К Шубникову подошел и встал рядом пожилой черный как жук человек в тюбетейке и цветастом халате. Он тоже наблюдал за работами и изредка покрикивал:

— Не задерживай, Усман! Не задерживай!

Или:

— Оттуда тачкой не выберете, возьмите носилки!

Шубникова он, казалось, не замечал. Так прошло несколько минут, и вот совсем неожиданно уполномоченный услышал:

— Большое дело, начальник. Большое дело…

— Ты, ата, мне говоришь?

— Да, тебе… Я искал тебя… Только ты не подходи ко мне. Это лучше. И не смотри в мою сторону. Стой так и слушай меня…

— Хорошо, — произнес заинтересованный Шубников и спросил: — А ты знаешь, кто я?

— Знаю, начальник, потому и говорю. Я — бригадир землекопов. В мою бригаду сегодня утром пришли трое оттуда…

— Откуда?

— С чужой земли.

— С той стороны?

— Да…

— Их много оттуда идет.

— Правильно, но все разные. Одним нужна мануфактура, другим мука, третьим чай, четвертым — наша кровь. Но эти трое — честные люди, рабочие люди. У них пустой желудок, они хотят работать. Им можно верить. Они мне сказали сейчас, что на нашу сторону перебрался курбаши Мавлан со своей бандой.

— Знаю об этом.

— Но ты не знаешь, где таится банда.

— А ты?

— Я тоже не знаю, а эти трое знают и могут сказать.

Шубников скосил глаза и посмотрел на таджика. Тот, прикрыв ладошкой брови, внимательно следил за работами в котловане.

— Мухитдин-ата! Иди, пей хину! — крикнул он. — А то опять вечером малярия затрясет. Передай тачку Халилу!

— Дальше говори, — напомнил о себе Шубников.

— И еще они расскажут тебе, что на подмогу к Мавлану идет с гор со своей шайкой какой-то Наруз Ахмед. Сообща они готовятся напасть на районный центр.

— Где эти люди? Я хочу их видеть.

— За этим я и пришел. Я пойду, а ты не теряй меня из виду. Иди за мной, но не сразу. Так лучше. Тут есть разные глаза и разные уши.

Бригадир отдал еще какую-то команду рабочим и медленной походкой направился в поселок. Минуту спустя в противоположную сторону пошел Шубников и обогнув высокие отвалы земли, повернул к поселку.

12

Белое солнце немилосердно жгло землю. С юга дул огненный "афганец", свистел в чахлых кустиках верблюжьей колючки, шевелил песчаные гряды, курчавил загривки мертвых барханов.

Вокруг простиралась бурая, выжженная пустыня. Сквозь палящий зной навстречу горячему солнцу мчались три всадника. Пыль покрывала их с головы до ног, песок лез в глаза, щекотал ноздри, поскрипывал на зубах.

Всадники торопились, Путь их лежал к далеким горам, что громоздились на юге, увенчанным белыми снежными шапками.

— Сатанинское пекло! — зло бросил Саттар Халилов, скакавший впереди. Он перевел коня с рыси на шаг. Два бойца пристроились к нему по обе стороны.

— Да, здорово печет, — согласился таджик Закир и, сняв фуражку, вытер рукавом бритую наголо голову.

— Посмотрите! — воскликнул Гребенников и выбросил руку вперед.

Зрелище было обычным для этих мест. Горячие лучи солнца, встречаясь на своем пути с охлажденным воздухом гор и преломляясь в нем, создавали причудливые миражи. Фантастические картины менялись одна за другой. Вначале показалась неохватная глазом ширь водной глади, а секунду спустя с другой точки рисовались уже какие-то сказочные чертоги со множеством колонн, которые, в свою очередь, сменил зеленый цветущий оазис.

— Если бы вместо всех этих сказок кишлак Обисарым показался… — зло проговорил Саттар.

— Его не увидишь, — ответил Закир. — Его только с воздуха и можно увидеть. В горах он лежит.

— Ты давно в нем был? — спросил Саттар.

— Шесть лет назад. Батрачил там весну, лето и осень. Мой родной кишлак в двадцати километрах от Обисарыма… И тоже в горах. Похожи они один на другой.

— А дом Наруза Ахмеда знал? — поинтересовался Саттар.

— Нет, про Наруза Ахмеда я тогда ничего не слышал.

— Эге! Кто же это? — и Гребенников резко осадил своего коня.

Все посмотрели направо. Из глубины песков наперерез им неслась группа всадников, примерно с полэскадрона.

Остановились и Саттар с Закиром.

— Это уже не мираж, — с усмешкой проговорил Гребенников. — От такого миража нам может не поздоровиться.

Все трое без всякой команды приготовили винтовки, передернули затворы и стали ждать.

— Стрелять только по команде, — предупредил Саттар и подумал: "Плохо дело. Это, видно, джигиты Наруза Ахмеда. Нас они, конечно, увидели. Но как же мы их прозевали? Придется держать бой. Бежать глупо, да и все равно не уйдешь".

Группа мчалась без строя, и это-то главным образом насторожило Саттара, хотя он и знал, что нередко красные конники, чтобы не спугнуть басмачей и навязать им бой, следуя их же обычаю, передвигаются в песках без строя.

Когда расстояние сократилось, Саттар вдруг поднял винтовку над головой, потряс ею и крикнул:

— Наши! Дивизионцы!

Теперь уже Саттар хорошо разглядел серого коня, на котором сидел уполномоченный особого отдела Шубников.

Всадники сблизились, спешились, повалились на горячий песок и тотчас задымили цигарками.

Шубников улегся рядом с Саттаром и спросил:

— Кого-нибудь встретили в пути?

— Ни души. Ни вчера, ни сегодня. А что?

— Курбаши Мавлан соединился с Нарузом Ахмедом. Они целились на райцентр, но наши их отбросили, и теперь банда уходит в пески. Мы вышли на перехват.

— А особый отряд выступил? — спросил Гребенников.

— Выступил. И доброотрядцы, и краснопалочники. Все выступили. Мы их окружить должны. Завтра, по всем видам, рубиться будем.

Саттар смущенно сдвинул фуражку на глаза. Он понимал, что не вовремя оставил свою часть. Конечно, его личное дело тоже не терпит отлагательства, ведь речь идет о живом человеке, может быть, о жизни Анзират. И тем не менее он чувствовал себя неловко.

Шубников будто разгадал его мысли.

— Как только выручишь свою деву, поручи ее ребятам, а сам скачи ко мне. Понял?

Саттар кивнул.

— Я буду в засаде у Белого Мазара. Знаешь?

Саттар опять кивнул.

— А теперь скачи! Время дорого. И поглядывай хорошенько! Сейчас и на банду напороться не трудно. Их дозоры снуют всюду.

Уполномоченный поднялся с песка, еще раза два затянулся и отдал команду:

— По коням!

Дивизионцы взлетели в седла.

— Счастливо! — крикнул Шубников, трогая своего коня. — Быстрее оборачивайтесь, хлопцы!

Саттар, Гребенников и Закир сели на коней.

Группы тронулись, каждая в свою сторону.

Часа через три солнце спустилось к горизонту. Слева, километрах в десяти, неясно замаячили постройки одинокого кишлака.

— Колхоз имени Буденного, — пояснил Закир. — Хороший будет колхоз. Сейчас к нему воду ведут от канала.

Солнце скрылось за край земли. Небо сделалось багряным, потом тускло-серым.

Всадники понукали коней.

Наконец сиреневые громады гор вплотную надвинулись на степь. Дорога начала сужаться и повернула к ущелью, откуда тянуло холодным воздухом.

— Уртак помкомвзвода! — обратился к Саттару Закир. — Разрешите, я поеду передним. Тут трудная дорога. Очень трудная.

Всадники вытянулись гуськом. Каменистая ступенчатая тропа, прижимаясь к левой стене ущелья, повела на подъем.

— Овринг, — сказал, обернувшись, Закир.

Да, это был овринг — карниз, вырубленный руками человека вдоль отвесных скал. Местами он был выложен камнем, местами — бревнами, кое-где хворостом. По зыбкому, непрочному настилу лошади двигались медленно. Чем выше поднималась тропа, тем осторожнее делался их шаг. Слева высились скалы, справа, по дну ущелья, несся, грохоча и пенясь на камнях, бурный горный поток.

Почти у самого перевала, откуда тропа должна была пойти на снижение, на остром, как кинжал, скалистом пике всадники увидели крупного архара. Он стоял, не шевелясь, точно каменное изваяние, высоко подняв голову, увенчанную массивными рогами.

Карниз становился все уже и уже, и разминуться со встречным всадником здесь не было никакой возможности. Хворостяной настил колыхался под ногами коней. Казалось, что в любую минуту он может рухнуть и увлечь за собой в пропасть людей и животных.