Василий Молоков молчалив. Говорит не спеша, обдуманно. О многом он может рассказать, но менее всего о себе. Человек он интересный, самобытный и яркой судьбы.

Ну, хотя бы о том, что только в годы революции в возрасте 25 лет он научился грамоте. В восемь лет крестьянский паренек остался сиротой, Был учеником кузнеца, слесаря, моториста. Не столько учился ремеслу, сколько бегал с утра за «опохмелкой» для мастеров. В 1915 году девятнадцатилетнего мастерового забрали в армию и погнали в окопы защищать «веру, царя и отечество».

Великий Октябрь Василий Молоков, солдат штрафной роты, встретил на острове Нигербю, где строился ангар. Случайно узнал, что авиаторам нужны помощники, и подался к ним. Изучил мотор. Попал в школу механиков, научился читать. Но это уже при Советской власти. Потом — Красное Село, школа красвоенлетов. Летал на бомбежки беляков, сам ремонтировал самолет, латал пробоины.

В 1919 году боевого красвоенлета Василия Молокова направили в школу морских летчиков. Им восхищались: отлично летает, сам ремонтирует моторы, знает все механизмы. Одно плохо — слабоват в грамоте. Чтобы не краснеть за себя, Василий стал брать частные уроки по грамматике, математике, физике. Ночами сидел за учебниками. И добился своего. Успешно сдал все теоретические дисциплины школьной программы.

Командование доверило отличному летчику Молокову быть инструктором в школе. Его учениками стали сотни молодых летчиков, в том числе С. Леваневский, А. Ляпидевский, Н. Доронин.

В годы первой пятилетки Василий Молоков водил пассажирские самолеты на Севере. Под крылом его машины искрился Енисей, Иртыш, Лена. Летал в Норильск, Дудинку, Игарку.

Когда Молоков прибыл на «Смоленск», я сразу же выделил ему самолет Р-5, выкрашенный в голубой цвет, с цифрой «2» на борту. Голубая «двойка» стала легендарной в период спасения челюскинцев. Опережая события скажу, что именно на ней Василий Молоков вывез со льдины на материк 39 человек.

А потом после торжественных митингов и собраний, посвященных челюскинцам, летчик Василий Молоков, ставший Героем Советского Союза, опять отправился в Арктику, много летал там по самым разнообразным маршрутам, прокладывая новые трассы. Его назначили начальником Главного управления ГВФ. На этом посту он работал до 1942 года. Затем он командовал дивизией самолетов ПО-2 — ночных бомбардировщиков, с которой и дошел фронтовыми дорогами до Восточной Пруссии.

Кончилась война. Родной Аэрофлот встретил генерала в запасе Молокова как своего любимого сына. Десять лет после войны проработал Молоков в Аэрофлоте, а затем авиаторы проводили ветерана на заслуженный отдых.

Таковы штрихи биографии Василия Молокова, представителя старшего поколения советских авиаторов, смелого и умелого летчика, неутомимого труженика воздушного океана, первооткрывателя многих трасс и авиалиний в бескрайних просторах Сибири, Дальнего Востока и Арктики.

Но не все находившиеся на борту «Смоленска» гражданские летчики были такими, как В. С. Молоков. Со стороны летчика Фариха, например, мы, военные, с первых дней почувствовали отношение к нам, как говорят, «сверху вниз». Дело в том, что гражданские летчики прибыли к нам без самолетов, и на первом же совещании разгорелась борьба по вопросу, кому лететь на помощь челюскинцам.

Свою атаку на права наших военных летчиков участвовать в экспедиции Фарих начал с нагнетания трудностей, связанных с полетами в Арктике. Такого опыта мы не имели. У гражданских летчиков такой опыт был.

— Вы на Севере не были? Куда же вы собираетесь? — сочувствуя и соболезнуя нам, говорил Фарих. — Ветры, вьюги, морозы. Снег спрессован в камень, и садиться надо не на укатанную площадку, высвеченную огнями, а на снежные заструги. Погибнуть легко, а нам надо спасти других…

Взорвался, не выдержал Пивенштейн. Взъерошив волосы, он замахал руками, горячо заговорил:

— Мы вас не знаем, товарищ Фарих, а вы — нас. Уверяю, что мы готовы к ледовым испытаниям. Бывали и мы в переделках.

— Не спорю. Но предупреждаю, что Арктика ошибок не прощает, карает она жестоко. А действовать нам надо с минимальным риском. Опыт полетов в Арктике, на мой взгляд, главный критерий при решении вопроса о том, кому лететь. Не зря нас Москва сюда направила, — настаивал Фарих.

— Ваше мнение, товарищ Каманин? — спросил меня Пожидаев.

— Не будем сейчас решать этот вопрос. Перед нами морской путь. Многосуточный, тяжелый. Сейчас все летчики должны себя хорошо подготовить к предстоящим полетам. Лучшим и будут доверены машины, — ответил я.

— Правильно, — заключил наш довольно острый разговор Пожидаев. — Сейчас главное — всесторонне подготовить себя и машины к трудностям. Давайте этим и займемся. За дело, товарищи.

КУРС — БЕРИНГОВО МОРЕ

Радиограмма О. Ю. Шмидта. — Рейс Анатолия Ляпидевского. — «Смоленск» в Петропавловске. — Олюторка — наша стартовая площадка. — Телеграмма В. В. Куйбышева. — Фарих отстраняется от полетов.

2 марта мы полностью закончили погрузку и вышли из Владивостока. Море встретило нас неприветливо. С неба сыпал сырой снег, «Смоленск» мерно раскачивала с борта на борт крутая волна. Качка усиливалась с каждым часом, с каждой пройденной милей пути. А по прогнозу впереди нас ожидало серьезное испытание — самый настоящий шторм.

Разыгрался он к утру. Свинцовые тучи висели низко над морем. Казалось, наш «Смоленск» задевал мачтами за черные космы облаков. Огромные, иссиня-черные громады морской воды обрушивались на корабль, швыряли его вверх-вниз, как спичечную коробку.

Капитан «Смоленска» заверил, что лучшей погоды не будет, видимо, до Петропавловска-на-Камчатке. Это означало, что большую часть морского пути нам предстоит преодолеть в условиях шторма. Подумав, принял решение не ломать намеченных планов, наоборот, несмотря на трудности, работать, работать и еще раз работать.

Утром собрал сначала летный, а потом технический состав отряда. Проверил внешний вид. Все выглядели хорошо, шторм никого не свалил. Люди успели побриться, подшить чистые подворотнички. Мне было ясно, что трудностей впереди у нас будет множество, а если позволить людям с первых часов штормовой погоды ослабить свою волю, допустить во внешнем виде неряшливость, значит, заранее обречь все дело на неудачу.

В первый же штормовой день на пароходе начали изучать Арктику. У нас имелось много литературы, стали читать ее, разрабатывать различные маршруты полетов в лагерь О. Ю. Шмидта.

По намеченному плану «Смоленск» должен был доставить нас к Чукотскому полуострову, пробиться как можно ближе к лагерю Шмидта, подойти к нему хотя бы километров на двести. На Чукотке мы рассчитывали собрать самолеты, перелететь на мыс Уэллен и с него проложить трассу в лагерь Шмидта.

5 марта радист «Смоленска» принял радиограмму О. Ю. Шмидта, в которой говорилось:

Конечно, это был праздник советской авиации. Но для нас он означал одновременно и радость, и… сожаление. Настроение упало: челюскинцев спасут без нас. Ведь Ляпидевскому достаточно сделать восемь — десять рейсов, и льдина будет пуста. «К чему спешить, все равно попадем к шапочному разбору», — стали поговаривать некоторые.

Пришлось строго напомнить о полученном задании, которое никто не отменял, поднять дух людей добрым словом и силой приказа.

«Смоленск» выжал из себя все, на что был способен. В крайне тяжелых условиях он одолел пролив Лаперуза, оставив слева по борту Сахалин, вышел в Охотское море и в конце седьмых суток плавания подошел к Петропавловску. Вместо отдыха в Петропавловске мы работали, советовались, что-то грузили, что-то укрепляли. Раздобыли теплое белье, горючее, продукты, паяльные лампы и многое другое.