Через несколько дней я с Гейдрихом явился на доклад к Гиммлеру. Нужно было обсудить меры по борьбе с русской разведкой. Обратившись ко мне, Гиммлер сказал: «Фюрер намеревается в день начала русского похода выступить с обращением к немецкому народу.
Так же, как и перед наступлением на Западе, обращение должна дополнять сводка верховного командования вермахта, а учитывая настоящие условия, и сообщение министерства иностранных дел, но прежде всего — отчет шефа полиции. Кроме того, фюрер хочет в своем выступлении упомянуть дело Хория Симы в Румынии. Подготовьте мне срочно проект отчета». Взглянув на Гейдриха, он продолжал: «Хория Сима для нас — слишком недавняя история. Может быть, попробовать отговорить фюрера от его намерения?» Гейдрих явно заволновался и сказал, что считает упоминание об этом деле совершенно излишним. В заключение он стал особенно резко выступать против этой идеи. «К чему это все? — спросил он недовольно. — Какую пользу хочет фюрер извлечь из этой истории в борьбе против России?» Гиммлер начал нервно играть своим кольцом, и наконец, оба взглянули на меня так, как будто ждали от меня какого-то ответа. «Может быть, Гитлер хочет, — начал я, — представить в своем выступлении дело так, будто попытка поднять восстание со стороны „железной гвардии“ была делом рук советской разведки, и намеревается тем самым успокоить нашего союзника маршала Антонеску, заверив его, что инциденты, подобные делу Хория Симы, не будут допущены в будущем» [32] . Гиммлер, наконец, закончил разговор, сказав: «Предоставим на усмотрение фюрера принять окончательное решение».
Для составления отчета полицейского ведомства в моем распоряжении было всего двадцать четыре часа, при этом мне еще нужно было затребовать необходимые материалы в различных учреждениях и отобрать подходящие. Вокруг меня росла гора бумаг, в которой было легко запутаться. Постоянно мне звонил Гиммлер, который всякий раз, как Гитлеру надо было что-то узнать, бежал к телефону и бомбардировал меня вопросами и добрыми советами, в том числе и насчет того, как лучшим образом осветить в отчете методы работы советской разведки. Моим преимуществом было то, что я хорошо знал существо вопроса, так как перед этим лично обрабатывал почти всю информацию. Поэтому мне удалось сдать отчет в срок. После того, как его подписал Гейдрих, отчет представили Гиммлеру и к началу наступления на Востоке опубликовали в прессе [33] . В основе его лежали точные и документально подтвержденные разведывательные данные.
21 июня 1941 года — на обеде у Хорхера, в котором приняли участие Гейдрих и я, — Канарис еще раз попытался пробудить в Гейдрихе скептическое отношение к чересчур оптимистическому настроению, царившему в штаб-квартире фюрера. Гейдрих ответил на это, что Гиммлер сообщил ему о последней застольной беседе между Гитлером и Борманом. Борман, по словам Гиммлера, попытался развеять серьезное и задумчивое настроение, в котором Гитлер в данный момент находился, примерно следующей фразой: «Мой фюрер, у вас есть вполне понятные основания для беспокойства. Однако начало столь грандиозной кампании в нужный срок и с использованием нужных средств зависит только от вас и вашей миссии. Провидение избрало вас быть исполнителем столь важных решений, и я знаю лучше, чем кто-либо другой, сколько внимания и усилий вы посвятили мельчайшим проблемам, вынашивая ваше решение, сколько вы об этом размышляли…» Фюрер выслушал эти слова, не прерывая Бормана, и ответил, что можно только надеяться, что он, Борман, окажется прав. Однако, принимая столь грандиозные, роковые решения, — говорил Гитлер, — никогда не знаешь, все ли на самом деле взвешено и предусмотрено. Он только просит провидение, чтобы оно, используя его в качестве своего посредника, все обратило бы во благо немецкому народу. Гейдрих по этому поводу заметил, что эти высказывания фюрера весьма содержательны и говорят о том, что он сам отнюдь не настроен так же оптимистично, как его ближайшее военное окружение.
На следующий день, это было 22 июня 1941 года, наши войска в рассветной мгле на всех участках фронта от Финляндии до Черного моря перешли в наступление против Советов.
Во второй половине дня мне позвонили из министерства иностранных дел и сообщили, что необходимо мое срочное содействие в связи с обменом аккредитованного в Берлине советского посла Деканозова и персонала его посольства. Было намечено осуществить обмен на болгаротурецкой границе, куда должен будет прибыть из Москвы немецкий посол граф фон Шуленбург со своим персоналом. Делопроизводитель министерства иностранных дел сообщил мне, что Деканозов отказался выехать из Берлина, так как вот уже несколько дней как пропали двое сотрудников советского консульства в Данциге. Как заявил посол, из достоверных источников ему известно, что эти люди арестованы тайной государственной полицией. Без этих сотрудников, сказал он, обмен дипломатами не может состояться.
Я срочно связался с Данцигом и попросил объяснить мне ситуацию. Сотрудники нашего данцигского отдела сообщили, что речь здесь идет о руководителях обширной шпионской сети русских, имевших связи и с генералгубернаторством, и с Берлином. Их арестовали с помощью разведывательных органов вермахта. Информация, переданная этими агентами в Москву, касалась перемещения войск, транспортных перевозок и интенсивности движения войск в Восточной Пруссии и в генерал-губернаторстве. Совершенно точно установлено, что использованный ими передатчик все еще находится в районе Данцига. Точные данные, однако, до сих пор не удалось выяснить, поэтому необходимо продолжить допрос арестованных.
На следующее утро сотрудник из Данцига явился ко мне в Берлин. Он выглядел бледным и невыспавшимся; еще раз возбужденно он сообщил мне все подробности дела. В заключение он сказал, что не мог привезти с собой обоих русских. Он готов к тому, чтобы его подвергли за это дисциплинарному взысканию. Теперь пришла моя пора перепугаться. Я озабоченно спросил его, неужели оба арестованных уже мертвы. Он рассказал мне: один из сотрудников, ведших допрос, пришел в ярость от упорного запирательства агентов — поставил одному из них синяк под глазом. Я тут же позвонил в министерство иностранных дел и сообщил, что оба русских у меня в руках, однако сейчас невозможно посадить их на поезд с сотрудниками советского посольства, стоящий в Берлине. Их доставят из Данцига к турецкой границе на самолете. Господин Деканозов может спокойно выезжать. Если оба сотрудника консульства не прибудут вовремя, он сможет всегда задержать обмен наших дипломатов. После длительных колебаний Деканозов принял наше предложение. Я приказал срочно доставить обоих агентов из Данцига, выиграв при этом достаточно времени, чтобы ими в течение целого дня в Берлине смог заняться один из начальников подчиненных мне отделов, бегло говоривший по-русски и назначенный мной им в сопровождающие. Русских поместили в берлинской гостинице, где они могли, выпив водки, как следует выспаться. Они не высказали приставленному к ним начальнику отдела никаких жалоб, наоборот, тот, у которого был подбит глаз, неоднократно подчеркивал, что сожалеет об отказе отвечать, ведь иначе ему не пришлось бы пережить таких неприятностей. Второй считал дело полностью законченным, но его отнюдь не воодушевляла перспектива быть доставленным на самолете в распоряжение посла. Это, по его мнению, заставило бы их выглядеть в глазах Деканозова в неблагоприятном свете. На следующее утро оба русских покинули Берлин. Перед отлетом я еще раз встретился с ними и пришел к выводу, что в их внешнем виде не было особенных недостатков. Чем ближе они были к цели своего путешествия, тем беспокойнее они становились. Из их разговоров выяснилось, что они боятся и Деканозова, и своего московского начальства. Они опасались, как сообщил мне впоследствии их провожатый, что их провал, приведший к аресту и разоблачению их заданий, не останется безнаказанным. До самого прибытия на турецкую границу и передачи послу наш сотрудник прикладывал все усилия, чтобы удержать их от попытки совершить побег.