Как и следовало ожидать, все вокруг было безнадежно запущено у этой русской помещицы. Она обожала лоск, блеск, роскошь, но нищета проявляла себя трагически ярко. В ее дворце огромные залы, театральные фойе, пышные балы, но жилые комнаты дворца «поражают теснотой, убожеством обстановки, неряшеством». Двери не затворяются, в окна дует, комнаты чрезвычайно сыры, вода течет по стенным обшивкам. В печи, которая находится в спальне, зияют огромные щели. В маленькой каморке возле спальни теснится 17 человек прислуги. Мебели до такой степени мало, что зеркала, постели, столы и стулья приходится возить с собой не только из одного дворца в другой, но даже и при поездках из Петербурга в Москву. Во время путешествий вещи ломают, бьют и в таком виде, жалкие, ободранные, так и оставляют по дворцовым комнатам.

Таков внешний обиход этой помещицы. Таков же обиход и личный. Не любившая порядка, не имевшая определенных часов для сна, вставания и еды, ненавидевшая всякие серьезные занятия, иногда до крайности фамильярная, а в следующую минуту готовая рассердиться из-за пустяка, гостеприимная до того, что не стеснявшаяся, по примеру матери, зайти в кухню и угостить гостя блюдом собственного изготовления, и в то же время бранившая своих придворных самой грубой бранью, окруженная кучей сплетниц и приживалок, — такой была эта провинциальная помещица на троне.

У Петра была по крайней мере дубинка. Был свой, пусть грубый, но порядок. Елизавета Петровна бьет своих приближенных старой туфлей по щекам.

Перед нами именно тот тип, который в народе называют звучным словом «халда». Но эта «халда» во что бы то ни стало хочет быть изящной и поэтической. Вот-вот улетит! Она называет себя феей Астреей. И специальной труппе поручено поставить аллегорический балет «Радости русского народа при появлении его Астреи». Этот жанр считается до такой степени государственно важным, что в Академии Наук, переименованной для пущей важности в «Академию де Сианс», вводится особая кафедра по аллегориям.

По свидетельству Дугласа, предшественника маркиза де Опиталь, в Царскосельском дворце, летней резиденции Елизаветы, введены все утонченности, самое последнее слово роскоши и комфорта. Здесь и подъемные механизмы, на мягких подушках поднимающие гостей на второй этаж, и механические столы, на которых блюда появляются без участия слуг, и «самодвижущиеся лодки и кареты».

Но рядом с дворцом — никем не убираемые трупы лошадей, и германский посол, приглашенный в Царское Село, жалуется на невероятно тяжелый запах.

То же соединение полного убожества с комфортом проявляется во всем. Когда императрица Елизавета едет из Петербурга в Москву, она во имя комфорта берет с собой сенат и синод, иностранную и военную коллегию, дворцовую канцелярию. Ехать так ехать! В эту временную поездку командируется не более и не менее как 80 тысяч человек и 19 тысяч лошадей! Императрица проявляет большие требования и к удобствам поездки. Коляска ее представляет собой целый дом на колесах, в окна которого видны столы, заставленные бутылками и богатыми яствами. В высоком кресле восседает сама императрица, а рядом на стульях — придворные. Дюжина лошадей, которых запрягают в гигантскую карету ее величества, должна была все время нестись вскачь. Рядом мчались запасные лошади, чтобы можно было молниеносно заменить загнанных. В двое суток нужно было во что бы то ни стало промчаться из Петербурга в Москву, так что лошадей для поездок императрицы выбирали специально тренированных.

Как только заканчивалась эта пышная поездка — в Москве, тотчас по прибытии, проявляло себя обычное, глубоко провинциальное, средневековое какое-то убожество. Подъезд императорского дворца в Москве был превращен, увы, в отхожее место. Елизавета сплошь и рядом требовала присылки для задуманных ею построек неограниченного числа плотников, добивалась того, чтобы дворец был воздвигнут именно в 24 часа, но во дворцах этих, блещущих внешней пышностью, не успевали построить самых необходимых отделений.

Личные вкусы императрицы, несмотря на демонстрировавшуюся ею любовь к изысканным блюдам французской кухни, проявлялись в нескрываемом пристрастии к щам, баранине, кулебяке и гречневой каше. Не удивляет зафиксированное летописцами умение Елизаветы в один присест съедать два десятка блинов.

Русская натура требовала всего помногу. Если уж устраивать бал по случаю именин Шувалова, так танцы должны продолжаться 48 часов без перерыва!

Русская натура требовала, чтобы всего было много, начиная с количества фаворитов. Образ жизни вела Елизавета самый светский: с вечерни — на бал, с бала поспешала к заутрене, оттуда на допрос в Петропавловскую крепость, оттуда на пристань смотреть драгоценности, оттуда в гости к кумушкам, составлявшим ее «звездную палату», оттуда на богомолье в монастырь, где должно состояться любовное свидание. Чем, в самом деле, не повторение буйной и бурной натуры Петра Великого!

Удивляться ли тем коммерческим способностям, которые так часто проявляет с высоты трона томная Елизавета? Не довольствуясь монополией на водку и табак, она надумала ввести монополию на мануфактуры, всерьез мечтая «погубить лионскую индустрию». По указу Елизаветы открываются два банка — Дворянский и Торговый. Елизавета желает именно в области финансов показать миру чудеса.

Толку от этих стараний выходит ужасно мало. Когда некий раскольник Прядунов открыл источники нефти в России и послал образчики не только в Петербург, но и в Гамбург, то они вызвали всеобщее одобрение. На его горе в дело вмешалась Елизавета. И вот уже медицинская канцелярия ссорится с коллегией копей по вопросам «о лечебных свойствах этой субстанции», а бедного Прядунова на всякий случай отправляют в тюрьму, предварительно подвергнув крупному денежному штрафу.

Когда крестьянин Яранского уезда Леонтий Шемшуренко, сидя в тюрьме, изобрел какой-то новый самодвигатель, изобретателя на три месяца отпустили на свободу и даже дали ему 80 рублей на опыты.

За 15 лет до этого Шемшуренко уже изобрел новый аппарат для подъема на колокольню большого церковного колокола, и аппарат этот артиллеристы одобрили и уже применяли в деле. Но это не изменило судьбы Шемшуренко. Изобретателя продержали в тюрьме 15 лет (преимущественно за его крестьянское происхождение). Дело, по которому он привлечен, пустяковое: какой-то донос об обманной продаже водки, причем Шемшуренко был даже не обвиняемым, а свидетелем.

Когда ему выдали 80 рублей и отпустили на три месяца на свободу, он проявил энергию небывалую, закончил свою машину, построил самодвижущиеся сани и самодвигатель на колесах с особым счетчиком-часами, приделанными позади, показывавшими пройденное расстояние и звонившими после каждой пройденной версты. Но по истечении трехмесячного срока Шемшуренко препроводили назад в тюрьму. Императрица Елизавета считает необходимым уважать закон. Никакого дальнейшего развития это изобретение, по тем временам изумительное, так и не получило. Никто Шемшуренко так и не заинтересовался.

Барышня-аристократка давно обратилась в растолстевшую провинциальную помещицу — «халду». Давно потерян счет любовникам и фаворитам, годы уже не те, но императрица Елизавета по-прежнему молодится и настойчиво пользуется румянами и белилами, по-прежнему старается поразить земной шар туалетами, по-прежнему боится заговоров.

Но костлявая заговорщица-смерть неуловима даже для всемогущего Ушакова с Шуваловым. Кто сменит на русском престоле эту провинциальную помещицу, женщину рыхлую и сырую? Ей бы свахой где-нибудь в Замоскворечье — может быть, и хорошего слова от людей дождалась бы.

Но она — императрица, самодержавная повелительница огромной страны, и безрадостны и унылы грешные итоги грешной жизни.

Петр III

В большой зале дворца освещение тусклое. Сальные свечи уже заменены стеариновыми, но, по новизне дела, стеариновых свечей как следует готовить еще не умеют. Фитили дымят, чадят, дают мало света.

Высокая, вертлявая, суетливая фигура, отражаясь тенью в высоких зеркалах, кажется призраком. Фигура делает странные движения, потирает руки, ходит вокруг стола на цыпочках. Лицо этого человека с оскаленными зубами, узкое, продолговатое. Оскаленный рот беззвучно смеется. Белесые невыразительные глаза кажутся безумными.