Я не выдерживаю и тоже устремляюсь под тень кустов. И, поразительное дело, немедля из промоины в береге достаю с ладошку язя. Все было, как и рассказывал Сашка. Коснувшись рыбы рукой, надо цепко ее хватать. «Не ищи жабры — уйдет! Хватать надо, хватать!». Для хватания Сашка на безымянном пальце правой руки, было время, отращивал даже ноготь.

И хватка у него моментальная. Опять улыбаясь, показал в кулаке пучок плотвичек, потом карася, голавля. У меня же реакции не хватает.

Путаюсь в зарослях, и рыба от руки моей не «отходит чуть в сторону», как у Сашки, а спасается бегством. Все же азартное дело — нащупать в воде что-то живое. В какой-то момент упускаю крепко толкнувшую меня в подбородок большую рыбу. «Не огорчайся! — пыхтит наставник. — Наше дело: щупать, щупать и щупать!». С этими словами Сашка выхватывает еще одного средних размеров голавлика, и мы вылезаем на берег погреться и зализать раны, полученные в корягах. Сашка весь в кровавых царапинах. И я теперь понимаю, почему большая часть человечества предпочитает извлекать рыбу из воды не руками, а всякими хитроумными средствами, обретаясь на берегу.

Но Сашка верен первобытному способу. Отдохнув, он снова лезет в коряги, в процессе лова объясняя повадки рыб. «Плотва — дурра. Ее коснешься — только подвинется. Налим понимает, что его, скользкого, из коряг вытащить трудно, и забивается в них так, что не за что ухватить.

Сазаны, когда их коснешься, почему-то частенько ложатся на бок. А караси норовят под пузом у тебя в песок закопаться. Тут я их очень даже свободно беру. Чаще всего почему-то попадаются голавли. Может быть, потому, что в Олыме — это главная рыба».

Чаще всего попадаются голавли…

Сашка ловил голавлей весом более килограмма. Поймал однажды, если не врет, окуня в полтора килограмма. Налимы, жерех, язи и плотва — обычны при этой ловле. Но случались и неожиданности, способные напугать.

«Однажды схватил ужака. И случай особый: полагая, что взял налима, вынул… ондатру».

Лазаем под кустами часа четыре. Любопытство уже притупилось. Пора бы, закусив, домой собираться, но Сашке хочется поразить меня какой-нибудь крупной рыбой. «Куда тут все подевалось?!» — кричит он сидящему в тени дерева пастуху. «Куда подевалось… — меланхолично отвечает пастух, не прерывая заплетанье кнута. — Вчера с электроудочкой проплывали…».

Сашка, услышав это, художественно в несколько этажей матернулся. А когда садимся перекусить, рассказывает, какая это повсеместно ныне распространенная напасть для всего живого в воде — электроудочка. «Мы на двух полюсах.

Я вот весь подранный, даю рыбе много шансов спастись. А там — надавил кнопку, все кругом мертвое: рыба, лягушки и даже козявки. Что делать?». Соглашаемся: надо об этой страшной «удочке» написать. Ну а дальше? Кто сегодня даст укорот потерявшему всякую совесть двуногому существу, овладевшему электричеством и всякими чудесами, позволяющими долететь даже к Марсу, но не щадящему ничего живого рядом с собой? Сашка опять трехэтажно ругнулся и позвал пастуха. «Возьми, отец, на уху.

Килограмма четыре поймали. А ведь, бывало, за час тут ловил по ведру…».

Тихо продолжает течь в Дон неглубокий Олым. Парит над водой коршун. Кричит в лугах коростель, и щелкает кнутом, выгоняя коров из воды, в драной рубахе пастух. «Дай-ка еще минут двадцать полажу…» — Сашка спускается в воду и, пока мы возимся у машины, кряхтит под кустами и передает пастуху на кукане еще с десяток рыбешек.

 _{Фото автора. 19 июня 1998 г.}

«Кто убил Кеннеди?»

(Окно в природу)

Заголовок этот — интрига, имеющая отношение к сути беседы. Скажем об этом в самом ее конце. Теперь же напомним: все живое в мире имеет средства общенья с себе подобными и реагирует на проявления окружающей жизни.

У разных животных доминируют разные чувства. У насекомых важную роль играют запахи. Или, например, регулируется сложная социальная жизнь у пчелиного улья. Запахи (феромоны), идущие от матки, заставляют пчел интенсивно выполнять ту или иную работу. Запах тревоги, идущий от прихлопнутой вами вблизи улья пчелы на руке, будет услышан, и вам придется спасаться от разъяренных пчел: они скопом бросаются защищать свое кровное — мед.

Самец одной из ночных бабочек в брачную пору по запаху за несколько километров находит себе подругу.

У крупных животных запахи тоже играют огромную роль. По запаху следа хищник находит добычу. Запахом мочи и выделеньем желез животные метят свою территорию, на заметных местах оставляют пахучие метки, по которым заинтересованные могут узнать много важного о тех, кто оставил «справку».

Все хотят быть услышанными…

При встречах животных запахи продолжают играть свою роль, но тут начинает работать и еще одно чувство — зрение. Поза животного, его мимика многое могут сказать другому животному. Хвост трубой означает: «Я тебя не боюсь!» Поджатый хвост — знак страха. Поднятая вверх губа, обнажающая клыки, — угроза.

Эта мимика столь характерна для демонстраций агрессии и угрозы у ряда млекопитающих, что, наблюдая, например, волка с приподнятой верхней губой, прямо-таки ждешь, что он скажет: «Ну, шта!..» Противник равной силы может также показать зубы, и тогда возможна грызня. Но слабый немедленно примет позу подчинения и покорности — повалится на спину и подставит сильному глотку. Эта поза останавливает агрессию.

Можно вспомнить много других интересных примеров, побуждающих животных действовать так или иначе при виде друг друга. Прыжками, как это делают антилопы спрингбоки, соплеменники предупреждаются об опасности, позы и мимика — важные части брачных ритуалов, молодняк наблюдает, как скрадывается добыча.

И так далее. А там, где видимости нет (в лесу, кустарниках, травах), все живое доверяется слуху, и все подает о себе голос. В кустах страстной трелью рассыпается соловьиная песня. Как бы нашла подруга возлюбленного, как бы другой соловей узнал, что территория занята, если б не эти трели! То же самое — у сверчков, у токующих филинов, ревущих оленей, скрипящих коростелей, «считающих годы» кукушек…

В процессе эволюции почти все живое «обрело ухо» — использует колебание частиц воздуха (и воды!), чтобы дать знать о себе, найти партнера, услышать опасность и обнаружить жертву. Чувствительная возможность слуховых аппаратов бывает очень высокая. Сова, установлено опытами, даже без зренья, на слух хватает добычу. Лисица, пробегая по полю, за двадцать метров слышит возню мышей и безошибочно устремляется в нужную точку. У лисы фенека, живущей в пустынях, уши невероятно большие. Они так же, как, например, у слонов, важны для тепловой регуляции. Но большое ухо повышает и слышимость.

Приложите ладонь к ушам, и вы убедитесь: этим простым приемом можно втрое усилить слышимость. Не случайно старушки на светские рауты раньше приносили слуховые рожки, не случайно у Циолковского, страдавшего глухотой, в доме-музее мы видим жестяные раструбы, а в начале войны, когда еще не было локаторов, специальные команды «слухачей» с помощью огромных агрегатов-раструбов ловили гул приближавшихся самолетов.

Кабанам и лосям тоже важно загодя, по слуху, определить, откуда исходит опасность. Я видел однажды в бинокль, как воронка уха у лося поворачивалась в разные стороны.

Когда-то и человек мог так же шевелить ушами. У некоторых людей эта способность как атавизм сохранилась.

Обитатели леса прислушиваются ко всем многочисленным звукам. Застрекотала сорока, крикнула сойка. Все, кто слышит, немедленно остановятся оглядеться, прислушаться, ноздрями потянуть воздух. Важно точно определить: опасность это или всего лишь взбалмошный шум, поднятый, к примеру, перебегавшим поляну зайцем. Сам заяц точно оценивает, что для него опасно, а к чему следует относиться спокойно. Егерь в Окском заповеднике рассказывал мне, как лежавший в колее на лугу заяц не только не убежал от пасущейся лошади, но стал колотить по морде ей лапами, когда лошадь очень уж близко стала щипать траву. Но заяц вскочит и доверит жизнь свою резвым ногам при опасности явной. А если, например, филин вонзил в него когти, то завопит, как попавший в беду ребенок. Это сигнал для других: «Я умираю! Берегитесь и вы!» Испуганный ночью бобр не только бултыхнется в воду, но, как вальком, ударит по ней хвостом.