Умаявшись за день, я оставлял себе ночи. Я часто выходил в тишину на крыльцо, наблюдал, как мерцают звезды. В ночном безмолвии думалось хорошо. В эти часы, уверен, и зарождались у меня те открытия, что потом, спустя годы, вызвали такой интерес в медицинском мире. Научившись руководить личным досугом, я ночами все чаще выкраивал час-другой для самообразования и опытов. Много читал, постаравшись с помощью товарищей из райкома партии выписывать всю периодику.

Они же помогали мне регулярно получать и интересовавшую меня медицинскую литературу.

Перед глазами по-прежнему стояли жуткие картины, увиденные в эвакуации и в кзыл-ордынских госпиталях: молодые, вчера вполне здоровые люди, а сегодня калеки с тяжелейшими переломами рук и ног. Конечно, немало этих тяжелораненых потом вставало с коек, но только на протезы и костыли, пожизненными инвалидами. У меня появилось желание глубже, основательнее заняться травматологией и ортопедией — этим сложным разделом медицинской науки и практики. Начал читать специальную литературу, проводить исследования. Все сильнее возникала потребность не только проверить в практическом деле свои силы, все усложнявшиеся расчеты и опыты, но, главное, помочь больным.

Однажды увидел в долговском клубе гармониста. Лихо растягивал он меха своего баяна, губы его замирали в широкой улыбке, но глаза, заметил я, оставались грустными.

— Вот, доктор, и не воевал я, и не ранен, а с тем инструментом тоже не расстаюсь, — с грустью промолвил Михаил, кивнув в сторону, где стояли прислоненные к стене костыли. — С четырех лет ковыляю. Костный туберкулез.

— Лечились?

— Без пользы, как видите. А мне ведь толь ко двадцать. Вроде и вся жизнь впереди, а жить не хочется…

Я знал, что больных, страдавших подобно Михаилу туберкулезным поражением коленного сустава, у нас в области тогда не оперировали: не было специалистов по хирургии. Что касается консервативного лечения, то при нем не добивались излечения тяжелой болезни.

Человек нередко лежал в гипсе год-два, процесс затухал, но позвоночник и ноги утрачивали при этом подвижность. Мало помогали и костыли… А Михаил все настойчивее просил при каждой новой встрече:

— Помогите, доктор. Очень худо мне!

Да я и сам видел, как прогрессировала болезнь… Итак, буду делать операцию. Разработал план, подготовил инструмент, нужные препараты. Ассистировать взялись медицинские сестры.

Уже через неделю стало ясно: тщательно подготовленная операция удалась. Больной отбросил костыли. Спустя пару месяцев я разрешил Михаилу вновь появиться с баяном на танцах. Он даже стал ходить к родственникам пешком из Долговки в Косулино, за двадцать километров. Немалый путь, устанет любой. Уставал, конечно, и Михаил. Но я видел всякий раз, как радостно светились его глаза…

Нащупывая свое место в хирургии, этом, по определению Гете, божественном искусстве, предмет которого прекрасный человеческий образ, я занялся пластическими операциями, исправлением всяческих косметических дефектов. Устранял, и не без успеха, различные изъяны и уродства лица, но после случая с баянистом все отчетливее сознавал, что истинное мое призвание — ортопедия и травматология. Это, убеждался я, не только сложная — одна из главных, крупнейших медицинских дисциплин. Не без причины же народная мудрость гласит: была бы кость цела, а мясо нарастет!

Делавшееся все более серьезным мое пристрастие почувствовали и наставники — специалисты из облздравотдела, часто приезжавшие в Долговку то с инспекцией, а то и просто посмотреть, чем это занимаются «долговские исследователи», как назвала нас областная газета, поместившая заметку о наших исканиях в хирургии.

Вскоре меня перевели в Курган ортопедом-травматологом областной больницы.

Ортопедия и травматология — это еще и едва ли не самая драматическая отрасль медицины. Количество людей, ежегодно пополняющих и без того многочисленную армию травматологических больных, равно в мире населению Австрии и Швейцарии. Травму можно получить и на проселочной дороге, и за рулем автомобиля, и в заводском цехе — получить по причине собственной рассеянности, небрежности, а то и халатности, опять-таки своей личной или тех, кто должен отвечать за технику безопасности… Экономические потери в результате всяческих травм, не говоря уже о потерях здоровья и нравственных, достигают колоссальных цифр. Вот красноречивые данные одного из социологических исследований. Если в каждой строительной бригаде (а их у нас в стране сегодня более 300 000) за год произойдет только один несчастный случай с потерей трудоспособности на пять дней, то строители недодадут 40 000 квартир. Другими словами, не будет построен город на 100 000 человек. Вряд ли такой пример нуждается в комментариях!

Но вот что парадоксально: количество травм растет, а травматология, в отличие от других медицинских дисциплин, не может достаточно эффективно помочь людям, вследствие чего миллионы их навсегда прикованы к костылям.

Я чувствовал, что вся предшествовавшая работа в Долговке подготовила меня к тому, чтобы взяться за поиски новых, более совершенных методов лечения ортопедотравматологических больных — методов, основанных на физиологических и биологических закономерностях человеческого организма. Больному не всегда помогали традиционные методы лечения, ибо они не могли обеспечить оптимальных механических и биологических условий для сращения костей. В те времена ортопедия и травматология опирались на два фундаментальных достижения: вытяжение конечности с переломом при помощи груза и гипсовую повязку, предложенную еще более ста лет назад. Конечно, столетие назад гипс был своего рода революцией в травматологии. Но помимо неоспоримых достоинств скоро стали очевидны и недостатки этого метода — большой срок нетрудоспособности больного, атрофия мышц, нарушение процесса кровообращения при вынужденной неподвижности в процессе лечения. А главное, не было никакой гарантии от возможных случайных сдвигов сломанной и укрепленной в гипсе кости: ведь человек живой, он и повернуться в постели может. А малейший сдвиг — и регенерация (иными словами — восстановление) нарушена, в результате лечение далеко не заканчивается полным выздоровлением, человек на всю жизнь остается инвалидом.

Медики постоянно изыскивали возможность ограничить использование гипсовой повязки… Хирурги предлагали для консолидации переломов всяческие фиксаторы, пластинки, штифты, спицы.

Наблюдая за больными, чьи конечности, а то и все тело было заковано в гипсовый панцирь, я думал: почему же обычный перелом может обречь на постоянную инвалидность? Ведь травмированная мягкая ткань регенерирует относительно быстро, быстро восстанавливается даже обожженная кожа! Неужели костная ткань развивается по каким-то другим законам? Я рылся в учебниках, штудировал труды знаменитых специалистов. Ответ был однозначный, категорический: кость не может расти, регенерировать словно мышца, не может срастаться так, как заживает рана мягких тканей… Никогда не позволяй опутать свое сознание паутине смирения перед устоявшимися авторитетами! Так не раз говорил Маркс, чьи труды в моей домашней библиотеке стали занимать наряду с произведениями Энгельса и Ленина все больше места, ибо я еще в студенчестве убедился в том, что исследователям-материалистам владеть марксистско-ленинским учением, диалектическим методом познания надо в не меньшей степени, чем науками по своей специальности… Итак, рассуждал я, организм человека — это удивительно гармоничная биологическая система, все части которой развиваются по эволюционно выработанным общебиологическим законам. И если мышца растет, то почему это не может происходить с костью? У нее должна быть столь же быстрая способность к восстановлению, только она, видимо, может проявиться лишь при благоприятных условиях. Значит, надо создать для нее такие условия! Но вот как?

Мне все больше казалось, что, пользуясь всяческими пластинками и болтами, подсаживая к поврежденной костной ткани трансплантаты, мы обращаемся с ней словно с куском дерева или металла и только мешаем задуманному, нарушая ее питание, угнетая естественные биологические процессы.