Перед отбоем Михаил Аркадьевич постучал в дверь палаты Никласа.

— Не спите ещё?

— Нет, Михаил Аркадьевич, — Никлас читал, лёжа в кровати. — Заходите, конечно, садитесь.

Михаил Аркадьевич переставил стул и сел возле кровати. Никлас отложил книгу на тумбочку.

— Как я понимаю, курс лечения можно считать завершённым.

— Вы догадливы, Никлас. Но наполовину.

— Та-ак, — Никлас улыбнулся, — попробую догадаться.

— Не тратьте на это мозговую энергию, — улыбнулся Михаил Аркадьевич. — Будете лечиться и работать сразу.

— Моя половина ясна, — кивнул Никлас. — А ваша?

— Примерно такая же. Итак, ситуация в общем. Практически всё прошло по плану. Никого не пришлось искать по норкам. Вылезли сами и показали себя во всей красе.

Никлас кивнул.

— Я не видел наших раненых.

— У нас без потерь, — улыбнулся Михаил Аркадьевич. — Добычи много, и теперь пашем, разгребая и сортируя. Завтра я еду в Колумбию. Вернусь к вечеру. А чтобы вам не было скучно, Никлас…

— С кем побеседовать? — понимающе улыбнулся Никлас.

— Со своей памятью, Никлас, — Михаил Аркадьевич говорил очень серьёзно. — Всё, что вы помните и знаете о Белой Смерти.

Никлас медленно кивнул.

— Да, помнить и знать — это разные вещи, — он улыбнулся. — Думаете, получится?

Михаил Аркадьевич задумчиво повёл плечом, потёр висок.

— Думаю, да. До сих пор мы о ней только кое-что от кое-кого слышали. Причём большей частью, по-моему, распускаемые ею же слухи. Сейчас ни Службы Безопасности, ни Службы Охраны нет. Прикрываться ей некем. Убрать всех, кто мог назвать отдававших приказы, они не успели. Взяли, я повторяю, многих.

— Есть из чего собирать мозаику, — улыбнулся Никлас.

— Да. И очень важны ваши… камушки.

— Я постараюсь. Удачи вам, Михаил Аркадьевич.

— Спасибо, — Михаил Аркадьевич встал. — Я понимаю, Никлас, воспоминания неприятные, но другого источника информации пока нет.

— Пока?

— Да. Я рассчитываю на Колумбию. Там произошли очень интересные события.

— Что ж, — Никлас улыбнулся какой-то странной, не своей улыбкой. — Буду ждать встречи. Спокойной ночи, Михаил Аркадьевич.

— Спокойной ночи.

Когда за Михаилом Аркадьевичем закрылась дверь, он взял книгу, заставил себя читать. Но глаза бездумно скользили по буквам, не складывавшимся в слова. Неужели удалось ухватить конец ниточки? Неужели… нет, нельзя, чтобы это безумие опять сковало мозг…

…- Мы всесильны… Вы зря упрямитесь… Отдаю должное вашему мужеству, но сопротивление глупо…

…Нет, этого нет, и не повторится. Никлас снова закрыл и отложил книгу. Итак, главное — спокойствие. Не «память сердца», а холодный анализ. И лучше это делать с утра на свежую голову. А сейчас… сейчас наметим план. Он взял блокнот, карандаш и обстоятельно, чётко, как когда-то, давным-давно, когда он мог записывать, а не держать всё в голове, записал по пунктам. Организация… финансовые источники… структура… цели… методы… руководство… место в общегосударственной структуре… идеология… деятельность… и, разумеется, деятели. Вот теперь можно спать. Остальное — завтра.

Он встал, выключил свет и лёг. Нет, он не потеряет контроль над собой. Нельзя. Надо спать. Набраться сил. И утром, в вычищенных сапогах на свежей голове — он улыбнулся старинной, но не теряющей актуальность шутке — браться за дело. А сейчас спать.

Эркина выдернули из сна неожиданно и грубо лязгнувшая в неурочное время дверь и голос:

— Эркин Мороз. На выход. С вещами.

Непослушными то ли спросонок, то ли от неожиданности руками он намотал портянки, натянул сапоги и спрыгнул вниз. На ходу надевая куртку, пошёл к двери. Из-под одеял блестели глаза, но голоса никто не подал, даже головы не поднял.

Так рано… до подъёма… Зачем?! С вещами. Переводят в другую камеру? Так за что? У них всё было тихо.

— Давай живо. Руки за спину.

Коридоры, повороты, лестницы… Вывели во двор. Небо ещё только синеет, прожекторы… Эркин вдохнул холодный, чуть влажный воздух и чуть не поперхнулся им, закашлялся.

— Шапку надень. Руки за спину. Вперёд.

Он с привычным послушанием выполнял приказы. Мучительно знакомое отупение накатывало на него удушливой волной. Сколько помнит себя, и всё одно и то же.

Его подвели к маленькой тёмно-зелёной машине. Но это не машина для перевозки рабов. И не «воронок», как называл их Андрей. Но видел на перегоне, в таких ездили русские из комендатуры. У машины… тот самый. Его отдают этому хмырю?! Тогда конец. И улыбается ещё, сволочь.

— Подследственный Мороз доставлен, майор.

— Спасибо, сержант. Свободны, — и уже по-английски: — Давай руки.

Клацнули на запястьях наручники. Всё-таки спереди сковал.

— Залезай.

Эркин неуклюже, путаясь ногами и плечами в каких-то углах и выступах, полез в машину.

— Экий ты неловкий.

Его подтолкнули в спину и усадили на заднем сиденье.

Золотарёв сел рядом с шофёром. Гудок, и ворота стали открываться. Свиридов мягко стронул машину с места.

Когда выехали за ворота, Эркин осторожно скосил глаза на окно. Нет, вроде город незнакомый. Хотя… нет, не то, может, и был здесь весной, до всего, но не помнит.

— Майор, он сзади по голове не треснет? — негромко спросил Свиридов.

— Да нет, — весело ответил Золотарёв. — Он спокойный, — и еле заметно подмигнул Свиридову, — когда без приказа.

Они говорили по-русски, и Эркин старательно удерживал лицо неподвижным.

Пока машина крутилась по улицам, небо посветлело, и на выезде Свиридов выключил фары, поглядел в зеркальце на безучастное тёмное в ещё неярком свете лицо и плавно вступил в игру.

— Вы бы поспали, майор.

— И то, — согласился Золотарёв. — Путь не ближний.

— Точно. А… вопрос можно?

— Ну?

— Зачем его в больницу? С виду здоровый.

— На исследование, — вздохнул Золотарёв. — Спальников положено туда сдавать.

Исследование и спальников он сказал по-английски, внимательно следя в зеркальце за индейцем, и с удовлетворением отметил про себя еле заметно дрогнувшие ресницы.

Свиридов кивнул.

— Жаль парня.

— Кто бы спорил, — опять согласился Золотарёв, поёрзал, устраиваясь поудобнее, и закрыл глаза.

Эркин медленно отвернулся. Окрика не последовало, и он остался сидеть, глядя в окно остановившимися глазами.

У Свиридова чуть дрогнули под усами в улыбке губы. Точно рассчитал майор — проняло парня. То-то, от майора не отвертишься. До донышка вывернет и выскребет. Не было ещё случая, чтобы майор не нащупал болевую точку, не нашёл, за что дёрнуть. Держи лицо, парень, но зацепило тебя, точно зацепило.

После подъёма и утренней оправки, вернувшись в камеру, ждали обычного: завтрак, уборка, может, допросы, а может, и прогулка… Но вместо этого в окошко рявкнули:

— Крейс, Мюллер, Андерсон. На выход. С вещами.

Спортсмен, Адвокат и Филолог, растерянно оглядываясь, подошли к двери.

Когда дверь за ними захлопнулась, Айртон неуверенно спросил:

— Выпускают?

Ночной Ездок пожал плечами.

— Возможно.

— Но на тот свет, — подал голос из своего угла Маршал.

— В таком случае не смею вас опережать, — откликнулся Джонатан.

Фредди удивлённо посмотрел на него. Со вчерашнего допроса в себя не придёт? Неужели зацепило?

— Бредли. Трейси. На выход. С вещами.

С вещами — это шляпы с собой. Остальное немногое на них и в карманах. Ну, куда они не попадут, но сюда уже не вернутся.

— Руки за спину. Вперёд.

Направо — на допрос, а налево… во двор? Дворы бывают разными… Чёрт, такие глухие стены даже в Уорринге только в карцерном отсеке. Идёшь и ждёшь удара…

Михаил Аркадьевич выехал до завтрака. Доктор будет ругаться, но отпуск закончен. Машина знакома и столь же давно знакомый сержант за рулём. Недаром «армия на сержантах держится».

— Здравия желаю, генерал. С ветерком?

— Доброе утро, сержант. Как всегда.

— Принято, генерал.