— Однако я не уверена, что хочу выйти замуж за Оливера Фойя, — сказала я.

Тетя Мод издала вздох тихого ужаса. Дядя Генри открыл наконец глаза, проглотил то, что он так терпеливо жевал, и проговорил:

— Не будь глупой, Эмма, дитя мое. Отказ исключен полностью.

Это была не абсолютная правда, но нечто к ней крайне близкое. Многие девушки, которые учились вместе со мной, самым ужасным вариантом считали отсутствие предложений — как они говорили, «когда тебя оставляют на дальней полке». Я не разделяла этих страхов, но и не могла бы объяснить, почему. Я знала, что любую девушку, отказавшую Оливеру Фойю, сочли бы сумасшедшей, а еще то, что тетя Мод и дядя Генри испытали бы облегчение, сбыв меня с рук. Я с удивлением обнаружила, что нисколько не огорчена перспективе расстаться с их домом и поместьем Джакарандас и начать новую жизнь в Диаболо-Холл.

Меня охватило сильнейшее чувство вины. Вот уже двенадцать лет, с тех пор, как я приехала из Англии после смерти матери, я ощущала благодарность к тете Мод и дяде Генри, которую они вполне заслуживали за их доброту. Я знала, что бездетные супруги делали героические усилия, чтобы почувствовать по отношению ко мне такую же любовь, которую должны были испытывать к своей родной дочери. Но никому из нас это не удалось вполне. По какой-то причине между нами встали неодолимые барьеры.

Нет, они не были слишком строги или холодны со мной. Не могу сказать, чтобы я была излишне строптива или капризна. Но этого оказалось мало. Мы попросту не понимали друг друга. Я находила их мысли и разговоры настолько скучными, однообразными, что временами мне приходилось сжимать зубы и мысленно читать наизусть стихи — иначе бы я не устояла перед искушением покинуть комнату. В тех случаях, когда мне нужно было рассказать нечто интересное для меня или высказать свое мнение, они выслушивали меня с отсутствующим выражением лица, как бы не понимая, и отвечали невпопад.

Я не считаю, что это непонимание — целиком их вина. В некотором смысле это была ничья вина. Мы просто не подходили друг другу. Они никогда не позволили себе проявить недоброе ко мне отношение, кроме редких упоминаний моих родителей; но и тогда, видимо, они не понимали, что мне больно слышать это. Со своей стороны, я старалась не огорчать их, но мне частенько это не удавалось из-за легкомыслия или нетерпеливости.

Даже в первые мои годы пребывания в Джакарандасе, когда я еще была слишком молода, чтобы ясно оценивать ситуацию, я чувствовала себя виноватой в том, что полюбила Мэй Чунг, мою няню, и ее мужа Дэниела, как любила бы своих истинных родителей, в то время как не ощущала никакой нежной привязанности к дяде и тете. Теперь, спустя двенадцать лет, я испытала всего лишь облегчение при мысли, что мне придется расстаться с ними.

С того момента, как дядя Генри соблаговолил вступить в разговор, в комнате воцарилось молчание. Мои мысли были заняты разного рода вопросами. Хотя мне было уже восемнадцать, я еще не думала серьезно о замужестве, но теперь наступила пора подумать. Теперь я начала понимать, как невежественна была в этом вопросе.

Тетя Мод прекратила жевать и уставилась на меня.

— Не собираешься же ты продолжать смущаться, Эмма, милая? — недовольно спросила она.

С некоторым усилием я улыбнулась.

— Конечно, нет, тетя Мод. Я счастлива, что мне повезло.

Дядя Генри жестом приказал налить себе еще кофе и достал коробку с сигарами.

— Я уверен, что ты будешь счастлива с молодым Фойем, — медлительно проговорил он, — но умоляю: прими мой совет, Эмма. На тот срок, пока вы обручены, попридержи при себе некоторые свои… незрелые мысли. Не думаю, чтобы мистеру Фойю понравилось, чтобы его будущая жена исповедовала нетрадиционные взгляды.

Я было хотела заметить, что мистеру Фойю я, очевидно, понравилась такой, какая я есть — но вместо этого я снова улыбнулась и сказала:

— Благодарю вас, дядя Генри, я запомню ваш совет.

После завтрака, когда дядя Генри перешел со своим кофе, с сигарой и газетой на террасу, я подождала, пока тетя Мод окончит свою утреннюю дискуссию с кухаркой Мэйбел, и последовала за ней в комнату для вышивания, где, я знала, она проведет около часа за этим занятием. Она трудилась над ковриками для нашего прихода, и на каждый у нее уходило от двенадцати до шестнадцати недель — но зато, конечно, работа была изысканной. Я восхищалась ее искусством и терпением.

Когда я придвинула стул к ее рамке для вышивания, чтобы поговорить, она удивленно спросила:

— Что случилось, Эмма? Ты обычно в такое время выезжаешь на утреннюю прогулку.

— Да, тетя Мод, но в этот раз я хотела бы поговорить о том, что значит стать замужней женщиной.

— О свадьбе? О, конечно, милая. Нам многое нужно обсудить, и мы должны проделать массу приготовлений — но, полагаю, было бы более правильно подождать предложения мистера Фоя, которое он собирался сделать сегодня.

Я покачала головой:

— Я не это имею в виду: не свадьбу, а что значит быть замужем. Я не много об этом знаю и думаю, теперь самое время узнать.

Тетя Мод осторожно взглянула на меня.

— Ну хорошо… Быть женой мистера Фоя — означает, быть хозяйкой в Диаболо-Холл, полностью отвечать за ведение хозяйства. Ты будешь следить, чтобы слуги надлежащим образом выполняли работу; и, разумеется, будешь обязана принимать гостей, когда твой муж их приглашает. Неизвестно, часто ли такое будет случаться, потому что он всегда был сдержанным человеком — по-моему, к его чести.

Я собралась было с духом, чтобы прервать ее, но тетя Мод будто нарочно поспешила добавить, быстро выхватив из своей коробки с рукоделием цветной шелк:

— Думаю, что ты справишься с ведением дома, Эмма. Ты получила хорошее образование, обучена рукоделию. Возможно, мы с мужем допустили ошибку, позволив тебе поддерживать дружеские отношения с прислугой — ведь теперь тебе придется усвоить более властную манеру обращения с ними в Диаболо-Холл. Я также думаю, что тебе придется прекратить навещать Дэниела Чунга. Понимаю: когда ты очутилась здесь маленькой девочкой и я взяла в няни тебе Мэй Чунг, ты очень привязалась к ней, а потом и к Дэниелу. Но мы с твоим дядей были слишком снисходительны, что позволяли тебе навещать Дэниела, ходить ловить рыбу и купаться с ним — вообще, обращаться с ним скорее как с другом, а не как с наемным иммигрантом-китайцем. Я знаю, что он исповедовал христианскую веру, как, до своего ухода, и бедняжка Мэй, но…

Тут я перестала слушать. Дэниел Чунг был в моих глазах гораздо большим, нежели просто китаец-иммигрант, и поэтому, если бы я продолжала слушать разглагольствования тети Мод о нем, я бы разозлилась и начала спорить. По прошествии некоторого времени, когда она замолчала, я сказала:

— Я понимаю, что мне придется вести дом и отдавать распоряжения прислуге, но, тетя Мод, я хотела бы знать о браке и другие вещи.

— Другие вещи? — эхом отозвалась тетя Мод. Теперь в ее голосе ясно слышалась тревога, и она нервозно старалась попасть ниткой в ушко иголки. Сердце у меня упало — но нужно было идти до конца.

— Да, — повторила я. — Например, о том, как рождаются дети. Я уже спрашивала вас об этом в прошлом году, и тогда вы сказали, что у нас впереди много времени, чтобы поговорить на эту тему. Но теперь, когда до моей свадьбы осталось шесть недель, времени совсем не много.

Тетя Мод закрыла глаза.

— В вопросе о детях, — начала запинаться тетя Мод, — дело обстоит так, что… так, что ты все поймешь э… естественным образом, по ходу событий, — быстро закончила она фразу и вновь принялась вдевать нить в иголку.

— Пожалуйста, тетя Мод, — сказала я, — мне стыдно, что я так много не знаю. Я, конечно, знаю, что в определенные сроки сводят кобылу и жеребца, и кобыла после этого становится жеребой, — тут спазм ужаса от того, что я говорю, сдавил мне горло, но я продолжала, — и позднее родится жеребенок. Но я не понимаю: что происходит между ними. Когда я был в школе, и потом, когда я закончила ее — я иногда слышала, как девушки хихикали над тем, что кто-то на ком-то женится… но не думаю, чтобы они знали много больше моего…