Поднявшись по ступеням и пройдя к главному входу, мы объяснили продавцу билетов суть нашего визита, и нас пропустили бесплатно. Затем мы проследовали в просторный вестибюль. И здесь мгновенно наткнулись на странную смесь экспонатов, которые, как я быстро сообразил, были товарным клеймом коллекции мистера Кимболла.

Главенствуя над залитым газовым светом и выложенным мраморными плитами холлом, высилась парочка чучел африканских жирафов, словно охранявших стеллаж с полудюжиной этрусских ваз. Рядом с мраморной копией так называемого «Савроктона», или «Аполлона, убивающего ящерицу», Праксителя стоял шифоньер с богатой коллекцией тропических бабочек. Стены украшала столь же разнородная смесь природных образцов и objeti d'arts3: тут были и мастерски выписанные маслом полотна, включая «Вашингтона, пересекающего Делавер» Томаса Салли и монументальный «Двор Смерти» кисти Рембрандта Пила, и застекленные стеллажи, в которых были обширно представлены всевозможные насекомые, драгоценные камни и редкие раковины из южной части Тихого океана.

Продавец билетов указал нам дорогу, и мы прошли по коридору к кабинету мистера Кимболла, который легко было узнать по медной дощечке на двери с выгравированным на ней именем владельца. Я возвестил о нашем приходе легким стаккато по двери.

Последовало молчание, настолько затянувшееся, что я предположил, что мистер Кимболл вышел. Я уже собирался поделиться своей мыслью с Сестричкой, как изнутри последовало отрывистое и властное: «Войдите!»

Повинуясь этому повелению, мы вошли и застали мистера Кимболла сидящим за столом и вносящим какие-то пометки в большую книгу, с виду напоминавшую гроссбух. Продолжая писать, он несколько секунд не обращал внимания на наше присутствие. Наконец он положил перо и взглянул на нас.

Обратившееся к нам лицо было одним из самых тревожных, какие я когда-либо видел. Впечатление это проистекало не столько от самого лица, его черт, которые, по правде говоря, были довольно-таки неопределенными, сколько от его на редкость кислого выражения. Более сварливого на вид человека мне нечасто доводилось встречать. Производимое им тревожное впечатление лишь усугублялось резким контрастом между черными как смоль волосами и пышными белоснежными бакенбардами, скрывавшими нижнюю часть лица и ниспадавшими на грудь.

– Кто вы такие и что вам нужно? – вопросил мистер Кимболл вместо приветствия.

Предупрежденный Барнумом насчет необычайно ворчливого нрава его коллеги, я был вполне подготовлен к подобной грубости. Однако Сестричку она привела в молчаливое замешательство; она обеими руками изо всех сил впилась мне в предплечье, как бы ища защиты.

– Я мистер По, – ответил я. – А это моя жена Вирджиния.

– Ах По, – прорычал Кимболл. – Вовремя. Я уже третий день вас поджидаю.

– Разрешите присесть? – спросил я, не столько ради собственного удобства, сколько беспокоясь о хрупком здоровье жены.

– Присесть? – переспросил Кимболл, с удивлением высоко поднимая черные кустистые брови, словно ему и в голову не приходило оказать простую любезность. – Отчего же, присаживайтесь, – сказал он, указывая на два одинаковых кресла, стоявших перед его столом.

– Итак, – продолжал он, после того как мы с Сестричкой уселись, – что вы мне привезли?

По правде говоря, я не был точно уверен, что именно Барнум поручил мне передать. За день до нашего отъезда к нам домой явился рассыльный. Он держал в руках покрытый грубой резьбой деревянный ящичек, заботливо перевязанный бечевкой, а также краткую записку от директора. «Дорогой По! Кимболл будет в восторге, просто в восторге! Обращайтесь осторожно! Не спускайте глаз! Это нечто потрясающее – с ума сойти! Это носила настоящая королева! Ничего подобного Вы не найдете во всем цивилизованном мире! Сказал бы, во сколько это мне обошлось, но Вы все равно не поверите. Бог в помощь!»

Несмотря на свербящее любопытство, я устоял перед соблазном развязать бечевку и заглянуть внутрь ящичка. И вот я достал из внутреннего кармана грубо сработанный футляр и протянул его через стол Кимболлу, который, наклонившись вперед, бесцеремонно вырвал его у меня из рук.

Сорвав бечевку, он откинул крышку и выудил содержимое. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что это нечто вроде ожерелья, однако не из драгоценных металлов и самоцветов, а из небольших, неправильной формы комочков неизвестного происхождения, нанизанных на веревочку, как неприглядные желтые бусины.

– Неужели это?.. – тихонько шепнула мне изумленная Сестричка.

– Боюсь, что да, – ответил я. – Похоже, королевское украшение, которое мистер Барнум попросил меня доставить сюда, изготовлено не из бесценных жемчужин, а из очень старых, стертых и ужасающе выцветших человеческих зубов!

– И что же ты по этому поводу скажешь? – спросила Сестричка, пока Кимболл исследовал нелепый и страшноватый предмет под аргандовой лампой.

– Из того, что я читал о племенных обычаях дикарей, населяющих южные острова, – ответил я, – могу предположить, что это украшение некогда носил один из них. Из чего далее следует, учитывая слова мистера Барнума о том, что данный предмет «носила королева», что когда-то он принадлежал женщине, наделенной этими людьми царской властью.

Не отрывая глаз от ожерелья, Кимболл издал низкое ворчание и произнес:

– Совершенно справедливая догадка. Барнум купил его у капитана китобойного судна, недавно вернувшегося из района Маркизовых островов. Оно принадлежало одной из жен вождя племени каннибалов. Думаю, это зубки какого-нибудь бедняги, который закончил свои дни в качестве воскресного жаркого.

– О Боже, – тяжело выдохнула Сестричка.

– Что ж, доктор Марстон будет счастлив, – произнес Кимболл, имея в виду дантиста – поэта и демонстратора закиси азота, о котором упоминала миссис Рэндалл. – Полагаю, мне стоит подняться и показать это ему прямо сейчас, до начала представления.

– Обождите минутку! – воскликнул я. – Доставив вам этот предмет, я выполнил только половину своего обещания. Другая, не менее важная, относится к гнусному убийству Лидии Бикфорд студентом-медиком Горацием Райсом. Мистер Барнум поручил мне осмотреть личные вещи убийцы, отобрать некоторые из них и привезти в Нью-Йорк.

– Будьте моим гостем, – сказал Кимболл, отодвигаясь от стола и вставая. – То, что было нужно мне, я взял. Пожалуйста, пусть все остальное достается Финеасу. Однако вам придется зайти через недельку. Вещи у меня в хранилище. Я не могу заниматься этим сейчас.

– Через недельку? – воскликнул я. – Но мы едем в Конкорд послезавтра.

– Тогда заходите на обратном пути, – ответил Кимболл, пожимая плечами. – А теперь идемте, – сказал он, нетерпеливым жестом показывая, чтобы мы встали. – Мне пора.

Выпроводив нас из кабинета, он запер за собой дверь и, не сказав ни слова на прощание, широкими шагами направился к центральной лестнице. Мы с Сестричкой наблюдали за тем, как он уходит, затем повернулись друг к другу и обменялись недоверчивыми взглядами.

– Просто не верится, – не сразу сказала Сестричка, негромко и с удивлением рассмеявшись. – Такого неприятного типа еще поискать.

– Да, я таких, пожалуй, не встречал, – согласился я. – Ну разве одного-двух.

– А мистер Барнум такой милый, – сказала Сестричка.

– Верно, хотя и не без недостатков (тут я вспомнил умение, как бы он сам выразился, околпачивать публику, составлявшее положительно предмет его гордости), но все же мистер Барнум в высшей степени любезный человек. То, что он и столь неотесанный грубиян, как мистер Кимболл, долгие годы были друзьями, полагаю, вызвано тем, что деловые отношения приносили обоим немалую выгоду.

– Противоположности сходятся, – сказала Сестричка. – Достаточно взглянуть на нас – такая жизнерадостная личность, как я, любит человека, который пишет обо всех этих ужасных, болезненных вещах.

– А мне-то казалось, что твои чувства обусловлены исключительно моей неотразимой внешностью.