— А! Из игры он выбыл надолго. Новицкий завербован?

— Ольхин из отдела АХО армии делает все, что может, в этом направлении. Новицкому ясно дано понять, что он может найти подлинных друзей, но он пока молчит.

— Я не верю в святых людей, — раздельно произнес Уильямс, садясь напротив Гембицкого. — Ведь это же не коммунист, а дворянин, генерал в прошлом. В мире существует только одно правило: одна вещь стоит дешевле, другая дороже. Согласен, что Новицкий — штучка непростая, недешевая. За него можно заплатить хорошую цену. Пусть он сам назовет любую страну, любой банк, мне все равно. Я передам ему через вас чек на двести тысяч долларов. Неужели этого мало?

Гембицкий, не в силах сдержаться услыхав такую сумму, вскочил на ноги:

— Сделаю все возможное, сэр!

— Садитесь. За комиссионными задержки не будет, — пренебрежительно махнул рукой Уильямс. — Но это все в будущем. А пока незачем тешиться особыми удачами: Грушанский списан, памятный вам «студент» Хорьков при попытке завербовать рядовых бойцов двадцать пятой дивизии арестован и расстрелян. Значит, поскупился, думал себе прикарманить больше, дурак! Господин Сукин преждевременно поднял восстание, он и его отряд уничтожены в Черном Яру — надо сказать, весьма умело и энергично окружены и разгромлены. Ну что, будем и дальше похваляться?

— Господин Уильямс, — нерешительно произнес Гембицкий, — сегодня Фрунзе написал приказ по армии. Вот он.

— Ну и что? — бегло просмотрев приказ до конца, спросил Уильямс. — Очень хорошо и мило, а его угрозы вряд ли кого испугают. Что на вас так подействовало?

— Сэр, речь идет о бригадном военном комиссаре Семенове. Он арестован при попытке организовать покушение на Фрунзе. Правда, против него имеется лишь одна улика: самочинная расправа с покушавшимся. Но тем не менее он в тюрьме…

— Ах, черт возьми! — Уильямс сдавленным голосом яростно произнес несколько ругательств. — С этого и надо было начинать ваше сообщение. Ведь эта каналья слишком много знает! Галина Ивановна, зайдите сюда. — Он постучал в стену.

Она появилась томная, еще более красивая, чем прежде, протянула руку Гембицкому для поцелуя:

— Здравствуй, Лешенька, как поживаешь? «Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?» А я-то думаю, кто это так надолго засел у шефа?

— Галина Ивановна, вам известно, что Семенов арестован? — в упор спросил Уильямс.

— Вот как! Ну и олух! — злобно процедила она. — Нет. Я уехала от него на следующее же утро, передав задание. Значит, провалился?..

— Что вы можете сказать по этому поводу?

— Что сказать? — Нелидова задумалась. — Во-первых, почти ничьих настоящих фамилий он не знает, потому что в Самару прибыл самым первым из нас и тотчас же был назначен в Уральск. Да кроме того, он старый, еще довоенный конспиратор. Не расколется. Хитер и упорен.

— Какая чепуха! Простите, но вы казались мне умной. И камень расколоть можно, а тут… Господин Гембицкий, где содержится Семенов?

— Сегодня утром доставлен в самарскую тюрьму.

— Госпожа Нелидова, — твердо сказал Уильямс, — слушайте меня внимательно: завтра же под любой личиной начните добиваться свидания с Семеновым. Передадите ему при встрече свежие пирожки или булочки или ведьму на метле — это ваше дело. Вот вам порошок — разделите его на пять частей, по одной части в каждую булочку. Этого будет достаточно, чтобы он никогда не проснулся. Ясно вам? Из тюрьмы уходите, всячески заметая след, меняя облик, впрочем, вас этому учить не нужно. Вы хотите мне что-то сказать?

— Но ведь это… все-таки… мой… — с запинками произнесла Нелидова. Ее темные миндалевидные глаза от недоумения расширились.

— Что «ваш»? Один из ваших, причем многих, сожителей, вы хотите сказать? — злобно перебил Уильямс. — Потому я и назначаю вас на эту операцию, что вас он не заподозрит. «Мой, мой», — передразнил он. — Чем, например, Гембицкий хуже? На гитаре не играет? Так это в постели совсем не обязательно. — Он по-отечески засмеялся, трепля ее по плечу. — Ну так что, есть еще сомнения или считаете лучше предстать вам перед светлые очи Чека? Семенов-то ваш самарский адресок знает!

Нелидова, прищурившись, поправляла перед тусклым, треснувшим зеркалом свои пышные локоны. И впрямь, кто его ведает, фигляра, если за него по-умному возьмутся. Да и поднадоел он за два года, честно говоря: суетлив, слюняв. «Из-за этой жирной скотины рисковать?» Она поправила платье на плечах, деловито («Все свои») поддернула лиф и сказала уже равнодушно:

— Свое комбине, говорите, ближе к телу? Где ваш крысиный или какой там еще порошок?

Гембицкий мысленно перекрестился: «Ну ее к господу богу! Обойдусь с какой-нибудь попроще, от греха подальше». «Сжать твою, мой ангел, руку я спешу в последний раз», — прозвучал в его ушах ее томный голос.

— Итак, господа, задачи ясны. Вот именно: своя голова ближе к телу. Расходиться будете порознь. Господин Гембицкий, повторяю: на Новицкого денег не жалейте! В штабе исподволь сводите на нет приказы Фрунзе. Убеждайте Берзина, Лазаревича, Яковского и других в невозможности удержать Колчака восточнее Волги, в необходимости заблаговременного отступления за Волгу…

«Ах, Сашка, Сашка, преданный все же был мужик! Бодренький был, — Нелидова думала о муже уже в прошедшем времени, — конечно, не Безбородько, толстоват, с одышечкой, но все же кое-что… Да, Уильямс — молодец, никаких сантиментов, четкий расчет, и дело сделано. Вот у кого учиться….»

Гембицкий ушел.

— Не жалейте денег, чтобы попасть на свидание в тюрьму, Галина Ивановна, — сказал Уильямс. Он аккуратно положил перед нею десять больших золотых монет. — Эти ключи откроют любые двери. И поверьте мне, старому опытному человеку: они легко позволят нам утешиться, потеряв Сашу, Машу, Пашу, Глашу или кто там еще есть. — Он засмеялся, и она поддержала его звонким смехом.

Не торопясь постукивают колеса по стыкам рельсов. Медленно, очень медленно ползет по бесконечным зимним путям эшелон с петроградскими добровольцами, сутками простаивая на разъездах, неторопливо одолевая подъемы, не увеличивая скорость и на спусках: наверх — дров мало, вниз — тормоза изношены, в случае чего сразу не остановишь. Десять часов простояли на станции Инза, неясно было, куда направят дальше, и вот наконец послали в Самару — в Четвертую армию.

В теплушке натоплено, равномерно качается мерцающий фонарь под потолком. По одну сторону от печки молодые бойцы лежат на нарах, тихо и складно поют, глядя в огонь, — можно было спеться за долгую дорогу. В другой половине молодежь сбилась в кучу вокруг Еремеича, старого рабочего, бывалого солдата, ныне — старшего по вагону. Покручивая длинные усы, Еремеич поучает:

— Вот, например, ночь. Едешь в дозоре впереди разводки — шашку никогда в ножнах не держи. Разведчиков перво-наперво из засады за ноги хватают и с коня тянут: живьем норовят языка взять. Так вот шашечка, коли она у тебя в руке, да к плечу заранее прижата, тут и спасает вмиг. Рубани его по тем рукам, что за ноги тебя схватили, а потом того, кто впереди коня за узду поймал. Освободил коня, враг опешил, а ты развернулся и с места в карьер скачи назад своих упредить. Было так у меня в пятом году в Маньчжурии, чуть в лапы к японцам не попал, да зарубил их, человек пять, и ускакал. Так и в четырнадцатом году под Гумбиненом в Восточной Пруссии немцы меня из засады было схватили. А тут шашечка-то наготове была. Зарубил я тогда их троих, да еще и «Георгия» заработал. Дело понятное?