Они шли по прямой бестенной дорожке; дальше, впереди, чуть под горой, толпились деревья, разноцветно-зеленые, яркие, в солнце. Под ними угадывались влажные тени и резкие, душистые запахи. Здесь по обеим сторонам тянулись невысокие стволы штамбовых роз. Теплые, крупные, матово-малиновые цветы раскрыли лепестки под солнцем. Малиновые розы пахнут вареньем и бархатом.

Маргарита приостановилась и взглянула сбоку на Пшеничку. Из-под некрасивой соломенной шляпы падали на виски пряди прямых белокурых волос. Очки были дымчатые, от солнца. Маргарита отвела взор направо, на куст вычурной, некрасиво-серой мимозы. Она тоже раздвинула все свои зубчики и томно принимала горячие лучи.

– Пожалуйста, говорите, – сказала Маргарита кратко, входя в тон собеседника.

Пшеничка поправил шляпу.

– Так вот, Маргарита Анатольевна… Пользуясь вашим позволением, я приступаю к делу… Я имею честь просить вашей руки, – закончил он круто.

Маргарита совсем остановилась и взглянула на него без удивления.

– Вы делаете мне предложение? – спросила она.

– Да, я прошу вас быть моей женой. Позвольте!.. – заторопился он, видя, что она хочет что-то сказать. – Я знаю все возражения, которые может сделать девушка на вашем месте. Я вас недостаточно знаю… Вы никогда об этом не думали… У меня много детей… Я не герой романа… Пусть, пусть. Не стану утверждать, что я вас безумно люблю. Но вы мне нравитесь. Знаю я вас настолько, чтоб не надеяться найти в вас идеальной матери моим детям. Но дети не будут вам мешать. Одного я отдам моей сестре, по ее желанию, девочек свезу в Москву, в институт; остальные двое смирны и имеют прекрасную бонну. Практика моя с каждым годом увеличивается, – положение в городе прекрасное. Если вы не чувствуете ко мне любви – это только к лучшему. Можно в будущем надеяться на привязанность. Вот что я вам предлагаю – и прошу сделать мне честь ответить на мое предложение.

– Вы хотите, чтобы я тотчас же дала вам решительный ответ? – начала Маргарита, вдруг смутясь. – Но я должна сказать вам…

В эту минуту недалеко, сбоку, за частыми деревьями послышался смех и веселый негромкий голос Варвары Ниловны. Слов генерала нельзя было разобрать, слышно было только его старческое покашливанье.

– Тише, – произнесла Маргарита почти шепотом, – это опять Вава с генералом у цистерны сидят. Погодите, они, кажется, уходят. Вот скамейка направо, в акациях. Пусть они пройдут.

Генерал и Варвара Ниловна, точно, прошли мимо, под руку. Генерал добродушно улыбался, прихрамывая; Вава была в светлом платье, помолодевшая и веселая. Она не то опиралась на руку генерала, не то поддерживала его. Гитан, покорный и преданный, следовал за ними.

– Нет, нет, Константин Павлович, – говорила Вава, смеясь, с откровенной манерой молоденькой девушки. – Давайте пари держать, a discretion[6] – хотите?

Они зашли за виноградник, и ответ генерала остался неизвестным.

Маргарита усмехнулась.

– Видели?

– А что ж? – с добротой сказал Пшеничка. – Давай Бог. Я сразу смекнул. Варвара Ниловна девица сердечная. Тут ничего такого, чтобы одна корысть, обвести старика. Она не хитрая, разумности особой в ней нет, а сердце горячее… Она его искренно полюбит и уж успокоит лучше другой. Он ведь одинешенек. Стар, конечно, да ведь и она не молоденькая, сорок-то, верно, есть? А он, я вам скажу, только на ноги слаб, а то какой здоровый! Веку не будет. Да-с.

– Да и богат, кстати, – сказала Маргарита колко.

– Что ж? И это слава Богу. Мне прямо весело за Варвару Ниловну. Надо же и ей пожить. Он, действительно, очень богат. Партия для Варвары Ниловны, при ее годах, прекрасная, самая подходящая. За границу поедут. Мало ли! Дай ей Бог!

Маргарита знала хорошо, что ей двадцать девять лет, что отец ее живет на жалованье и очень стар. Знала, что если она до сих пор при своем миловидном личике и развязности киевской барышни не нашла подходящего жениха, то дальше искать его будет невозможно. Она уже думала о Пшеничке, но не смела рассчитывать на него. Когда он несколько минут тому назад сделал ей предложение, она задрожала от радости, но по его тону поняла, что он отказа и не ждет, и ей уже тогда стало слегка досадно. Теперь же при мысли о Ваве, о глупенькой старой Ваве, которая будет генеральшей и очень богатой, досада и злобная зависть схватили Маргариту за сердце. У нее не было ни охоты, ни энергии начать теперь игру с генералом, чтобы, может быть, отбить его у Вавы. И время пропущено, и лень, да и гадко немного; но она вдруг с ненавистью посмотрела на белые космы Пшенички, на его поповское пальто и пальцы, желтые от папирос.

«Тот и старик, да изящнее, – подумала она невольно. – А этот мещанин какой-то. Обрадовалась! Мадам Пшеничка! Весело, нечего сказать».

И она прибавила громко:

– Почему же вы так уверены в добром расположении генерала к Варваре Ниловне? Он, кажется, не глупый человек, а она…

Маргарита усмехнулась. Кто-то завозился в кустах акации. Это был Вася, только что успевший догнать гулявших и залезть в кусты.

Собеседники оглянулись, но все было тихо.

– Генерала года такие, – сказал Пшеничка, – что если он заметит, что возбудил искреннее чувство, – это ему польстит. А Варвара Ниловна полюбит его искренно. На что ему ум? Варвара Ниловна – как ребенок, и он скоро будет, как ребенок. И как еще им весело будет! Ручаюсь за счастливую жизнь! Вы посмотрите, он и теперь уж стал бодрее!

И Пшеничка захохотал добродушно и громко, как смеется хороший человек, который своей судьбой доволен и другим желает добра.

Маргарита молчала. Примолк и Пшеничка, рассчитывая, что ему выгоднее переждать, что собеседница его сама должна вернуться к их главному разговору. А Маргариту ела бесцельная досада, и так ей было неудобно на душе, что она решила вдруг не давать теперь Пшеничке ни за что окончательного ответа.

«Ну, сорвется, так и наплевать, – думала она. – А так я не могу. Вот не могу и все. Подумаешь, сокровище! Может, еще и не сорвется».

Они молчали минуты две-три. Вася ждал продолжения разговора, но продолжения не было, и он соскучился. Тогда он подумал, что все уже кончилось, и потихоньку вылез из засады. Он не побежал, а степенным шагом направился к дому, припоминая и повторяя те немногие слова, которые – услыхал, и стараясь вывести из них какое-нибудь осмысленное заключение.

Издали он видел, что доктор и Маргарита пошли вниз по кипарисной аллее и, кажется, опять говорили; но он уже не пошел за ними. Ему как-то стало скучно.

Переходя длинный двор, он снова увидел Катерину, которая чистила генеральский пиджак под миндальным деревом. Вася хотел миновать ее молча, но Катерина сама окликнула его довольно ласково:

– Что не веселы, голову повесили? Устали, видно, шалить-то? В парке гуляли?

Васино обожание к генералу почему-то за эти полчаса побледнело, и он теперь не очень опасался, что Катерина на него пожалуется. Но у него был тоже страх и к самой Катерине, безотносительный, – хотя он отлично понимал, что она, помимо жалоб, никакого зла ему причинить не может. Он боялся ее острого лица с тонкими, бледно-лиловыми губами, которые она постоянно облизывала. Боялся вялых, худых щек и вечной черной кружевной косынки, крепко подвязанной под подбородком. И потому он тотчас же остановился и предупредительно сказал:

– Да, в парке был.

– Что ж, слышали, что слушать хотели? Аль прозевали?

Так как Вася теперь меньше опасался, что Катерина нажалуется, и не хотел ее задабривать, то он, пожалуй, и ничего бы ей не сказал о слышанном разговоре, тем более и не понимал его особенно; но она спрашивала, да еще усомнилась, сумел ли он подслушать как следует. И он сказал:

– Ничего особенного. Слышал, что нужно.

– Должно быть, не очень слышали. Поймали вас в кустах-то. То и головку повесили.

– И никто меня не ловил. Отлично слышал, как доктор говорил Маргарите: я, говорит, уверен, что они счастливы будут, генералу, говорит, должно льстить искреннее чувство, а Варвара, говорит, Ниловна, его искренно любит; генерал, говорит, ребенок, и она тоже. А Маргарита, со своей манерой, так: вы в этом уверены? И, наверно, глаза прищурила. Я не видал! О дяде ничего не говорили. И никакого секрета не было. Что ж? Я не отрицаю. Генерала можно любить. Я его тоже люблю. Это очень обыкновенно.