Говоря это, Педро Диац крепче подтягивал подпругу своей лошади и уже собирался уехать.

— Еще пару слов, — остановил его жестом Фабиан. — Как давно в руках Кучильо серая лошадь, спотыкающаяся на правую ногу?

— Насколько я знаю, вот уже два года.

Эта беседа осталась незамеченной Кучильо — загородь, состоявшая из хлопковых деревьев, не давала ему возможности видеть происходившее. Он стоял на коленях, ползал по земле, покрытой золотыми крупинками, и все не мог умерить приступов алчности, от которой тряслись руки. Жилы на лбу злодея набрякли, лицо покрылось потом.

Диац закончил свою исповедь в тот момент, когда убийца, преодолев свое волнение, стал возводить на своем плаще блестящую пирамиду.

— О, ужасный роковой день! — сказал Фабиан, не сомневавшийся больше насчет убийцы своего приемного отца. — Что мне делать с этим человеком? Скажите мне, поскольку вы оба знаете, что он сделал с моим воспитателем? Посоветуйте мне, Хозе, Розбуа? Сам я неспособен принять решение — слишком много у меня душевных потрясений в этот день.

— Неужели, сын мой, подлый негодяй, убивший твоего воспитателя, заслуживает более пощады, нежели храбрый дворянин, убивший твою мать? — решительно сказал канадец.

— Кто бы ни пал жертвой этого негодяя — ваш ли приемный отец или кто другой, во всяком случае убийца заслуживает смерти, — прибавил Диац, вскакивая на коня. — Вам предоставляется месть.

— Я не хотел бы, чтобы вы нас покидали, — заметил Розбуа Диацу. — Человек, подобный вам, ненавидящий индейцев, был бы для меня товарищем, чье общество мне отрадно.

— Мои обязанности зовут меня назад в лагерь, который мы покинули, к нашему несчастью. Но две вещи я не забуду никогда: во-первых, я имел дело с великодушными врагами, и, во-вторых, я поклялся не говорить никому об этих несметных богатствах.

Сказав так, Диац повернул коня назад и быстро поскакал к стану, размышляя о том, как сообразовать данное слово с заботой о безопасности экспедиции, начальство над которой ему передал перед смертью его предводитель.

Три друга вскоре потеряли его из виду.

В то время как он удалился, другой, незамеченный ими всадник возвращался в мексиканский лагерь, скача галопом по берегу одного из рукавов реки. То был Барайя. Он спешил за подкреплением и конечно же не думал, что найдет лагерь опустошенным огнем и мечом.

Солнце поднялось высоко и припекало разгоряченное лицо Кучильо, который бросал взоры то на свою золотую жатву, то на трех охотников, совещавшихся о том, как поступить со злодеем.

Фабиан молча выслушал канадца и теперь хотел узнать мнение Хозе.

— Вы дали обет, — сказал испанец, — от которого вас ничто не может избавить. Жена Арелланоса приняла его от вас на смертном одре, убийца ее мужа в вашей власти. Вы должны исполнить вашу клятву.

Потом, заметив на лице Фабиана малодушную нерешительность, он прибавил:

— Но если вам это очень уж претит, я возьмусь за него.

С этими словами Хозе направил шаги к загороди, отделявшей его от Кучильо, в то время как бандит не замечал ничего происходящего окрест. Его судорожно напрягшиеся пальцы рыли песок, очищая золото от ила.

— Сеньор Кучильо! Мне хотелось бы сказать вам одно ласковое словечко, — крикнул Хозе, раздвигая ветви хлопчатобумажных ветвей. — Эй, сеньор Кучильо!

Но Кучильо ничего не слышал.

Только на третий зов он обернулся и показал Хозе свое разгоряченное работой лицо. Кучу собранного золота он поспешно прикрыл краем плаща, но она была слишком велика, чтобы скрыть ее от чужих глаз.

Хозе объяснил ему, что никто не тронет его золота, и сумел под предлогом некоего важного известия выманить на вершину холма. Там трое охотников уселись вокруг Кучильо. Бандит с тревогой глядел на серьезные лица тех, гнева которых по многим причинам он должен был опасаться. Невольно к нему вернулись его прежние опасения. Тем не менее он старался сохранить самонадеянный вид.

Фабиан медленно поднялся с места, при этом Кучильо вздрогнул.

— Кучильо, — сказал Фабиан, — без вашей помощи я умер бы от жажды, и вы оказали мне услугу, за что я вам благодарен. Я простил удар кинжалом, который вы нанесли мне на гациенде дель-Венадо. Я простил вам новые попытки злодеяний, сделанные вами вблизи Сальто-де-Агуа. Я вам простил выстрел, сделать который с вершины этой пирамиды могли только вы и который был предназначен скорей всего мне, но я простил бы вам все покушения на мою жизнь, которую вы мне сами спасли, однако одного я вам не могу простить — убийства Марка Арелланоса, за которого я поклялся отомстить.

Смертельная бледность исказила лицо разбойника. Он не мог долее заблуждаться относительно ожидающей его судьбы. Повязка мгновенно спала с его глаз, и надежды, которыми он сам себя обманул, сменились трезвой действительностью.

— Марка Арелланоса? — произнес он, заикаясь. — Кто вам это сказал? Я не убивал его. Ложь!

Фабиан горько усмехнулся.

— Кто говорит пастуху, — сказал он, — где пещера ягуара? Кто говорит вакеро, куда бежала преследуемая им лошадь? Кто указывает индейцу неприятеля, которого он ищет? Кто указывает злоумышленнику золото, скрываемое Господом? Только поверхность озера не сохраняет следов птицы, пролетевшей над нею! Но почва, травы, мох — все удерживает для наших взоров следы ягуара, лошади, индейца; я думаю, это вам так же известно, как и мне.

— Я не убивал Арелланоса, — повторил разбойник.

— Говорю вам, вы убили его! Вы убили его, сидя за общим очагом; вы бросили его тело в реку. Земля мне рассказала обо всем, начиная с хромоты вашей лошади и до раны, которую вы получили в ногу во время борьбы.

— Пощадите, пощадите, сеньор Тибурцио! — воскликнул Кучильо, пораженный неожиданным открытием происшествий, свидетелем которых мог быть только Бог. — Возьмите все золото, данное вами мне, но пощадите мою жизнь, и в благодарность за это я убью всех ваших врагов… Всегда, везде… по мановению вашей руки я буду убивать каждого… даром… даже моего отца, если вы прикажете, только… умоляю вас, во имя Всемогущего Творца, солнце которого озаряет нас… Только пощадите мою жизнь, пощадите меня! — продолжал он, подползая на коленях к Фабиану.

— Арелланос умолял вас о пощаде, но вняли ли вы его мольбам? — спросил Фабиан, отворачиваясь.

— Я убил его только для того, чтобы одному завладеть этим золотом, а теперь я отдаю это золото за мою жизнь, чего же хотите еще? — продолжал он, вырываясь из рук Хозе, который не давал ему целовать ноги Фабиана.

С искаженным от страха лицом, с белой пеной на губах, с глазами навыкате разбойник продолжал умолять сохранить ему жизнь, стараясь подползти к Фабиану.

Он почти добрался до края пропасти. За его спиной вода, пенясь, низвергалась в пучину.

— Пощадите, пощадите! — повторял он. — Заклинаю вас именем вашей матери!

— Что?! — воскликнул Фабиан, бросаясь к Кучильо, но слова замерли на его губах.

Хозе толчком ноги сбросил Кучильо в пропасть.

— Что вы сделали, Хозе? — крикнул Фабиан.

— Злодей не стоил ни веревки, ни заряда пороха, — сплюнул охотник.

Фабиан нагнулся, посмотрел в пропасть и с ужасом отступил назад.

На ветках кустарника, грозивших ежеминутно сломаться под тяжестью, висел над пропастью Кучильо, воя от страха.

— Помогите мне! Помогите мне! — кричал он. — Если в вас есть человеческая душа!

Три приятеля молча смотрели друг на друга, каждый отирал пот, покрывавший лоб.

Краткое молчание последовало за этими мольбами Кучильо. Ужас лишил его голоса и рассудка. Ужасный хохот коснулся слуха трех охотников.

— Ха… ха!.. — кричал злодей. — Отчего сверкают так глаза дона Эстевана?.. Зачем так не в меру блестит этот слиток золота?.. Ха! Я понимаю… дон Эстеван… его глаза… Ха!.. Ха!..

Наконец пропасть огласилась ужасным криком. Кучильо сорвался со скалы и упал в озеро, образуемое водопадом.