Ждать Софье пришлось недолго.

   Хотя Петр занимался не одним военным строительством, а волей случая, как сам о том написал, пристрастился и к воде, ездил на Переяславльское озеро, строил своими руками и спускал там "галеоты" и корабли военные, но все, что делалось в государстве и за пределами его, не ускользало от внимания мощного юноши, каким стал в пятнадцать лет царь, выглядывающий и на все двадцать.

   Видя, как плохо сражаются русские воеводы и войска всюду, куда ни пошлют их, даже под начальством широко прославленного Василия Голицына, Петр как будто пожелал дать всем урок "настоящей баталии". Кстати, и самому при этом хотелось ему узнать, какую силу имеет он в руках, да и другим, то есть Софье не мешает показать, какой выходит посев, если, подобно Язону, сеять драконовы зубы...

   На Яузе-реке был построен "городок", земляная крепостца "Пресбург".

   Сюда призвал Петр музыкантов-флейтщиков и барабанщиков-бутырцев.

   Все войско свое Петр разделил на две части, меньшая оборонялась, большая нападала. Сам царь-отрок шел в рядах солдат с ручными гранатами, изготовленными из глиняных горшков, наполненных горючей смесью...

   Осада и бой шли по всем правилам до решительного приступа, когда участники так разгорячились, что не на шутку стали драться, нанося серьезные повреждения друг другу, и человек двадцать чуть не потонуло при этом, так как атакующие загнали их далеко в реку, а сдаваться они не желали...

   Не только Софью -- теперь и Наталью стали тревожить опасные забавы Петра, его частые отлучки в Переяславль-Залесский, где на большом озере, имеющем до десяти верст в квадрате, Петр сам строил небольшие корабли, ставши заправским "корабельного дела мостильщиком", не хуже приглашенных из Голландии корабельщиков. Пригляделся юноша и к "щегольному", мачтовому, делу.

   И вот, чтобы отвлечь сына от опасных его странствий, царица Наталья задумала его женить, так как в то время юноша семнадцати лет считался вполне женихом.

   Были обычно собраны красивые девушки-невесты" Но мать сама выбрала подругу сыну, красивую, хотя и недалекую по уму девушку, Евдокию Лопухину, дочь боярина Федора, давнишнего друга семьи Нарышкиных.

   В январе сыграли свадьбу, а в апреле царь-работник уже был на своем любимом озере, на Переяславльской корабельной верфи.

   Мать и молодая жена писали ему письмо за письмом, кой-как вызвали в Преображенское, на семейные панихиды по царе Федоре. Но вернуться опять на озеро Петру не удалось, так как недобрые вести дошли из Москвы в тихие горницы Преображенского дворца.

   С тех пор как 19 мая 1686 года, в день святого митрополита и чудотворца Алексия, царевна наравне с царями, в порфире и короне, появилась на торжественном царском выходе, шествуя рядом с братьями, когда стала писаться наравне с малолетними государями самодержицей российской, не было сомнения ни у кого, куда направлены планы Софьи.

   Не чувствуя за собой крепкой опоры, Петр сносил смелые выходки сестры.

   Но в июле 1689 года в Успенском соборе наступил час, когда юный царь счет возможным дать первый отпор притязаниям Софьи.

   Оба царя и царевна прослушали литургию в честь чудотворной иконы Казанской Божьей Матери, после чего свершается всегда большой крестный ход из Кремля на Красную площадь, в Казанский собор.

   Одни цари обычно являются в этом шествии.

   Но Софья, вопреки ритуалу, взяла образ Богоматери, именуемый "О Тебе радуется"... и заняла место наряду с обоими братьями.

   -- Скажи царевне-государыне, негоже ей с нами, государями, вровень идти да и вовсе нелеть открыто на народе с крестами ходить. Осталась бы лучче, так я прошу, -- бледный, словно сам опасаясь своей отваги, сказал Прозоровскому Петр.

   Прозоровский, покачивая в недоумении головой, не смог ослушаться и передал царевне слова брата.

   -- Сам бы не шел, коли ему зазорно со мной рядом быть, -- громко и резко отрезала Софья.

   Вспыхнуло все лицо Петра. Какая-то судорога пробежала по нем.

   Изредка, но появляется эта неприятная гримаса на красивом лице царя. И впервые появилась она после майских убийств.

   Не говоря ни слова, Петр поставил икону, которую должен был нести, вышел боковыми дверьми из храма и поскакал в свое Преображенское...

   С той минуты поняла Софья, что Петр подсчитал свои силы и только ждет удобней поры, чтобы явиться и сказать:

   -- Оставь место, которое заняла не по праву. "Нет, -- думала царевна, -- лучче уж я вперед поспею, братец любимый...".

   И стал после этого быстро созревать большой, опасный заговор на жизнь Петра, на жизнь его матери, заговор против всех, кто ему предан, кто мог бы постоять за юношу-государя.

   Пути и выходы в таких делах были хорошо знакомы, давно испытаны непреклонной царевной. Подкуп, жалобы, уговоры, посулы и угрозы -- все было пущено в ход.

   И вот 7 августа 1689 года, накануне дня, когда решено было привести в исполнение хитро задуманный план, по Москве пробежала тревожная весть:

   -- Подметное письмо объявилось в верху, в царских хоромах: "В ночь на 8 августа внезапно придут потешные конюхи царские из Преображенского на избиение царя Иоанна и всех сестер его, царевен, с Софьей во главе...".

   Сейчас же был отдан приказ: ночью кремлевские ворота держать на запоре.

   Повсюду в стрелецких слободах получен был указ от Шакловитого и Василия Голицына: посылать от каждого полка по сотне людей в Кремль для охраны царской семьи.

   Были поставлены отряды и в других местах: на Лубянке, на Красной площади.

   Никто не знал хорошенько, для чего собирают стрельцов в полном вооружении, против кого они должны действовать, куда их поведут?

   Только самые близкие люди знали правду.

   Никитка Гладкий, посредник и клеврет Софьи, полагая, что дело уже бесповоротно затеяно царевной, открыто говорил в Кремле товарищам по караулу:

   -- Я, гляди, уж и веревку привязал ко Спасскому набату. Как пойдем на Патриаршие палаты... Примемся за казну патриаршую богатую... А я так и зыкну громким голосом на Акимку-простоту: "Гей, из риз-то из цветных долой, никоновец... Возденут их на плечи истового пастыря Христова, не на твои, што, подобно волку, хитишь стадо Божие...".

   -- А ково же на место ево? -- спросил другой приятель Софьи, Стрижев. -- Али отца Селиверста Медведева таки поверстают в патриархи?

   -- Вестимо, ево... Нет лучче попа на Москве. И учен, и приветлив, и за нашу веру стоит... А нарышкинское племя пора и вовсе выполоть из царства...

   -- Чево зевать, -- поддержал Кузьма Чермной, и теперь ставший в первые ряды мятежников, -- хоть всех уходим, а корня не выведем, пока не убьем старой медведицы...

   -- Наталью-то убить?.. Гляди, сын не даст. Во как заступитца. Он -- малый бравый... Всем бы царь, коли бы не никоновец...

   -- И ему спускать нечево... За чем дело стало?.. На всякова коня узду найти можно. У бердышей глаз нету. Ково хватит, тот и сватом...

   И стрельцы рассмеялись в ответ на зверскую шутку...

   Но судьба спасла Петра.

   Всегда доступный простому люду, умный, решительный, прямой, он имел много искренних, хотя и тайных, ему неведомых друзей среди рядовых того самого Стремянного полка, на который больше всего надеялись и Софья, и Голицын, и осторожный, увертливый Шакловитый.

   Главным таким приверженцем Петра был набожный и добродушный пятисотник Стремянного полка Ларион Елизарьев, которому Шакловитый, не опасаясь ничего, раскрыл весь план нападения на царя и Наталью в Преображенском.

   К Елизарьеву пристали: пятидесятник Димитрий Мелнов, десятники Ладогин, Феоктистов, Турка, Троицкий и Капранов -- все приближенные денщики того же Шакловитого. Они должны были передавать приказы начальника своего во все концы, на заставы, в полки стрелецкие.

   Когда протазанщик Андрей Сергеев позвал всех этих людей на сборное место, на Лубянке, и они убедились, что "дело зачинается", сейчас же Елизарьев с товарищами вошел в церковь святого Феодосия, стоящую по соседству с площадью, и здесь на святом кресте и Евангелии дали клятву спасти Петра.