это идеально.

Он вздыхает и уходит, оставив меня любоваться его постелью.

– Ливи, это далеко от идеала, – он исчезает в гардеробной. Я следую за ним и нахожу Миллера натягивающим на бедра боксеры.

Трудно найти слова, когда сталкиваешься с таким зрелищем.

– Какая потребность делать все именно так? – спрашиваю, замечая, как его плавные движения замедляются от моего вопроса.

Он не смотрит на меня, продолжая натягивать на бедра резинку боксеров.

– Я ценю свое имущество, – н отвечает неохотно и резко, явно не собираясь вдаваться в подробности. – Завтрак?

– У меня нет одежды, – напоминаю ему.

С блеском в глазах неторопливо пробегается по моей наготе.

– Тебе и так хорошо.

– Я голая.

Выражение его лица абсолютно безучастно.

– Да, как я сказал, хорошо, – он надевает черные шорты и серую футболку, а меня в этот момент что-то заставляет задуматься, выходит ли Миллер Харт в чем-то, кроме костюма-тройки.

– Я бы чувствовала себя более комфортно, если бы была более прикрыта, – возражаю тихо, злясь на себя за то, что голос звучит так неуверенно и робко.

Он расправляет футболку и смотрит на меня пристально, от чего меня передергивает, и я чувствую себя еще более неуверенно теперь, когда он одет.

– Как пожелаешь, – ворчит он, и я, не теряя времени, взглядом выискиваю что-нибудь, что можно надеть.

Бегло просмотрев ряды рубашек, я, потеряв терпение, останавливаюсь на рубашках и раздраженно тяну за рукав синюю.

– Ливи, что ты делаешь? – выплевывает он, когда я принимаюсь засовывать руки в рукава рубашки.

– Одеваюсь, – отвечаю, замедляясь при виде настоящего ужаса на его лице.

Он, кажется, выдыхает, успокаиваясь, а потом подходит ко мне и быстро снимает с меня рубашку.

– Не в рубашку за пятьсот фунтов стерлингов.

Я снова обнажена и просто смотрю за тем, как он вешает рубашку обратно и начинает разглаживать переднюю часть, раздраженно фыркая, когда микроскопическая складка, которую я сделала, не исчезает. Не могу смеяться. Он слишком взбешен, и это настораживает.

После добрых нескольких минут Миллера, борющегося с рубашкой, и меня, шокировано наблюдающей за этим, он срывает ее, мнет и выбрасывает в корзину для белья.

– Нужно стирать, – бормочет он и, промчавшись к комоду, резко его открывает. Он вытаскивает стопку черных футболок и кладет ее на комод, в центре комнаты, после чего берет каждую футболку отдельно и образует сбоку новую стопку. Взяв последнюю, встряхивает ее и протягивает мне, а потом возвращается и убирает вновь сложенную стопку обратно в комод.

Смотрю на него, абсолютно завороженная, и готовлю себя к осознанию чего-то, что и так уже очевидно. Он не просто аккуратный. Миллер Харт страдает обсессивно–компульсивным расстройством.

– Ты собираешься надевать это? – спрашивает он, все еще явно раздраженный.

Я ничего не говорю. Не уверена, что именно нужно сказать, так что просто натягиваю футболку через голову и распрямляю на теле, думая о том, что он проживает свою жизнь с армейской точностью, а я, возможно, внесла сумятицу своим присутствием, хотя он продолжает держать меня здесь, так что я не стану над этим особо задумываться.

– Все хорошо? – спрашиваю, нервничая и желая, чтобы он отнес меня обратно в постель и продолжил меня боготворить.

– Жив и здоров, – говорит еле слышно, как будто очень не жив и не здоров. – Сделаю нам завтрак.

Он резко хватает меня за руку и намеренно тащит меня из спальни. Мимо моего внимания не проходит то, каких усилий стоило Миллеру проигнорировать постель, желваки заходили, когда он краем глаза посмотрел на аккуратное покрывало и подушки – аккуратные по моим стандартам, в любом случае.

– Прошу, присаживайся, – инструктирует он, когда мы приходим в кухню, оставляя меня опуститься голой попой на холодное сиденье стула. – Что бы ты хотела?

– Я буду то же, что и ты, – говорю я, желая упростить его жизнь.

– Я буду фрукты и натуральный йогурт. Тебе подходит? – он открывает холодильник и достает ряд пластиковых контейнеров, в каждом разные нарезанные фрукты.

– Пожалуйста, – отвечаю со вздохом, молясь, чтобы мы не ступили на знакомую дорожку краткости и отчужденности. Похоже на то.

– Как пожелаешь, – голос резкий, когда он приседает, доставая из шкафчика миски, ложки из ящика и йогурт из холодильника.

Я молчу, наблюдая за ним. Все, что он ставит передо мной, должно стоять именно так. Апельсинной сок выжат, кофе сварен, и Миллер в мгновение ока сидит напротив меня. Я ничего не трогаю. Не решаюсь. Все поставлено с невероятной точностью, и я не рискну еще больше портить ему настроение, сдвинув что-то.

– Угощайся, – кивает он на мою миску. Запоминаю место миски для фруктов, так чтобы суметь поставить ее на свое место, и начинаю ложкой накладывать в нее фрукты. Потом осторожно ее переставляю. Я еще даже не взяла ложку, когда он наклоняется через стол и передвигает тарелку с фруктами влево. Мое очарование Миллером Хартом только продолжает расти, и в то время, как эти маленькие проявления довольно раздражают, они, на самом деле, также и очаровывают. Теперь становится довольно очевидно, что именно я привожу этого джентльмена в панику – я и моя неспособность удовлетворять его навязчивую идею оставлять вещи так, как ему нравится. Только я не стану принимать это близко к сердцу. Не думаю, что на свете есть хоть кто-то, кто справился бы с этим.

Тишина безумно неуютная, и я точно знаю почему. Он завтракает, но я знаю, что он борется с желанием уйти из-за стола и идеально перестелить постель. Хочу сказать ему пойти и просто сделать это, особенно если от этого он расслабится, что значит, я расслаблюсь тоже. Хотя, у меня нет такого шанса. Он закрывает глаза, делает глубокий вдох и кладет свою ложку перпендикулярно миске.

– Извини, я отлучусь в ванную, – он встает и уходит из кухни, а мой взгляд следует за ним, желая пойти и посмотреть, что он делает, но я, пользуясь возможностью, изучаю предметы на столе в попытке запомнить их точное местоположение, чтобы он оставался спокойным. Не понимаю.

Проходит добрых пять минут, прежде чем он возвращается на кухню, заметно более расслабленный. Я расслабляюсь тоже и успокаиваюсь от того, что закончила завтракать и выпила сок, так что мне больше не нужно двигать что-то…за исключением себя, так что я начинаю отслеживать последовательность своих движений и перемещений тоже – так же, как в его постели.

Он садится за стол и берет свою ложку, наполняет ее клубникой и отправляет в рот. Неизбежность моего взгляда, следящего за его неспешным пережевыванием – что-то, чему я не могу сопротивляться. Его рот гипнотизирует меня так же, как его глаза, когда он смотрит на меня. И я знаю, смотрят и сейчас, что ставит меня в затруднительное положение. Глаза или рот?

Он решает за меня, начиная говорить. Я практически не слышу его, меня отвлекают губы.

– У меня есть просьба, – заявляет он. Слова, наконец, достигнув моего спутанного сознания, заставляют меня обратить внимание на его глаза. Я была права. Они искрятся.

– Что за просьба, – спрашиваю осторожно.