Мы вернулись к входной двери, и коронер Тилден тут же начал стучать в нее медным молотком. Никто не откликнулся, и он возобновил свои попытки, на сей раз еще более настойчиво. В последовавшей тишине он вопросительно взглянул на Линча, который после минутной паузы полез в карман и вытащил связку ключей. Перебрав их, он вставил один в замочную скважину. Мгновение – и дверь распахнулась.

– Отмычка, – шепнул мне Тилден, хотя я моментально догадался о назначении этого предмета.

Перешагнув порог, мы помедлили в неосвещенной передней и внимательно прислушались. Ни звука.

– Есть кто-нибудь? – крикнул Линч.

Ответа не последовало.

Теплый свет был виден и в коридоре, мы двинулись в направлении его и скоро оказались в маленькой, со вкусом обставленной гостиной, которая явно служила дантисту приемной. Мягкие лучи лампы приятно озаряли комнату, чье decora18 полностью состояло из предметов, связанных с профессией Марстона.

Середину стола занимал исключительно тонкой работы коренной зуб, явно сделанный из лучшего лиможского фарфора, тут же стоял небольшой мраморный бюст Пьера Фошара, известного как «отец оральной хирургии», равно как и бронзовая дощечка с барельефом, изображающим Гиппократа, который вправлял греческому воину вывихнутую челюсть. На стенах были развешаны искусно выполненные гравюры в рамках, представлявшие знаковые фигуры зубоврачебного ремесла: от средневекового цирюльника, вооруженного огромными щипцами, до механической бормашины, которую изобрел Джон Гринвуд, переделав материнскую прялку. Книжные шкафы ломились от томов по стоматологии, включавших факсимильный экземпляр древнекитайского трактата «Искусство зубного знахаря», фошаровскую «Зубоврачебную хирургию» в великолепном переплете, а также трехтомник Иоссии Флэгга «Основы челюстной анатомии».

Сразу же стало ясно, что комната использовалась дантистом и для домашних дел. На кресле лежал перевернутый раскрытый том в красном сафьяновом переплете. При ближайшем рассмотрении это оказался экземпляр смехотворно неумелого и вместе с тем безмерно популярного романа Теодора С. Фэя «Норман Лесли. Современная сказка», чей огромный коммерческий успех был еще одним обескураживающим признаком безнадежной, доходящей до умопомешательства сентиментальности американских читателей. На небольшом столике рядом с креслом стояли наполовину опустошенный стакан молока и тарелочка, на которой лежал недоеденный сырный сандвич.

При виде этих простых, таких человечных предметов меня мгновенно охватило недоброе предчувствие. Совершенно очевидно, доктор Марстон совсем недавно был в комнате. Где же он теперь? Для верности скажу, что не было причины предполагать худшее. К примеру, доктор мог просто выйти по делу. И все же, учитывая обескураживающие события дня, я не мог удержаться от чувства, что было что-то непередаваемо зловещее в этой брошенной книге и недоеденном бутерброде.

Страхи мои получили почти мгновенное подтверждение, так как в этот самый момент констебль Линч, прошедший в дальний конец гостиной, распахнул дверь, ведущую в соседнюю комнату, зашел в нее и потрясенно вскрикнул.

Мы с Тилденом бросились к нему. Хотя в комнате было темно, но в общих чертах ее можно было разглядеть при падавшем из гостиной свете. По находившимся здесь разнообразным предметам – застекленному шкафчику с медицинскими препаратами, столику с набором хирургических инструментов, бормашине с ножным приводом, кувшину с водой и плевательнице – я понял, что мы в рабочем кабинете Марстона. Откидное кресло, регулируемое с помощью деревянного уровня, стояло в дальнем углу. В кресле сидела неподвижная мужская фигура с запрокинутой назад головой, сжимавшая в правой руке некий предмет, поднесенный к открытому рту.

Сердце мое учащенно забилось, потом замерло, сведенное судорогой страха: прежде чем Линч чиркнул спичкой и поднес ее к ближайшей лампе, я уже точно знал, что мы увидим при ее свете.

– О Боже, – выдохнул Тилден, когда свет лампы озарил комнату.

В кресле неподвижно сидел доктор Ладлоу Марстон. Он держал пистолет, чье дуло было засунуто в рот. Пуля разнесла ему заднюю часть головы. Стена прямо передо мной была забрызгана кровью, смешанной с осколками кости и мозгами.

Грязно выругавшись, Линч немедля заподозрил в этом самоубийство. Однако не сделал он и шагу, как я остановил его, схватив за плечо. Он бросил на меня ошеломленный взгляд, я же указал на пол, по которому тянулась цепочка маленьких темно-красных следов в форме полумесяца, словно оставленных испачканными в крови каблуками; следы тянулись от кресла к окну.

Кто-то явно был в комнате с Марстоном и после его смерти выскользнул через окно.

Пока мои спутники, осторожно избегая кровавых пятен, принялись осматривать комнату в поисках улик, я застыл на месте как вкопанный. В мыслях у меня царил дикий беспорядок, чувства пребывали в смятении. Моя изначальная догадка – а именно, что вина за убийство Эльзи Болтон и двух обитательниц дома Рэндаллов ложится на Герберта Баллингера, – оказалась неправильной. Теперь выяснилось, что точно так же я ошибался и насчет Ладлоу Марстона. Другой, пока неведомый безумец разгуливал по городу. Однако его личность и мотивы по-прежнему оставались тайной.

Когда я думал о тупике, в который зашло расследование, на меня внезапно нахлынуло необычайно гнетущее чувство. Эта безнадежность, даже отчаяние сопровождалось чувством пронзительной жалости к жертвам убийцы. Я вспомнил о миссис Рэндалл, которая обращалась со мной с такой неизменной добротой. И о Ладлоу Марстоне, который, несмотря на всю смехотворность своих литературных притязаний, так необыкновенно высоко чтил меня и мое творчество. Ужас при мысли о том, что двое достойных уважения людей встретили такой страшный конец, был непереносим.

Какое чудовище могло совершать подобные зверства? И зачем?

В этот момент, словно угадав мои мысли, констебль Линч открыл небольшую кладовку и заявил:

– Это не грабеж, черт его побери.

– Что вы сказали? – спросил я, очнувшись от размышлений.

– Это не вор сделал, – последовал ответ.

– Что заставляет вас так думать?

Сунув руки в кладовку, Линч достал что-то с верхней полки и протянул мне, чтобы я мог получше рассмотреть.

– Никакой вор не ушел бы без этого, – сказал констебль.

При виде протянутого мне предмета я онемел от изумления. Челюсть у меня отвисла, глаза чуть не выскочили из орбит. Вещь в руках Линча была и вправду так прекрасна и явно дорога, что ни один грабитель не пренебрег бы ею. И все же я наверняка знал, что однажды ее украли у законного владельца.

Это была великолепная ореховая шкатулка, инкрустированная цветочным узором слоновой кости, с роскошными бронзовыми ручками.

Я глядел на исчезнувшую медицинскую шкатулку доктора Фаррагута!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Описывать мои чувства в этот момент просто глупо. Главным из них было резкое, ошеломительное изумление, о котором я уже упоминал. Здесь, в самом неожиданном месте, мы наткнулись на сокровище, которое я так безнадежно, так отчаянно искал. Каким образом могло оно оказаться в руках дантиста? По этому поводу у меня не было никаких соображений. Однако в данный момент вопрос этот не казался первостепенно важным. Один лишь факт, что украденная шкатулка доктора Фаррагута наконец нашлась, с лихвой перекрывал все остальное.

Подметив изумленное выражение моего лица, Линч сказал:

– Что случилось, По? Вам знакома эта вещица?

– Да, знакома, – ответил я, причем было слышно, как голос мой дрожит от волнения. – Она принадлежит доктору Эразму Фаррагуту из Конкорда, из дома которого ее украли несколько дней назад. В ней содержатся драгоценные и по большей части незаменимые ингредиенты, из которых он готовит свои природные эликсиры, столь чудодейственно излечившие многих его пациентов. Целью моего возвращения в Бостон были поиски именно этого сокровища, от которого теперь зависит выздоровление моей дорогой жены Вирджинии.