Гомер

Нас, но не море!

Гесиод

Так рек Агамемнон, а после добавил:

- Воины, ешьте, не зная тревоги: из нас ни единый

Не достигнет вовек берегов вожделенной Эллады...

Гомер

В ранах и язвах, а все возвратятся домой невредимы!

Вот что хотел ты сказать, - ты вопросы подкидывал славно!

Чтец

Но Гесиод не мог оставить поле боя за Гомером, и он снова начал:

Гесиод

Ты мне скажи, о слепец, и ответь непременно стихами:

Как и когда народы полнее всего процветают?

Гомер

Если не терпят они, чтоб один наживался на деле,

Что разоряет других. И если им доблесть дороже,

Нежели грех и порок, - это значит, что доблести будут

Выгодны людям, пороки же будут сулить разоренье.

Гесиод

Надо ль, чтоб общая польза над личной всегда возвышалась?

Гомер

Нет, в государстве должно быть не так, ибо личная польза

Необходимо должна оказаться и пользою общей.

Гесиод

Значит, любимец богов, о себе пусть каждый печется?

Гомер

Пользу свою осознав, пусть каждый ее умножает.

Гесиод

Есть ли такой человек, кому бы дарил ты доверье?

Гомер

Тот человек, чьим делам угрожала бы та же опасность.

Гесиод

Что ты считаешь, певец, вершиною счастья для смертных?

Гомер

В жизни поменьше страдать, а радости видеть побольше.

Чтец

Когда завершился и этот круг, эллины единодушно потребовали увенчать Гомера лаврами победителя. Но царь Панед пожелал, чтобы каждый из чтецов исполнил лучший отрывок из собственных творений. И тогда начал Гесиод и произнес следующие стихи из "Работ и дней":

Гесиод

В день, когда восстают семизвездием дщери Атласа,

Можно уборку начать, а заход их - начало посева.

Сорок ночей и дней семена от взоров сокрыты

И созревают в земле с течением теплого лета.

Так и на плоских равнинах, на ровных полях побережий,

И высоко в горах, отдаленных от шумного моря,

Всюду, где землепашец зерно свое в землю бросает.

Чтец

Вслед за ним Гомер прочел из "Илиады":

Гомер

Окрест Аяксов-героев столпилися, стали фаланги

Страшной стеной. Ни Арей, ни Паллада, стремящая рати,

Их не могли бы, не радуясь, видеть: храбрейшие мужи,

Войско составив, троян и великого Гектора ждали,

Стиснувши дрот возле дрота и щит у щита непрерывно;

Щит со щитом, шишак с шишаком, человек с человеком

Тесно смыкался; касалися светлыми бляхами шлемы,

Зыблясь на воинах, - так аргивяне, сгустяся, стояли;

Копья змеилися, грозно колеблемы храбрых руками;

Прямо они на троян устремлялись, пылали сразиться.

Чтец

Эллины снова были восхищены Гомером, они восторгались тем, как искусны его стихи, и требовали наречь его победителем. Но царь Панед увенчал Гесиода, сказавши, что победа по праву принадлежит тому, кто призывает к земледелию и миру, а не тому, кто повествует о войнах и побоищах.

ЧЕТВЕРТАЯ НОЧЬ

РЕЧЬ АВТОРА О СЦЕНЕ ТЕАТРАЛЬНОГО ХУДОЖНИКА КАСПАРА НЕЕРА

Иногда мы начинаем репетировать, ничего не зная о декорациях, и наш друг делает лишь небольшие эскизы к сценам, которые мы должны сыграть, скажем, шесть человек сидят вокруг работницы, которая за что-то их упрекает. Возможно, что потом в тексте мы обнаружим всего пятерых, наш друг ведь не педант какой-нибудь, но он показывает нам самое главное, что нам важно знать, а каждый из его эскизов неизменно является законченным маленьким шедевром. Мы сами выбираем на сцене место для женщины, ее сына и гостей, а наш друг при сооружении декорации соответственно размещает мебель. Иногда он рисует декорации заранее, а потом помогает нам в расстановке и разработке жестов персонажей и нередко также - в разработке образов и речевой характеристики героев. Его декорации пропитаны духом данной пьесы и возбуждают у актеров честолюбивое стремление успешно сыграть в ней свою роль.

Он по-своему читает всякую пьесу. Вот только один пример: в шестой сцене первого акта шекспировского "Макбета" король Дункан и его военачальник Банко, приглашенные Макбетом в замок, восхваляют последний в знаменитых стихах:

"В хорошем месте замок. Воздух чист,

И дышится легко. Тому порукой

Гнездо стрижа. Нам этот летний гость

Ручается, что небо благосклонно..."

Неер настоял на том, чтобы замок представлял собой серую полуразвалившуюся постройку на редкость нищенского вида. Хвалебные слова гостей - всего лишь дань вежливости, - полагал он. А Макбеты - как он считал - были лишь мелкими шотландскими аристократами с болезненным честолюбием!

Его декорации - замечательные рассказы об окружающем мире. Создавая их, он исходит из широкого замысла, не допуская, чтобы какая-нибудь несущественная деталь или украшение отвлекли его от этого рассказа, являющегося рассказом художника и мыслителя. При этом общая картина прекрасна, а существенные детали выполнены с большой любовью.

Как заботливо он выбирает стул и как продуманно устанавливает его! И все помогает игре артистов! Он способен укоротить ножки стула и подобрать к нему стол соответствующей высоты, так, чтобы люди, обедающие за этим столом, сидели в особой позе, - разговор обедающих, ниже обычного склонившихся над столом, от этого приобретет какой-то необычный оттенок, проясняющий смысл эпизода. А сколько эффектов порождают придуманные им двери самой различной высоты!

Этому мастеру знакомо любое ремесло, и он заботится о том, чтобы мебель изготовляли искусно, даже если она бедная: чтобы показать скудную и дешевую обстановку, тоже необходимо мастерство. Поэтому всеми материалами - железом, деревом, полотном - он распоряжается со знанием дела, и они сочетаются в необходимой пропорции, в зависимости от нужд пьесы. Он сам идет в кузницу, чтобы заказать кривые сабли, или в мастерскую искусственных цветов, чтобы там изготовили жестяные венки. Многие предметы реквизита имеют музейную ценность.

Мелкие вещи, которыми он оснащает артистов, будь то оружие или инструмент, бумажник, столовый прибор и так далее, - всегда подлинные и выдерживают самую строгую проверку, но в архитектуре, иными словами, когда этот мастер сооружает интерьеры или экстерьеры, он ограничивается намеками, художественными и поэтическими эскизами пейзажа или жилища, которые в равной мере делают честь его наблюдательности и его фантазии. Здесь проступает в замечательном сочетании и его почерк и почерк автора пьесы. И еще - у него не увидишь такого дома, двора, мастерской или сада, которые, так сказать, не носили бы следов рук тех, кто здесь жил или все это создавал. Можно составить себе представление о степени мастерства строителей и о привычках обитателей.

Создавая свои проекты, наш друг всегда отталкивается "от людей", от того, "что происходит с ними и благодаря им". Он не пишет "сценических картин", задников и рамок - он оборудует место, в котором "люди" что-то переживают. Он походя разделывается со всем, что обычно составляет главную заботу - эстетической, стилистической стороной. Конечно, Рим Шекспира был иным, чем Рим Расина. И Неер с блеском оформил сцену для обоих поэтов {Ввиду убожества наших осветительных средств фотографии, к сожалению, не в состоянии передать всего блеска нееровских декораций.}. Если только он захочет, посредством разных тонов и сочетаний белого и серого цвета он может создать куда более красочную картину, чем другие с помощью всей палитры. Он великий живописец. Но прежде всего он изобретательный рассказчик. Как никто другой он знает: все, что не служит интересам сюжета, вредит им. И потому он ограничивается лишь намеками на все то, что "не участвует в действии". Правда, и эти намеки - скорее стимул. Они возбуждают фантазию зрителя, которую неизменно парализует "полнота деталей".

Он часто пользуется находкой, которая затем стала международным достоянием, но сплошь и рядом применяется без всякого смысла. Это - деление сцены на две части, при котором спереди сооружаются в полвысоты комната, двор или мастерская, а позади проецируется на экран или наносится на холст дополнительное окружение, которое можно заменять в каждой сцене или же сохранять на протяжении всей пьесы. Эта дополнительная среда может создаваться также документальным материалом, картиной или панно. Подобное оборудование сцены, естественно, обогащает рассказ и в то же время постоянно напоминает зрителям, что сцену соорудил декоратор: под его взглядом вещи предстают иными, чем за стенами театра.