Виталий Васильевич принес бумагу, шариковую ручку, положил перед Михал Михалычем и сказал:

— Пиши.

Михал Михалыч начал писать, переспрашивал отдельные места, как лучше сформулировать. Пока супруга накрывала стол, ответ был записан и одобрен.

— Теперь, — сказал Виталий Васильевич, — согласуем с бюро и отправим в два адреса: в газету и в крайком партии. Ха! — улыбнулся Виталий Васильевич. — Увидел бы этот социолог, как герои его статейки собрались за ужином, за составлением ответа, обязательно написал бы новый фельетон. Ну да бог не выдаст, свинья не съест. Бери, Михал Михалыч, что милая моя супружница приготовила. Она тоже переживает. Как же ты, говорит, в эту комедию попал? Небось доволен, ведь на всю страну?

Виталий Васильевич говорил и орудовал вилкой, с аппетитом ел, с удовольствием, даже весело как-то — видно, не очень-то тронут был этим событием.

После чая Виталий Васильевич предложил Михал Михалычу остаться переночевать.

— Поскольку мы теперь герои одной комедии.

Михал Михалыч сильно смущался, но остаться не остался, рано вставать надо и так далее. А Виталий Васильевич вовсю продолжал играть роль веселого, ничем не омраченного человека, на самом же деле кошки скребли у него на сердце, он и приглашал Михал Михалыча переночевать, чтобы как-то вдвоем развеять гадкий осадок, что упорно держался на дне секретарской души. Он нуждался в собеседнике. Сел в машину проводить Михал Михалыча до здания горкома, а там, простившись, поднялся к себе в кабинет. Решил позвонить секретарю крайкома, хотелось услышать его голос, его мнение.

22. Сережа и Зоя

Хотя Зоя и знала, что уборка зерновых закончена, треск мотоцикла за окном застал ее врасплох. Этот треск упал на нее как гром с ясного неба. Едва орлиный клекот мотора прорвался в окна, сердце Зоино подскочило, мягко ударилось обо что-то внутри и остановилось. До этой минуты Зоя спокойно сидела и смотрела, как мать строчила на машинке. И вдруг — клекот. Мать взглянула на Зою и остановила машинку:

— Ты что, бог с тобой?

— Я ничего, мама, это… он, Сережка. — И затаилась, не зная, что делать. Выручила мать:

— Что же ты сидишь? Беги.

В легком платьице, в тапочках, она бросилась к дверям, выскочила и остановилась возле калитки, тихонечко притворив ее. Сережа стоял, облокотившись на мотоцикл, с почти незаметной улыбкой. Неслышно ступая по прибитой земле, Зоя подошла и остановилась возле мотоцикла, молча, из-под опущенной головы глядя в его загорелое лицо.

Почти шепотом она сказала:

— Здравствуй.

А он сказал:

— Ну.

Вскочил на мотоцикл, Зоя примостилась сзади. Она обняла его и вдруг вся вздрогнула и, чтобы сбить дрожь, еще сильнее прижалась к жаркой Сережиной спине.

— Куда? — спросила Зоя. Не поворачиваясь к ней, Сережа тихо отозвался:

— На Гавайские острова. Или куда скажешь.

— Давай на Гавайские.

Взревел мотор, выстрелил синими кольцами дыма и развернулся к выгону в сторону Гавайских островов. Но до островов не доехали, потому что Сережа остановился у Володина сада.

— Приехали.

Перед ними расстилалась зеленая стерня, люцерна была скошена и убрана, и поле теперь было пустынным и неприютным.

— Ну? — спросила Зоя. — Как ты там на своем комбайне?

— Как и ты со своими коровами. Ничего. Я теперь, Зоя, никого и ничего не боюсь, я теперь во. — Сережа расправил плечи. — Не боюсь даже тебя. Я, если хочешь знать, к тебе приехал.

— Я вижу, что приехал.

— Нет, ты не так поняла, я приехал к тебе домой, с твоими родителями посидеть, чтоб привыкали ко мне.

— А зачем привыкать родителям? Они знают тебя.

— Я ведь увезу тебя домой к себе. Чтоб им не страшно было отпускать тебя.

— Как отпускать? Зачем?

— Как зачем? Ведь мы поженимся, не будем ждать, когда я в армию уйду. Зачем ждать так долго? И потом. Если мы поженимся, ты уже будешь всегда со мной, а нет — может всякое случиться.

— А если я не хочу замуж? Ведь мы еще маленькие.

— Ну, если не хочешь, тогда… Тогда я отвезу тебя.

— Ты обиделся?

— А чего обижаться? Ты свободный человек, и я свободный. Хочешь — да, не хочешь — нет. Вот и вся история. Садись.

Он с ветерком доставил Зою к дому. У ворот стал прощаться.

— Не пущу, — сказала она.

— Ты куда меня тянешь?

— Куда, к нам.

— Зачем?

— Родители мои должны же привыкать к тебе.

— Зачем?

— Как зачем? Чтобы не боялись за меня.

— Ты просто поглупела со своими коровами. Пошли.

Зоя отворила калитку, и они пошли через двор в дом. Поднялись в залу, где мать сидела за машинкой.

— Вот, мама, Сережа к нам пришел. Чтобы вы с папой не боялись его.

— Здравствуйте, Татьяна Васильевна. Вы не слушайте ее, пожалуйста. Видите, какой это ребенок, несамостоятельный!

— Теперь, Сережа, вы все дюже самостоятельные стали, — слегка привстала Татьяна Васильевна. — Погляди на себя. Сажень в плечах, загорел, как негр. И Зоя — тоже, она у нас доярка, не шутка. В куклы играть уже бросила. Школу через год кончит. Замуж пора уже, да вот никто не сватается.

— Мама, ты что! — Зоя густо покраснела.

— А ты не красней, теперь уже поздно краснеть.

Мать свернула работу.

— Я в одну минуту, чайку поставить. Посидите. Отец должен подойти уже.

Татьяна Васильевна вышла на кухню.

— Видишь, — сказал Сережа, — какая у тебя мать прогрессивная и понятливая, а ты какая отсталая?

— Я отсталая? Ну, поглядишь, какая я отсталая.

Зоя встала с кресла, подошла к Сереже. Он прикоснулся губами к ее холодным сережкам, хотел к уху, такому маленькому, а попал на сережку. Все равно было хорошо.

— Ты еще увидишь какая. Вот оставлю тебя ночевать у нас.

— С ума сошла?

Сережа слышал от старших, что так было заведено еще до войны, девки оставляли парней ночевать. Даже родители стелили им постель. Но ведь это было когда? До войны еще. Собирались на вечеринку у кого-нибудь, или свадьба у кого была, в поздний час, когда начинали расходиться по домам, подходила к парню девчонка и говорила на ухо: «Маша хочет, чтоб ты остался с ней. Что передать ей?» — «Ладно», — отвечал парень. И оставался. Теперь обычай этот казался диким. Жуткое дело. Татьяна Васильевна, отец, Петр Петрович, зерно от его комбайна возил. При них говорить об этом — неужели Зойка осмелится.

— А ты знаешь, что до войны обычай такой был?

— Знаю. И оставлю.

— Ремня получишь от отца.

— Боялась я ремня!

— Поглядим, как потом заговоришь.

— Посмотрим! — сказала Зоя.

Вошел отец, уже помыл руки, переоделся в домашнее.

— А-а-а, гость у нас. Здравствуй, Сергей, здравствуй. Гляжу, мотоцикл стоит перед воротами. Я поставил во двор, чтоб ребятишки не нашкодили. Как родители?

— Нормально. Отец хлеб на элеватор возит.

— А мы вместе. Я тоже вожу. Как мать?

— Мать хорошо, нормально.

— А ты уже видел ее?

Сережа понял, что его поддевают.

— Видел, видел, Петр Петрович.

Мать принесла самовар.

Прихлебнув из блюдечка, Петр Петрович спросил:

— Какие же планы, Сергей? Армия. Какие еще планы?!

— Ну да, понятно. А потом? Или не загадывал?

— Почему не загадывал? Все наметил на всю пятилетку и вплоть до двухтысячного года.

— Ага, научился. Молодец. Ну и что наметил?

— Да дай ты человеку чаю попить, отец! — вмешалась Татьяна Васильевна.

— Я не мешаю.

Сережа не знал, отвечать или пить чай. Отхлебнул.

— Я, Петр Петрович, сперва решил жениться, а потом в армию идти, — сказал он.

— На ком же, если не секрет?

— Как на ком? На Зое.

— Не слыхал что-то. А Зоя тоже решила?

— Да, папа.

— Что да?

— Тоже решила.

— А родители? Они согласны? — обратился Петр Петрович опять к Сергею.

— Родителям, правда, я не говорил еще, некогда было.

— Понял. Зое тоже некогда было. Ну, а если мы против?