— Фамилия товароведа?

— Мерцалова.

— А Мерцаловой вы давали деньги?

— Тоже незначительные суммы.

— Сколько раз?

— Три раза.

Вопросы «где?», «когда?», «при ком?», «какую сумму?» повторялись по инерции, механически. Семичленная формула расследования, по которой вели допрос еще древнеримские юристы, Богдановым выполнялась точно. Посматривая на часы, он спешил: вот-вот должны привести Шарапова.

В течение последних десяти минут, допрашивая Фридмана, Богданов ни разу не взглянул на Шадрина. И только тогда, когда основные показания Фридмана были записаны, он повернулся в сторону молодого следователя. Шадрин сидел бледный. Пальцы его рук лихорадочно навинчивали колпачок на авторучку и тут же свинчивали его.

Богданов не подал и виду, что заметил его волнение. Он пододвинул к Шадрину дело и тихо сказал:

— Теперь продолжайте сами.

В первую минуту Шадрин хотел отказаться вести дальнейший допрос, но усилием воли поборол растерянность и в знак согласия кивнул головой.

В дверь постучали.

— Введите! — распорядился Шадрин.

В комнату в сопровождении конвоира вошел Шарапов. Этот держался бодрее и увереннее, чем Фридман. Конвоир, принесший по просьбе Богданова табуретку, поставил ее напротив Фридмана. Понимая, что от него требуется, Шарапов спокойно, без особых приглашений, будто церемониал очной ставки ему уже был давно знаком, сел. Он даже улыбнулся, извинившись:

— Простите, что сел без разрешения.

— Сидите, — строго сказал Дмитрий, всматриваясь в лицо Шарапова. По сравнению с первым допросом сейчас на нем проступало что-то новое: настораживающее, уверенное.

Предварительный план допроса был Шадриным нарушен. Шарапова пришлось спрашивать о том же, о чем пять минут назад прокурор спрашивал у Фридмана. Дмитрий торопился. Он рвался скорей приблизиться к главному: уличить Фридмана в клевете. Услышать разнобой в показаниях. Он не верил, что Ольга могла брать взятки, совершать преступление. Тут что-то не то! Фридман виляет. Может, по наивности он думает: если в орбиту преступления втянуто больше лиц, то ему от этого будет легче.

— Кому вы лично отдавали деньги, вырученные вместе с Фридманом за продажу по спекулятивной цене ковров и драпа? — в упор спросил Шадрин.

— Всегда Баранову.

— А еще кому?

— Больше никому.

— Вспомните хорошенько, может быть, небольшие суммы вы дарили другим лицам? — Шадрин чувствовал, как по спине его растекалась нервная дрожь. Как он хотел в эту минуту услышать от Шарапова твердый отрицательный ответ!

Минутное молчание, которое застыло в следственной комнате, показалось ему пыткой. Он смотрел на Шарапова, а сам с мольбой думал: «Ну говорите же! Говорите же правду, что вы никогда никому больше денег не давали!..»

Шарапов склонил голову набок и, что-то припоминая, махнул рукой.

— Да это сущие пустяки. О таких крохах не стоит и говорить.

Дмитрий строго посмотрел на Шарапова.

— Нас интересуют даже крохи. Отвечайте, кому вы еще давали деньги за проданные товары?

— Ну, если вас интересуют незначительные суммы, то могу сказать.

— Кому?

— Школьниковой Ольге и Лилиане Петровне Мерцаловой.

Авторучка дрогнула в руках Шадрина. Он поспешно записывал. Он спрашивал о том же, о чем спрашивал Фридмана прокурор.

Показания Шарапова вплоть до мельчайших подробностей совпадали с показаниями Фридмана. Суммы денег, место вручения их, номиналы купюр — все было так, как об этом рассказал Фридман. А мысль лихорадочно работала: «Неужели я ошибся в ней? Неужели она?.. Нет, не может быть! Тут какой-то подлог. Провокация!.. Но как все это опрокинуть? Как доказать, что это ложь?..» Вопросы эти черными молниями носились в голове Шадрина. И снова мучительно захотелось курить. Вот он уже протянул руку к пачке богдановского «Беломора», лежавшего на столе. Он видел, как дрожали его пальцы, и не мог победить этой дрожи. Закурил.

— За что вы давали деньги Школьниковой и Мерцаловой?

Шарапов улыбнулся, показывая свои золотые зубы.

— Известно за что, гражданин следователь. Кассирша пробивала чеки и умела об этом молчать. Что касается Мерцаловой, то я уже говорил на последнем допросе о том, как она нам помогла.

— Эти деньги кассирша и товаровед брали с охотой или вы, злоупотребляя служебным положением, вручали им насильно, чтобы сделать из них соучастниц?

— Вы шутите, гражданин следователь. Кто же деньги берет под угрозой, без удовольствия? Тем более, когда они так легко заработаны. Нужно было только уметь молчать и крутить рукоятку кассового аппарата.

Резко повернувшись в сторону Фридмана, Дмитрий спросил:

— Гражданин Фридман, вы подтверждаете показания Шарапова?

— Да, полностью подтверждаю.

— У вас есть какие-либо дополнения?

— Нет. У меня нет никаких дополнений, — извинительно ответил Фридман.

Шадрин перевел взгляд на прокурора, который спокойно сидел в стороне и сквозь добродушный прищур век смотрел на следователя, словно любуясь его работой.

— У меня к Фридману и Шарапову вопросов больше нет, — твердо сказал Дмитрий.

Богданов вызвал конвоира, который вошел тут же, без промедлений.

— Уведите! — распорядился он, кивнув в сторону Фридмана, который поспешно привстал и направился к выходу.

Солдат пропустил впереди себя Фридмана и, громыхая тяжелыми сапогами, скрылся за дверью.

Прокурор посмотрел на часы и заторопился.

— Анурова допрашивайте один. У меня тут есть другие дела. — С этими словами Богданов встал и уже почти в самых дверях повернулся к Шадрину. — Вечером покажите мне протоколы допросов.

И вышел.

«У него есть дела… А у меня их, видите, нет… Ловко, ловко сработано!» — подумал Шадрин.

Но не успел он дать ход зародившимся подозрениям, как в сопровождении все того же конвоира в комнату вошел Ануров.

При виде своего «шефа» Шарапов уважительно встал. Даже здесь, в тюрьме, Ануров продолжал внушать доверие и страх своему младшему партнеру по тайным махинациям.

Те же самые вопросы, на которые только что отвечали Фридман и Шарапов, пришлось задавать и Анурову. Вся разница была лишь в том, что если Шарапов и Фридман сравнительно легко сознались, что в число соучастников хищения входили кассирша и товаровед магазина, то из Анурова это пришлось вытягивать. Назвав имена товароведа и кассирши, он тут же сокрушенно вздохнул и покачал головой.

— Знаете что, гражданин следователь, не нужно их вмешивать сюда. Девушки они обе хорошие и в эту кашу попали по недоразумению.

Но было уже поздно. Ануров признался, что по его указанию Фридман в присутствии Шарапова несколько раз — он даже припомнил, где и когда это было, — вручал им деньги. Совпадало все: даты, суммы взяток, место вручения.

Допрос Анурова подходил к концу. Ему был зачитан протокол, который он должен подписать.

— У меня есть дополнения, гражданин следователь.

— Пожалуйста, — ответил Шадрин, а у самого из головы не выходил один и тот же вопрос: «Неужели она могла? Неужели все это правда?!»

— Моя глубочайшая просьба, гражданин следователь, состоит в том, чтобы оставить в покое этих двух девушек. Они еще молоды. И если говорить по последнему счету, то в эту историю вмешаны по неопытности. Тем более, мне до глубины души жаль Школьникову. Она совсем не виновата. Бедняга, работает и учится. Она буквально разрывается. У нее на иждивении больная мать. Прошу вас, оставьте ее в покое. Свой крест мы понесем четверо. Нам уже все равно, свое мы отжили.

Дмитрий заметил, что при Шарапове Ануров ведет себя с подчеркнутым достоинством, которое стоило ему немалых усилий. На стуле он сидел прямо, отвечал на вопросы следователя со свойственным ему пафосом, спокойно, деловито. Не страх, не мольба о пощаде запечатлелись на его красивом утомленном лице, которое заметно осунулось и постарело за последний месяц. Безнадежная тоска обреченного человека выражалась во всем: во взгляде, в медлительных движениях, в равнодушных ответах.