Вспомним прискорбные дни пережитой нами «весны». Тогда именно распутывание всех затруднений валили на общество. Учащаяся молодежь в массе и тогда не отрекалась от науки. Но революционные организации ее взвинчивали и прямо насильственно вгоняли в беспорядки, забастовки и т. п. Успех этого был возможен и неизбежен потому, что власть не поддерживала в высшей школе порядка. Власть убеждала само студенчество поддержать порядок, не понимая, что требует совершенно невозможного. Стоит хотя немножко вникнуть в реальность положения, чтобы видеть это. Ведь организации, стремящиеся втянуть студенчество в беспорядки, заняты этим делом специально, имеют на это материальные средства, действуют планомерно, будучи заговорщиками, то прячутся, то выступают открыто, повинуются руководящей ими власти. Что же может противопоставить трудящаяся масса студенчества такой грозной силе?
Эта масса, желающая только учиться, для этого поступившая в учебные заведения, была бы принуждена все забросить, если бы вздумала посвятить силы на борьбу с заговорщиками. Ей пришлось бы завести свою полицию для слежения за ними, пришлось бы в конце концов прибегнуть даже и к оружию. Но ведь сам закон не допустит легальную благонамеренную массу студенчества прибегнуть к тем средствам действия, которыми пользуется нелегальная заговорщицкая часть молодежи. Сверх того, эта трудящаяся часть молодежи не имеет и материальных средств, составляющих во всякой борьбе nervus rerum[80]. Наконец, самое главное, — вовсе не затем пришли эти люди в высшую школу, чтобы шпионить за коллегами, драться с ними и т. п. Масса студенчества может не нарушать порядка, не давать потачки заговорщикам, не мешать власти в поддержании порядка, не заступаться за своих собственных врагов, но это все, чего разумно можно от нее ждать и требовать.
Совершенно таково же и положение общества в отношении революционных организаций, старающихся возмутить порядок и низвергнуть правительство. Оно никак не в силах взять на себя труда, о котором говорит Россия, и совершенно по тем же причинам, как студенчество.
При всяком положении страны, даже если она находится в счастливом состоянии мирного развития, а тем более, если превратилась в злополучную храмину, стужаемую нечистыми духами революционных раздоров, власть должна иметь общественное содействие. Но она имеет на это нравственное право только под тем условием, что и сама понимает и исполняет свой долг в общей национальной задаче поддержания порядка, без которого нет ни успешного труда, ни культурного развития.
Эта обязанность власти возрастает до величайшей степени в эпохи революционные. Эти времена характеризуются тем, что в организм нации вселяется как бы некоторое «государство в государстве» в виде революционной организации, стремящейся ниспровергнуть данный строй. Что может противопоставить общество, народ, нация усилиям такого внешнего, в нее вселившегося организма? Для борьбы с ним прежде всего народ в такие минуты и эпохи нуждается в существовании его собственной власти, которая служила бы именно ему, его целям, а не целям революции. Такова и есть государственная власть, она для этого и создана. Ее-то и должно поддерживать общество. Если она находится на высоте своих обязанностей, не дозволяет водворения беспорядка, в котором общество уже не в состоянии действовать, то общество успокаивается нравственно, не впадает ни в уныние, ни в панику перед таинственными силами, обуревающими его; оно вследствие этого и само действует энергично, с верой в успех и, наконец, знает, что именно требуется поддерживать и чему нужно противодействовать. Но если государственная власть впадает в бездействие и начинает предлагать обществу делать за нее то, что обязана совершить сама, то чего же возможно ожидать, как не худшего развития всякого рода беспорядков?
Вот настоящая истина, которая должна быть известна и самой власти, и обществу, вышедшему из состояния младенчества. Обязанность власти — поддерживать порядок, обязанность общества — сплотиться на этом вокруг власти.
Велика ответственность власти в эпохи революционные, ибо широки ее задачи и далеко не исчерпываются полицейскими мерами поддержания порядка. Власть есть сосредоточие общества, его мысли, его действия, без нее общество остается не только как без рук, но и прямо как без головы. А потому-то всякое обращение ее к обществу в такие минуты плодотворно лишь в том случае, если она сама находится на высоте действия и этим указывает обществу, каким именно способом последнее может помочь усилиям власти.
Нечто о реакции
Воспоминания юбилея А.С. Хомякова[81] невольно приводят мысль к нынешним толкам о «реакции», которую либеральные газеты постоянно ставят в связь с русскими национальными идеалами. Газеты вроде Русских Ведомостей не стесняются — искренне или по тактическим соображениям — припутывать к этой «реакции» и стремления Московских Ведомостей к воскресению национальных идеалов. Узость революционной мысли, неспособной и не желающей понимать ничего, кроме самой себя, приводит к абсурдам, по которым и А.С. Хомяков окажется реакционером, тогда как безграмотные революционные насильники — прогрессивнейшими людьми.
К сожалению, и в среде «правых» найдутся люди, взывающие к «реакции», и это объясняется тем, что не все, становящиеся в нынешней партийной свалке на правый фронт, понимают и разделяют русские исторические идеалы.
Но тот, кто их понимает, никак не может быть реакционером.
Нет, не радуемся мы проявлениям реакции, когда они замечаются в русской жизни, ни малейше не желаем, чтобы эта реакция усиливалась, и предвидим от нее столь же мало доброго, как и от революции. Не революция и не реакция нужны нам для блага народа, государства и культуры, и мы могли бы только скорбеть, если бы России грозила опасность застрять в колебаниях между революцией и реакцией. Не реакцией можно победить революцию. Наше современное положение в исторической перспективе само это показывает.
Исторические основы России, хотя их сила и жизненность доказана величием совершенного ими дела, давно уже начали хиреть от того, что люди, им служащие, утратили сознание их сущности и допустили их перерождение в принципы, лишь по названию связанные с этими основами. Это относится и к политическому началу, переделанному в «абсолютизм», и к Православию, которое мы омертвили формализмом, и к народности, в которой вместо служения своему идеальному содержанию выдвинули простой племенной эгоизм и мысль о национальном «самодовлении». Все это вместе взятое отнимало у наших исторических основ их жизненную силу и, подорвав их способность созидать в национальной жизни дело действительно великое, как прямое последствие этого, — сделало эти основы бессильными против критики со стороны враждебных им начал. Таким путем историческая Россия стала подрываться и разрушаться уже задолго до невообразимой чепухи, именуемой «великой русской революцией».
Однако эта великая русская революция, составленная из мешанины разнороднейших идей, понабранных со всего света, и не имевшая ни искры созидательной обобщающей мысли, в первом же приложении к действительности, в первые же моменты своего господства не могла точно так же не обнаружить своего политическо-социального и нравственного убожества и выродилась в такой разгул разрушения, который озадачил даже ее сторонников поумнее и почестнее; остальное же население ясно увидело, что так жить нельзя, что необходимо сколько-нибудь пресечь эту «революцию», внутри приводящую к социальному разрушению, а извне уничтожающую Россию как национальное и государственное целое. И вот является то, что называют нашей «реакцией».
Началось водворение хоть какого-нибудь порядка. В результате стали менее нагло резать и выжигать, поменьше грабят банки, в учреждениях вместо стада каких-то маньяков явились люди, более или менее рассуждающие, старающиеся не разрушать, а что-нибудь устраивать. Радоваться ли, однако, этой «реакции»?