Нет и, очевидно, не может быть данных о «среднем» количестве аттитюдов у среднестатистического человека: в сущности, любой «социальный» объект, с которым индивид вступает во взаимодействие, может продуцировать возникновение аттитюда. Никто не подсчитывал специально количество людей избегающих, стесняющихся или форсировано использующих вербальное сексуальное общение. Многолетний авторский опыт педагогической работы со студентами психологических специальностей показывает, что практически в любой учебной группе при интериоризации сексологических материалов возникает ситуация, близкая к нормальному распределению предъявляемых аттитюдов. Примерно третья часть аудитории демонстрирует полярные оппозиции: либо безмолвно переваривает информацию и стремится сдать зачет только в письменной форме, либо с удовольствием высказывается на сексуальные темы, озвучивает групповые аттитюды, задает вопросы, часто примитивизированные, но ориентированные на групповое эмоциональное отреагирование сексуальных проблем членов группы. Две трети аудитории при внешне сдержанном стиле отреагирования, тем не менее, озвучивают и пытаются вербализировать периферийную зону сексуальных проблем и ориентируются именно на собственные проблемы в зачетном реферате по курсу сексологии.

Похожая картина наблюдается в медицинской, психологической, консультативной и журналистской практике. По данным московского сексолога Ю. П. Прокопенко среди пациентов всегда находятся люди, шокирующие его своими высказываниями при уточнении анамнеза и при этом даже не понимающие, насколько вульгарно звучит их речь. Журналист Владимир Шахиджанян — автор «1001 вопроса про ЭТО» — проанализировал почту изданий, имеющих сексуальные рубрики, и подсчитал, что примерно 10 % читателей резко возражают против подобных публикаций. Впрочем, для негативного восприятия информации сексуального характера совсем необязательно, чтобы она носила вульгарный или примитивный характер.

Непереносимость любых разговоров о сексе среди некоторых социальных групп с очевидностью выявилось в середине 90-х годов в бурной реакции на безобидную, по общему мнению, телепрограмму «Про ЭТО». В одном из публичных требований к властям запретить эту передачу говорилось: «Очередное преступление совершено на телеканале! Мы наблюдали 30 минутное глумление над источником той реки, что называется род человеческий, глумление над таинством зачатия! Исчезли напрочь такие категории Вечности, как „стыд“, „грех“ из сознания авторов и участников программы! Каннибализм в его самой жуткой и омерзительной форме (т. е. пиршество плоти пап и мам над трупами собственных младенцев) признано нормой. Это уже край!». Очевидно, что дефицит аргументации здесь с лихвой перекрывается экспрессивностью фразеологии.

Справедливости ради стоит напомнить, что в этот период в Госдуме рассматривались два законопроекта: о репродуктивных правах граждан и о насилии в семье, причем первый законопроект предусматривал создание государственной системы сексуального образования по мировым стандартам. Поэтому нападки на указанную телепрограмму и готовившиеся к утверждению программы сексуального образования были не более чем частью ожесточенной политической борьбы, выплеснувшейся в СМИ из парламентских стен. Правда, в результате этой схватки, в 1996 году разработка и внедрение программ сексуального образования в школах были действительно отменены, что в итоге внесло негативный вклад в статистику ранних половых связей, абортов несовершеннолетних, роста числа ВИЧ-инфицированных в подростковой среде. Поэтому трудно сказать, что выиграла от этих запретов общественная нравственность, но что общественное здоровье понесло невосполнимые потери очевидно даже на первый непредвзятый взгляд.

Интерес к сексу имплицитно присущ человеку с детства до глубокой старости. Современное общество в отношении информации сексуального характера напоминает секту молчунов, сексуальное табу которых взорвал словесный поток, который зачастую перетекает в речевой экстрим. Массовая визуальная сексуализация рекламы и телевидения в целом, моды, литературы, театра, печатных СМИ, сферы услуг поразительным образом сочетается со стагнацией сексуальной лексики и разговорной практики, несмотря на целый пласт эротической литературы от заветных сказок Афанасьева и юнкерской поэзии Лермонтова до тайных записок Пушкина. Табу на сексуальную лексику ощущается даже в Интернете, где реально отсутствует цензура и легко генерируется обсценная, то есть ненормативная лексика. В частности, новый язык Интернета, так называемый «олбанский», с его упрощенно-переиначенной сексуальной лексикой все больше напоминает язык деревенских старушек, которым непристойность мерещилась даже в слове хулиган, отчего они произносили его как «фулюган».

Значительный вклад в понимание этой проблемы внесли работы Л. М. Щеглова и И. С. Кона, где шло упоминание о вербальных табу — одних из центральных регуляторов сексуальной культуры. Отмена цензуры в конце ХХ века не привела к автоматическому снятию этого табу и освобождению сексуальной лексики от неприличия и вульгарности. Поэтому в общественном сознании используются различные приемы маскировки сексуальных выражений, в том числе эвфемизмы, то есть часто созвучные заменители обычно непристойных слов. Распространенные сексуальные непристойности можно заменить многоточием, написать «задом наперед» или «вверх ногами», заменить или опустить отдельные буквы. Можно не вводить окружающих в краску, написав их латинским шрифтом или клавиатурными символами. Но в первом случае все равно присутствует неприятный осадок, а во втором к нему добавляется сложность понимания выражения. Например, известные бранные выражения: послать на «…» или в «…». Соответствующие пропущенные слова при этом воспринимаются, как ругательства, а не как анатомические обозначения. Этот стыдный язык, усвоенный на улице и перекочевавший в современную речь, у многих вызывает скорее омерзение, чем стремление ответить оппоненту на нем же. Как у А. Чехова: «Слушая их отборную ругань, можно подумать, что не только у моего возницы, у лошадей и их самих, но и у воды, у парома, у всех есть матери»…

Большинство людей, перешагнувших через этот порог, попадает на второй уровень — язык вульгарных иносказаний, скрывающий под брутальной оболочкой трудность вербализации сексуальных событий и переживаний. Знакомая многим терминология: «спустил», «вдул», «кончил», — основа этой стилистически сниженной лексики. Благодаря первым переводам порнографических видеокассет в обиход прочно вошел термин «трахнуть», бульварная литература обогатила язык своими тошнотворно-приторными неологизмами, многие шоумены и политики в прямом эфире используют жаргонные выражения, и это насилие над языком стало элементом обиходной культуры.

К повседневному, обыденному языку можно было бы отнести и детский язык, который на этом фоне выглядит высшим стандартом конкретности и пристойности, несмотря на внешнюю наивность терминологии. Со своими «писюками», «попками» и прочими нарочитыми примитивизмами этот язык выглядит смешным и потому просто неприемлем для тех, кто чуть постарше. Хотя в больницах и домах престарелых этот язык используется достаточно широко. В некоторых детских мультфильмах попытались внедрить в детскую лексику странное на слух выражение «тили-тили-тесничать», производное от «тили-тили-тесто». В детском фольклоре оно имеет ряд различных, далеко не всегда ясных и оптимистичных продолжений. В одних на первый план выходят явные чудачества невесты: «Вдруг невеста под кровать, а жених ее искать!», в других проступает полное отсутствие какой-либо планомерности действий: «Поехали купаться — стали целоваться!», в третьих звучит предостережение игнорирования правил личной гигиены («По полу катались, Крепко целовались»), безопасного секса («Тесто засохло (?) — Невеста-то сдохла!») и женского коварства («Тесто упало (???) — Невеста пропала»).

Видимо поэтому в дворовых песочницах и детских садиках мальчики и девочки все равно, объясняются старыми добрыми словами. Кстати, детский язык также не свободен от общей тенденции принижения генитального и его брутальности, что ярко отражается в детском ироническом фольклоре: