— И после того, о сиятельный принц, — нашептывал Агабек, — он позволил себе неслыханную дерзость:

порицать вашу царственную природу, а в равной степени природу вашего порфироносного родителя. Он говорил… Нет, мой язык отказывается повторить гнусности, которые он говорил. Он сказал: принц сварлив и глуп. Это не я, это он сказал… Принц вздорен, мелочен, упрям, и нынешнее прискорбное обличье в полной мере соответствует его внутренней сущности. Не скрывается ли за этим злонамеренный умысел — покинуть великого принца где-нибудь по дороге в Каир или — что еще хуже! продать погонщикам за ничтожную плату, как самого обычного среди прочих длинноухих, четырехкопытных, и тем самым лишить египетский трон законного и единственного наследника?… И еще он сказал…

Прячась за кустами китайской жимолости. Ходжа Насреддин тихо удалился, не замеченный Агабеком.

Ночью он сказал вору:

— Я слышал донос, — плод созрел.

— Ты, как всегда, действовал без ошибки, — отозвался вор. — Скажи, какую струну в его сердце ты избрал для игры столь успешной?

— Зависть. Из всех глупых и вредных чувств, присущих людям, — это едва ли не самое сильное. Есть индийская сказка: одному человеку аллах сказал:

"Проси у меня все, что хочешь, и я дам тебе, но с одним условием — что соседу твоему дам вдвое больше. Если тебе усадьбу, то ему — две, если тебе коня — то ему пару. Что хочешь ты получить?" — "Всемогущий, прошу тебя, — ответил этот человек, — вынь у меня один глаз!.."

Пропели третьи петухи — рассветные. Вор встал, поклонился Ходже Насреддину:

— Мне пора. Какие ты дашь мне поручения, что мне предстоит в ближайшем будущем?

— Предстоит еще одно путешествие в Коканд.

— Всемилостивый аллах! Каждое путешествие — это пара сапог. Подошвы так и горят на здешних камнях!

— В последний раз. Сюда ты больше не вернешься, а я нагоню тебя уже в Коканде.

— Что же делать, — я готов. Когда прикажешь отправляться?

— Я скажу…

Была в саду Агабека, в самом дальнем конце, маленькая беседка; здесь не было ни левкоев, ни гиацинтов, садовник никогда не заглядывал сюда со своим ножом, плющ и дикий виноград росли свободно и обвивали беседку, перемешав листву; по утрам в беседке дольше держалась росистая свежесть, пахло мятой и сырой землей и птицы вокруг пели дольше, ибо густая завеса зелени не пропускала сюда слишком раннего солнечного луча. В этой беседке однажды утром и состоялся у Ходжи Насреддина важный разговор с Агабеком.

Старый слуга — слепой, глухой и вечно безмолвный — принес кувшин вина и две чаши; это был единственный слуга, оставшийся в доме, остальных Агабек отпустил, дабы не разгласилась тайна превращенного. И теперь, не опасаясь доноса, он с увлечением предался мерзостному, тайному пороку пьянства, склоняя к тому же и Ходжу Насреддина. Сегодня — начал с утра.

— Хозяин, ты плохо выполняешь поручение принца, — сказал Ходжа Насреддин, принимая из рук Агабека чашу, налитую с краями. — Близок мой отъезд, а ты до сих пор еще ничем не подготовил меня к приятию должности визиря и дворцового казначея в Египте.

— Разве ты думаешь двигаться?

— Дорога в Каир не близка.

— Но совсем недавно ты говорил, что не примешь должности визиря. Ты думал о своих ученых делах — об уединенном жилище и скромном пожизненном доходе.

— Я и сейчас думаю, но султан ведь может не согласиться на это. Скажет: принимай должность или отправляйся на плаху! С ним не поспоришь. Вот я и решил на всякий случай приготовиться к должности.

Агабек беспокойно замигал мутными глазами и засопел.

— А тайная комната? — напомнил он.

— Об этом как раз я и хотел с тобою побеседовать, — о наилучших способах избежать ее. Ты многоопытен и мудр — научи меня. А в награду — клянусь! — я пришлю тебе из Египта кальян, отделанный золотом, и серебряный кувшин для вина.

Кальян и кувшин! — это было все равно, что пообещать жаждущему в пустыне две капли воды. Не кальян и не кувшин мерещились Агабеку, а дворцовые подвалы в Каире, полные золота. И кроме того — еще дороже денег! — почет и великая в часть.

Ходжа Насреддин сидел, опус^з голову: он в лицо Агабеку не смотрел, зато не отводил глаз от его рук. И по дрожанию толстых пальцев, по трепету вздутых жил читал все в его душе так же ясно, как по волшебной книге. Поэтому для него не были неожиданными слова Агабека:

— Узакбай, а что, если ты уступишь принца мне? Соглашаться сразу не следовало: пусть он распалится!

— Тебе? — усмехнулся Ходжа Насреддин. — Не такие люди предлагали мне то же самое. Но, во-первых, принц желает иметь провожатым в Каир только меня, во-вторых…

— Принца можно уговорить. Кроме того, пока он в этом обличье, в ишачьем…

— Можно поступить с ним и бесчестно, хочешь ты сказать? Обмануть его? О хозяин!..

— Вовсе не то я подумал. Но можно его ответ истолковать в желаемую сторону. Поскольку человеческих слов он произносить не в силах…

— А махание хвостом и двиганье ушами?

— Вот их-то и можно истолковать!

— Поистине, хозяин, ты рожден для придворных должностей! Но есть и второе препятствие — ты сам.

— Я?…

— Чем ты можешь вознаградить меня? Неистовое желание быть египетским визирем так разожгло Агабека, что он даже обрел в себе красноречие.

— Ты жаждешь уединения? — говорил он, наклоняясь к Ходже Насреддину. — Где найдешь ты уединение большее, чем здесь, и тишину совершеннее? — Действительно, тишина вокруг была, как в светлом сне. — Ты хочешь иметь пожизненный доход? Мое озеро даст тебе достаточно для богатой жизни.

— Да, но хлопоты с этим озером и с отпуском воды, — упирался для вида Ходжа Насреддин. — Они будут меня отвлекать от ученых занятий.

— Найми управителя. За малые деньги он все будет делать сам.

— Верно, можно ведь нанять управителя! Как это мне в голову не пришло!

— Конечно! Передашь дела управителю, тебе же останется только собирать волшебную траву.

— Волшебную траву! — оживился Ходжа Насреддин. — Это как раз для меня — собирать волшебную траву!

— Вот, вот! — подхватил Агабек, обрадовавшись, что нашел верный ключ; его разум, давно уже переродившийся в хитрость, зашевелил и задвигал всеми своими четырьмя десятками ножек. — Именно волшебную траву! Ее здесь — неисчислимо, я только не хотел тебе говорить. Везде растет! Одну ты уже нашел. Но это что? Сотая доля!..

— Неужели — сотая доля? — прошептал, как бы замирая. Ходжа Насреддин.

— Тысячная! Тысячная доля!.. Ты еще не знаешь, сколько здесь растет волшебной травы!

Агабек, подогретый вином, болтал уже безоглядно, ничуть не опасаясь быть пойманным на своей лжи, ибо перед ним сидел человек ученых занятий, следовательно — в обыденных делах подобный малому ребенку и подлежащий неукоснительному обжуливанию. Но перед ним сидел Ходжа Насреддин, умевший соединить крылатость души с величайшей проницательностью ума и вовсе не склонный изображать собою жирного барана для всяких ползающих по земле хитреньких проходимцев, — вот с кого следовало бы всем ученым людям, всем мудрецам и поэтам брать пример в их повседневной жизни!

— Вот, например, видишь — плющ! — захлебывался Агабек. — Тоже — волшебный! И вон тот лопух — тоже! Кругом — волшебная трава! Простой даже и нет, все — волшебная. Здесь был задолго до тебя один чернокнижник, он мне все это и разъяснил. Кроме того, здесь и камни — волшебные. Прямо валяются на земле — только подбирай! Этот чернокнижник увез целый мешок! И еще два кувшина волшебной воды! Я забыл сказать, что здесь неподалеку есть волшебная вода. Совсем рядом. Здесь все, все — волшебное!

Против такого сочетания — волшебной травы, волшебных камней и волшебной воды — кто бы мог устоять?

Ходжа Насреддин согласился. Да, он уступает принца в обмен на озеро, дом, сад и все прочее, принадлежащее озеру, и за десять тысяч таньга сверх того.

— Десяти тысяч у меня наличными нет, — говорил Агабек. — Только семь. Но ведь я должен оставить что-нибудь себе на дорогу в Каир.