Разведчики жили ожиданием. Ещё два или три раза слышали они шум мотора, но он возникал и исчезал где-то в стороне.

А Петя все стучал. Он видел, с какой заботой и вниманием относятся к нему товарищи, как хочется каждому из них взять на себя хотя бы часть того бремени, которое легло на его плечи. Но увы! Никто не может протиснуться в узкую щель, кроме Пети.

Зато Лука Лукич подкладывал ему лучшие кусочки за обедом. В последние дни Хватай-Муха просто превосходил самого себя по части кулинарии. В его распоряжении находилось такое отличное сырьё, как свежая баранина и рыба, орехи и ягоды, и с десяток самых важных приправ, вроде петрушки, лука и чеснока, которые в диком виде потихоньку росли даже зимой: сверху их накрывал снежок, а снизу подогревало тепло почвы. Лука Лукич буквально колдовал на кухне. Когда вечером приходил Петя и у очага собирались все жители кратера, Лука Лукич усаживал их за чисто выскобленный стол и с выражением высокой торжественности на лице ставил перед ними деревянные миски с густым украинским борщом, почти настоящий ячменный хлеб и с чувством большого удовлетворения любовался аппетитом своих столовников.

— Как? А? Горячо?

Спросить, вкусно ли, ему не разрешала скромность. Но все неизменно отвечали:

— Вкусно, Лука Лукич! Ой, как вкусно!..

— А тебе, Петя, подлить ещё, а? Це ж жирненький борщок, дюже какой полезный для здоровья!..

И наш труженик, едва отвалившись от стола, бухался на постель и засыпал мёртвым сном. А пока он спал, Любимов и Орочко или Сперанский с Усковым и Борисом снова шли в пещеру, жгли костры и выламывали камни, все расширяя и углубляя проход. День принадлежал «вперёдсмотрящему» Пете, ночь — всем остальным.

Однажды, когда Петя лежал в забое и, обливаясь потом, долбил неподатливую стенку, камень внезапно подался, молоток ударился в пустоту, свеча погасла и струя прохладного, но необыкновенно вкусного воздуха ворвалась в забой. Петя ахнул, захлебнулся, у него закружилась голова, и он потерял сознание.

Свежий воздух с лёгким шумом вырывался из щели, захватывая с собой пыль и копоть. Любимов вскочил и попытался поскорее зажечь свечи. Но руки дрожат. Он чувствует, что в забое произошло что-то необыкновенное — быть может, то, чего они с таким волнением ждут уже столько времени. Он ударил кремнём об огниво! Раз, другой! Наконец-то! Вот загорелась и свечка. Слабый свет озарил покрасневшее от волнения лицо Николая Никаноровича.

— Петя! — кричит он.

Тихо. В забое ни звука. Тихо, как в могиле…

— Петя! — ещё громче кричит Любимов, почуяв, что с мальчиком неладно. — Отзовись, Петя! Где ты, что с тобой!

Тишина.

— Петя, мальчик!

Никогда, сколько помнит себя старый проводник, он не плакал. Всякое бывало на жизненном пути этого железного человека. Но слез в его глазах не видел никто.

А вот сейчас…

Он сидел в тёмной пещере, в кромешной тьме, прижавшись лицом к камню, и тяжёлые рыдания сотрясали его большое тело.

Глава двадцать третья

Газ наступает. — Ночной побег. — Героическая битва с каменной твердью

В только что описанный нами день вместе с Любимовым в пещере находился Усков. Однако незадолго до роковой минуты геолог отлучился. Ему не давали покоя кимберлиты, эти голубые глины с кроваво-красными крапинками пирона, которые он нашёл неподалёку от пещеры. Теперь у него уже не было сомнений в том, что это алмазоносные породы. Его необычайно волновало и самое открытие, а также — не скроем — и тот факт, что он был первым советским геологом, открывшим коренные алмазные месторождения в нашей стране.

Итак, — повторяем, он ненадолго оставил Любимова и возвращался в пещеру в весёлом настроении, потому что нашёл прямо на земле несколько мелких, но совершенно очистившихся от породы алмазов.

Усков имел в виду отослать Петю на отдых и зажечь костры. Шёл он быстро, держа в руке свечу.

Вот поворот вправо. Уже близко. Внезапно пламя свечи заколебалось, метнулось назад и погасло. Усков остановился как вкопанный. Ветер? Догадка мгновенно заставила его сердце усиленно забиться. Неужели Петя пробил стену… Усков выхватил из кармана электрический фонарик, который зажигал только в самых исключительных случаях, и бегом пустился вперёд.

Что это? В темноте, привалившись к узкой щели, лежал Любимов и рыдал.

— Где Петя? Что случилось?

Не ожидая ответа, Усков бросился к щели и осветил узкий забой. Луч скользнул по стенкам и остановился на подошвах сапог. Знакомые, стоптанные сапоги. И всего-то метров пять…

— Петя! — что есть силы закричал Усков. Мальчик не отвечал. По вот послышался не то слабый вздох, не то стон.

— Слышишь меня, Петя? Петя!..

— Я сейчас!.. — донёсся в ответ слабый голос. Резиновые сапоги зашевелились. Петя медленно и осторожно повернулся и пополз на луч фонаря. Усков нервно засмеялся:

— Ну чего ты расстроился, Николай Никанорович? Жив наш парень, вот он…

Мертвенно бледный после обморока, осунувшийся, Петя с трудом выполз из своей норы и слабо улыбнулся.

— Пробил, — сказал он и хотел добавить что-то, но страшный кашель заставил его схватиться за грудь. — Ой, как больно!.. — тихо застонал он и упал Ускову на руки Когда Петю принесли домой, он весь горел. В груди у него хрипело, он дышал часто и трудно.

— Боюсь, что воспаление лёгких, — сразу сказал Сперанский и нахмурился.

— Как же он мог схватить это воспаление в тёплой и затхлой пещере? — спросил кто-то.

— Очень просто, — ответил врач. — Если он лежал потный на сквозняке… Вот и простыл… Ничего, я займусь им.

Вряд ли надо объяснять всю трудность положения Сперанского. Он был врач, и, естественно, все надежды устремились па него. Но ведь он уже много лет не занимался врачебной практикой. Да наконец будь он хоть какой угодно профессор, для лечения нужны медикаменты… Все понимали это. Однако, к чести Владимира Ивановича надо сказать, что он взялся за лечение Пети уверенно и спокойно. Нет лекарств? Доктор стал варить отвары из трав и из лесной малины, запасы которых приготовил в достаточном количестве для самого себя.

Мальчик лежал накрытый тёплыми шкурами Какой тревогой горели глаза Ускова! Как волновался Николай Никанорович! У Хватай-Мухи усы потеряли способность закручиваться кверху и как-то уныло обвисли. Но Сперанский, который не отходил от постели больного, говорил:

— Ничего! Вытянет! Парень крепкий. Встанет, посидит на солнце, скоро поправится. Весна на дворе!

Да, пришла весна. Всюду запахло распаренной хвоей. Над кратером все чаще голубело высокое чистое небо, и солнце довершало то, чего не смогло сделать за зиму тепло спящего вулкана: почва парила, просыхая, и покрывалась густой зеленью. Из-под опавших листьев и бурой хвои целыми рощицами вылезали нежные подснежники. Кедровая шишка, покойно лежавшая всю зиму на густой траве, теперь выпустила десяток зелёных ножек-побегов, поднялась на них, упруго вцепилась в землю, будто схватилась за материнскую грудь, и, полная соками своей кормилицы, скоро раскинула по сторонам нежные, младенчески полные семядольки. Птицы тоже праздновали рождение весны. Скрипели кедровки. Тарахтели сороки. Чёрный дрозд, неизвестно когда и как попавший в эти широты, то и дело очередями выстреливал свои мелодии. Нежно переговаривались пуночки. Задумчивые вороны, целыми днями молча сидевшие на сухих лесинах, внезапно пробуждались и оглашали лес неистовым криком.

Тревога и ожидание сквозили в повадках зверей. Бараны срывались с места и беспричинно скакали по камням. Медведи ходили парами, и Борис божился и клялся, что уже видел маленьких медвежат. Лисы и зайцы каждое утро устраивали карусель, гоняясь в густых зарослях лещины и вереска, Все в природе торжествовало.

И Петя действительно стал понемногу подыматься Он уже ел, сидя за столом. Вскоре он смог выходить на поляну, играть с собаками и греться на солнце, которое вовсю сияло над кратером.

Ещё через несколько дней он даже пошёл на охоту и принёс Лукичу пару симпатичных уток. Так что все были счастливы.