– О, верно. Прости.

Он попытался перевести разговор на более нейтральную тему.

– Странно, что сцепка может, по крайней мере, на время, соединять не только воспоминания, но и мысли.

– Почему это странно? – спросила она. – И то и другое – всего лишь деятельность мозга, разве не так?

– Да, но воспоминания – это долговременные изменения в мозгу. Мысли же эфемерны.

– Хотела бы я читать твои воспоминания, – сказала она, едва заметно улыбнувшись ему. – Мне бы не пришлось позориться каждый раз, спрашивая, что значит это слово.

– Эфемерный? – сказал Эрик. – Мимолётный. Исчезающий, как пар. В отличие от воспоминаний, мысли не связаны с формированием в мозгу долговременных изменений. – Он поёрзал на диване и посмотрел на неё поверх кофейного столика со стеклянной столешницей. – Видишь ли, вот что забавно. Если кто‑то нападёт на тебя с ножом и поранит тебя, то суд может оценить нанесённый физический ущерб – длину пореза, сколько пришлось наложить швов и прочее – и таким образом определить, какая сумма тебе положена в качестве компенсации. Но оскорбить кого‑то словами, которые он запомнит навсегда? Каким‑то действием, которое он никогда не забудет? Это тоже физический ущерб – он меняет тебя так же, как меняет шрам от удара ножом. Но вместо того, чтобы оценить этот ущерб, мы просто говорим «Будь выше этого» или «Нельзя быть таким чувствительным» или – забавно, потому что этого‑то как раз и невозможно сделать – «Постарайся забыть». – Он покачал головой, думая обо всём, что Тони говорил ей, обо всём, что он с ней делал.

Она какое‑то время молчала, потом, голосом таким тихим, что он не был уверен, что правильно её расслышал, сказала:

– Я этого не вынесу.

– Чего? – спросил Эрик.

– Этой штуки с памятью.

Он кивнул; сцепка была несимметрична, несправедлива, несбалансированна .

– Я… Я правда стараюсь не копаться в твоей жизни.

Но Джен качнула головой.

– Нет, не это. Это не ты; это она .

– Кто? – спросил Эрик.

– Она . Та женщина, с которой связана я – что продаёт дома. Э‑э… Никки Ван Хаузен.

– А что с ней? – спросил Эрик.

– Она знает обо всём, что было между нами, обо всём, что случилось сегодня, – Джен смотрела в сторону. – И обо всём, что случится позже.

– Но она ушла из нашей жизни, – сказал Эрик. – Она уехала из «Лютера Терри», как только сняли блокаду. Я, вероятно, больше никогда её не увижу.

– Она не ушла, – сказала Джен. – Она здесь . Она вспомнит этот разговор, вспомнит, что случилось с Тони в «Бронзовом щите», и если мы когда‑нибудь… – Она слегка покачала головой и умолкла.

Эрик оглядел свою гостиную – привычное окружение для него, чужое для Джен, но, несомненно, знакомое Никки Ван Хаузен, хотя она здесь никогда не бывала. Было очень легко забыть, что она настолько же глубоко знала Эрика, насколько он знал Джен.

Но, чёрт возьми, ведь это не одно и то же. Никки ему совершенно чужая, так же как и он ей. Он, конечно, интересен ей в некоем абстрактном смысле, как носитель чужих воспоминаний, к которым она получила доступ, но между ними не было никакой эмоциональной связи.

– Дорогая, – сказал Эрик, и воспоминания, вернее, их отсутствие, ударило его словно обухом: Тони никогда так её не называл, вообще не тратил на неё ласковых слов. – Это всё ерунда. Мы никогда не увидим её снова, и даже не вспомним о ней.

Но Джен снова покачала головой.

– Она знает… или узнает… что ты только что сказал. И ей это не понравится – она посчитает, что ты её оскорбил. Не понимаешь? У ней такой же уровень доступа к тебе, как у тебя – ко мне; она не сможет не заинтересоваться твоей жизнью.

– Я уверен, что она хочет жить дальше своей жизнью, – сказал Эрик.

– Точно так же, как ты? – ответила Джен, глядя на него поверх кофейного столика.

– Это другое, – снова повторил он.

– Не знаю, – с грустью в голосе сказала Джен.

– Просто не думай об этом, – сказал Эрик. – Как однажды сказал мой любимый писатель, «наука игнорировать – один из высших путей к достижению внутреннего мира[57]».

– Не думаю, что я смогу игнорировать такое .

Он секунду помедлил, затем встал, подошёл к ней, присел на широкий мягкий подлокотник кресла и коснулся её татуированного плеча. Однако она вздрогнула, и он замер.

Через несколько мгновений она встала и вышла из гостиной, направляясь во вторую спальню, ту, которую занимал, когда приезжал, Квентин, оставив Эрика думать о том, в какой момент в будущем – завтра, через неделю, через год, через десять лет – Никки Ван Хаузен вспомнит о том, каково ему было с разбитым сердцем.

Глава 39

В обычных обстоятельствах Бесси Стилвелл захотелось бы задержаться в Лос‑Анджелесе подольше. Ей всегда хотелось увидеть Аллею Славы и найти на ней звёзды Кэрри Гранта, Кристофера Пламмера и Джеймса Дина. И конечно же после Вашингтона было приятно оказаться там, где тепло. Но её сын по‑прежнему в больнице, и хотя она виделась с ним лишь утром того дня, когда они с Дэррилом прилетели сюда, она должна была вернуться, чтобы быть с ним.

Они покинули студию и отправились прямиком на Лос‑Анджелесскую базу ВВС. Бесси поместили в изолированную комнату ожидания с двумя караульными у дверей, а Дэррила отвели на встречу с командующим базой. Бесси медленно, преодолевая боль, опустилась на деревянное сиденье и взяла со стола журнал – но буквы оказались слишком мелкие, чтобы она могла их читать.

Наконец, агент Хадкинс вернулся.

– Всё хорошо, мэм, – сказал он. – Всё улажено. Прошу прощения, что приходится совершать два перелёта в один день.

– Да ничего, – ответила Бесси. – Мне ведь всё равно нужно вернуться к сыну.

– Точно, мэм. Ну так что, идём?

Дженис лежала на кровати в гостевой спальне, свернувшись клубком и закрыв глаза, и думала о том, что она сделала. Часть её была в восторге от того, что она бросила Тони. Другая часть была в ужасе от того, что несёт ей будущее.

И, конечно же, были ещё воспоминания о том, как умер Джош Латимер. Они были по‑прежнему яркие, но уже не реальные ; теперь они ощущались именно воспоминаниями, а не событиями, снова происходящими прямо сейчас. У солдата, которого она сегодня видела, Кадима Адамса, был посттравматический синдром; его флешбэки казались реальными ужасами, которые происходят снова. Но, к счастью, Джен, похоже, не придётся испытывать этого чувства непосредственности каждый раз, как она будет вспоминать о смерти Джоша.

– Джен? – голос Эрика, едва громче шёпота – таким обычно проверяют, спишь ли ты.

Она открыла глаза. Его силуэт вырисовывался на фоне дверного проёма: худой лысый мужчина, опершийся на косяк.

– Хмммм? – сказала она.

– Звонил доктор Гриффин. В четыре будет пресс‑конференция о состоянии Джеррисона. Он хочет, чтобы я участвовал.

– Э‑э… о’кей.

– Ты не хочешь пойти?

– А это надолго?

– Возможно, на пару часов. Он хочет, чтобы мы решили, что собираемся сказать, прежде чем выходить к репортёрам.

Она не участвовала в той операции.

– Я могу остаться здесь?

– Конечно, – и, хотя он этого не сказал, она услышала в его тоне, и была за это благодарна: «Сколько захочешь».

– Спасибо, – сказала она.

– Ну тогда я пошёл. Пошарь в холодильнике. Ты любишь китайскую кухню. – Они никогда ему об этом не говорила, но он знал. – Там должна ещё остаться курица гунбао.

– Спасибо.

Джен услышала, как он выходит из квартиры. Она полежала ещё немного, обняв себя за колени, но в конце концов всё же встала и вышла из спальни Квентина в гостиную.

Мебель была лучше, чем вся, что у неё когда‑либо была; в её квартире всё называлось по имени какого‑нибудь шведского озера или реки и собиралось с помощью шестигранного ключа. Но эта мебель – кофейный столик, книжные полки, комод, сделанные, как ей показалось, из вишнёвого дерева – выглядела дорого .