Петр Великий был человек веселый. В 1711 году сорокалетним дядей он катается в Дрездене на деревянных лошадках карусели и до слез смеется от удовольствия. Через десять лет после этого, в 1721 году, во время народных увеселений по случаю Ништадского мира, он поет и прыгает в толпе, «вскакивает на столы и во все горло распевает дикие песни».

Петр был человек веселый. Ему недоставало тех хитрых выдумок, которыми он разнообразил и усложнял казни, производимые в его присутствии и им лично. В 1723 году, имея за плечами уже свыше пятидесяти годков довольно бурной жизни, Петр приказывает, например, среди ночи бить в набат, поднимает с постелей всех жителей Петербурга, и когда они в ужасе, связанные царским приказом, обязывающим всех помогать при тушении пожаров, бегут по направлению к видному всему городу зареву, то находят там разложенный по приказанию царя огромный костер и слышат веселый хохот:

— Гы-гы-гы! Первое апреля!

Мы видели уже в главе о «Всешутейшем соборе», как много болезненного надрыва, издевательства над самим собой и кощунства было в характере Петра. Во все свои забавы и увеселения Петр вносил прежде всего элемент строгого приказа и строгого ритуала. Никто не смел отказываться от напитков, от танцев, от буйного «машкерада» под угрозой строгого наказания. Все должны были веселиться не только по приказу, но и с оглядкой, потому что никто не знал, чего можно ожидать от этого буйного весельчака. Вспыльчив был Петр неимоверно. Даже его любимцы Лефорт и Меньшиков сплошь и рядом попадали в очень тяжелые истории. Петр то опрокидывал Лефорта на пол и топтал его ногами, то до крови избивал на празднике Меньшикова.

Если так обращался царь с привилегированными, то гораздо хуже было положение рядовых подданных. Сплошь и рядом повторяются случаи, когда царь убивает на месте не угодившего ему слугу.

Даже в церкви, в базильянском монастыре в Полоцке, например, разгневавшись на настоятеля отца Козиковского, Петр выхватил шпагу и убил его на месте. Офицеры его свиты считают наиболее подходящим также вынуть шпаги и наброситься на остальных монахов. Трое заколоты на месте, двое умирают от ран назавтра.

В 1703 году, оказавшись недоволен словами голландского посланника, Петр ударил его в ухо и кинулся на него со шпагой. Заступничество окружающих спасло на этот раз жизнь посланнику, и дело последствий не имело. Дипломатический корпус успел привыкнуть к нравам русской столицы.

«Народ безмолвствовал». Во все времена и во все дни в полной силе оставалась эта трагическая формула. «На всех языках усе мовчить, бо благоденствуе», — объяснил это неизменное при всех Романовых безмолвие Тарас Шевченко.

И если безмолвствовал народ и ранее, то в дни Петра, когда буйно свирепствовала тайная разыскная канцелярия, когда день и ночь творилась заплечная работа в Преображенском приказе, когда призрак доноса, отзвуки жуткого восклицания «Слово и дело!» чудились на каждом шагу — народное безмолвие должно было быть еще мрачней, еще более всеобщим. Но в низах, где-то в глубине народной, назревал и рос угрюмый ропот. Документы тайной полиции, сохранившиеся до наших дней, которые В. О. Ключевский называет особым и редким видом народного творчества, рисуют чрезвычайно яркую картину. До эпохи Петра в народном сознании царь, живущий во дворце и восседающий на троне, был окружен ореолом неземного величия, и поэтому все грехи правления, все тяготы жизни ставились на счет «средостения» бояр и приказных.

Петр сошел с заоблачной высоты, он был здесь же, рядом, то горланящим пьяные песни в трактире Немецкой слободы, то в рабочем костюме в толпе плотников, то в «машкераде», наряженным в шутовской костюм. Вместо царя, в порфире и короне, со скипетром и державой в руках, рядом оказывается коренастый человек с гримасничающим лицом, трясущимися руками, с трубкой в зубах. Человек, который пил водку, сквернословил и дрался, как любой матрос.

В народе вырастала легенда: «Это не настоящий царь, а подменный самозванец».

Народные толки, подслушанные тайной полицией, как раз говорят о том, что на престоле вместо подлинного царя оказался подменный немчонок. Царица Наталья родила будто бы девочку, а Лефорт подменил ребенка, подложил другого. Отсюда и пошло немецкое заведение брить бороды, носить немецкое платье, курить окаянный табак, ассамблеи немецкие с маскарадами проводить. Например, после Нарвы колокола с церквей приказано поснимать и на пушки переплавить. Сразу видно, что не настоящий, не русский царь. Недаром жену и сестру в монастыре держит.

Протоколы допросов в Преображенском приказе полностью передают те жалобы, за которые так нещадно Петр со своими палачами рубил головы: «С тех пор как нам Бог царя прислал, мы единого светлого дня не видели. Боярские дети жалуются на налоги, крестьяне на принудительные работы, дворяне на обязательную службу. Какой он царь — мироед! Убить его мало!»

Рядом с легендой о том, что Петр еще в детстве был подменен немчонком, вырос целый ряд других: уехал за границу настоящий царь, но в «стекольном» государстве (Стокгольме) настоящего царя посадили в тюрьму, а вместо него самозванца прислали, вот он теперь над русским народом и издевается. Еще более распространилась легенда о Петре-антихристе. Известия об этом шли из церковных кругов, взбаламученных новшествами Никона. Эта легенда особенно укрепилась, когда Петр изменил прежний календарь и ввел летоисчисление от Рождества Христова (а не от сотворения мира, как это было заведено раньше). Вместо первого сентября праздник Нового года был перенесен на первое января. Именно это почему-то более всего всколыхнуло население. «Статочное ли дело — зимой Новый год встречать!» Общее возбуждение было очень велико. Дошло до того, что в 1703 году, например, некий нижегородец, посадский человек Андрей Иванов, пришел в Москву с донесением на самого государя — на то, что он-де веру православную разрушает, бороды велит брить, платье немецкое носить, зелье табачное тянуть. Дальше Преображенского приказа этот фанатик, поставивший себе целью обличать Петра, конечно, не дошел. Но его поход очень характерен: толщи народа взволнованы были глубоко и серьезно. В городах разбрасывались подметные письма: «Неужели издевательство антихристово потерпим?»

Призывы к восстанию росли и ширились. Талицкий, оставивший для распространения в народе целый ряд тетрадей, говорил в них о том, что «настали последние времена: на землю Русскую пришел Божьим попущением антихрист, выдающий себя за царя».

Талицкого немедленно казнили лютой казнью, но учение его в народе привилось. Если тамбовский архиерей или князь Хованский тишком умилялись этими тетрадями, то в низах народных, особенно среди раскольников, этих хранителей древнего благочестия, бежавших на север от гонений, начались массовые самосожжения.

«Раз на свет пришел антихрист и людей православных клеймами метит (клеймение применялось при приеме рекрутов на службу в качестве меры борьбы с дезертирством), то на земле этой делать нечего. Не допустим вражью силу измываться над собой. Своей волей на небо уйдем, к венцу мученичества приобщимся».

Потрясающе сильно росла волна самосожжений. Целые села замуровывали себя в своих избах и с благочестивыми молитвами горели заживо. По данным того времени, количество людей, предавших себя сожжению, чтобы не подчиняться новшествам Петра, было свыше 20 тысяч.

Все эти симптомы были известны Петру, но он прет напролом, вводит все новые и новые порядки, заводит одно еретическое новшество за другим.

Первая газета «Ведомости», которая по почину Петра стала выходить в России с 1703 года, не дает и приблизительной картины того, о чем думал и чем жил в те дни Петр. Это были номера размером в одну восьмую листа, в один или несколько листочков, напечатанных еще церковным шрифтом. Газета выходила раз в два-три дня, по мере прихода заграничной почты. Несмотря на то, что сам Петр правил корректуру и заботился о материалах для номера, газета поражает своей бессодержательностью. Не только иностранные, но и русские новости появляются здесь в дословном переводе с иностранных источников. Петру, очевидно, и в голову не приходит, что текст заметок нужно редактировать, поэтому искать отражения личности Петра в номерах его газеты не приходится.