-- Как монархист, я задумался над вопросом, что дальше. Мне прежде всего показалось наиболее пригодной для России формой правления конституционная монархия, и я начал вспоминать всех возможных кандидатов дома Романовых. (Он перечислил мне всех их, дав меткие характеристики) И я пришёл к заключению, что в числе ближайших кандидатов из этой семьи нет достойного, которому можно было бы спокойно вверить судьбы России. А если нет таковых в известной мне старой царской семье, то какая надобность избирать монарха из другой семьи. Не проще и не правильнее ли выбирать правителя на короткий срок, президента, с тем, чтобы затем заменить его другим. И я стал республиканцем.

   Мне понравилась эта прямота суждения старого, много прожившего уже генерала, так просто и ясно сумевшего определить своё отношение к переживаемому моменту.

   Мы попрощались с этим новым республиканцем, по-видимому, совершенно искренно порвавшим со старым, и, напутствуемый его добрым словом, я уехал назад в Киев.

   Неутомимый работник -- генерал Брусилов. С раннего утра и до поздней ночи у него нет и не может быть отдыха. Оперативные доклады, просьбы обывателей, официальные приёмы, особенно участившиеся после революции, когда бесконечное число делегаций ездило с одного конца страны на другой, распоряжения по самым мельчайшим делам, которые часто доходили непременно до него по требованию заинтересованных лиц, -- всё это требовало затраты огромной энергии и давало мало времени для отдыха. Но он, всегда ровный, простой, отдавался своему делу весь. И можно только удивляться тому запасу энергии, который он сохранил в себе до его возраста.

   Я возвратился в Киев с тем, чтобы через несколько дней опять поехать в армию.

   В начале апреля я был в Каменец-Подольске с тем, чтобы через два дня поехать на фронт.

   Я выбрал себе ту армию, которую ещё не посещали делегаты -- армию Каледина.

   Я знал Каледина в молодых годах. Я только что поступил в Артиллерийское училище и был в младшем классе его, а он был юнкером старшего класса. Вспоминаю его всегда сосредоточенным, без улыбки, несколько угрюмым человеком. После выхода его из училища я потерял его из виду. И вот, в Черновицах, мне пришлось с ним встретиться, как с командующим армией. Встретился тот же угрюмый человек, которого я знал ещё в ранней молодости. И я сразу узнал его.

   Мы разговорились с ним о текущем моменте, и он не относился отрицательно к перевороту. Но он не был доволен введением войсковых и иных комитетов, и терпел их, как введённые Правительственною властью организации. Не ставил он им больших препон, тем более, что круг обязанностей этих организаций и круг их прав не вырисовывались достаточно ясно и определённо в приказах, вводивших эти новеллы в жизнь армии. Но уже то, что он не шёл к ним навстречу, создало ему массу врагов среди чинов Черновицкого гарнизона, и члены Исполнительного Комитета черновицкого гарнизона в первое же свидание посвятили меня в своё недовольство генералом Калединым.

   Тут же из беседы с членами черновицкого гарнизона выяснилось, что в гарнизоне происходят серьёзные трения.

   Дело в том, что рядом с Исполнительным Комитетом Совета солдатских депутатов, представленного двумя врачами, одним военным чиновником, одним солдатом и одним служащим городского Союза, группа офицеров попытались организовать офицерский союз, или правильнее говоря, "Союз офицеров, чиновников, врачей и священников VIII армии", и этот союз встретил горячий протест со стороны гарнизонного Исполнительного Комитета.

   Меня заранее, авансом, посвятили в то, что это "черносотенная затея", которой, во чтобы то ни стало, надо положить конец.

   Считая организацию в данное острое время отдельных офицерских союзов делом нетактичным и находя, что таковые союзы на первых порах организовать не следовало, я тем не менее ничего опасного для дела революции в них не видал, и посему, до знакомства с работой союза, его деятелями и хотя бы программой, сказать ничего не мог.

   На счастье, в дни моего пребывания в Черновицах, -- я задержался там несколько дней, -- состоялось собрание этого союза, и на таковое меня пригласили.

   Члены Исполнительного Комитета, знакомившие меня с союзом, говорили мне, что союз этот опасен, и что мне нужно с особенной осторожностью отнестись к нему и его деятельности.

   "Было у них два собрания, и оба они были закрытые. Это особенно возмущает и вызывает негодование солдат. Ведь, тут дело пахнет "контрреволюцией"". И слово "контрреволюция" склонялось во всех падежах в применении к этому союзу.

   В назначенный час я был в городском театре, где назначено собрание.

   Я советовал Каледину непременно поехать туда; он сначала согласился, но затем всё-таки не поехал и на этом бурном собрании не присутствовал.

   Когда я вошёл в зал, театр был уже полон. Весь партер, все ложи и все места были заполнены, и не только офицеры и солдаты были в театре, но я видел в ложах много дам и рабочих, так что представление о тайных собраниях и какой-то сугубой конспирации сразу у меня рассеялось.

   Как представитель Временного Революционного Правительства, я удостоился особой горячей овации, когда председатель представил меня собранию, как военного комиссара. Но это, между прочим. Я упомянул об этом, чтобы показать, что общее настроение всех собравшихся сходилось на том, что Временное Правительство и его агенты заслуживают доверия и внимания, что это Правительство ведёт народ по пути к свободе.

   Началось собрание.

   Первым говорил председатель и изложил в общих чертах программу союза, ничего опасного для дела свободы не представляющую. Речь эта была покрыта громкими аплодисментами, и ясно было, что в массе никакого предубеждения против этой организации нет.

   Но вот выходит на сцену один из врачей членов Исполнительного Комитета и истерически выкрикивает свою речь, в которой доказывает, что существование отдельного офицерского союза рядом с Советом солдатских депутатов опасно для дела революции. Что здесь солдатам не позволяют говорить, и что вообще всё это -- опасная затея, против которой нужно бороться всеми способами.

   -- Нельзя допустить, чтобы рядом с нашим Исполнительным Комитетом действовал какой-нибудь другой орган, Союз офицеров, врачей, чиновников и священников. Что это профессиональный союз, что ли? Но нет, какие общие профессиональные интересы могут иметь врачи и офицеры, священники и чиновники. Ясно, что союз устраивается для особых, специальных целей.

   Ясно, что аудитория, падкая вообще на громкие выкрики, восприняла эти слова со всей свойственной наэлектризованной толпе энергией, и после грома аплодисментов, которыми покрыта была речь этого молодого неврастеника, раздались крики:

   -- Товарищи, пойдём! Нам нечего здесь делать! Пусть они сами без нас делают своё тёмное дело!

   И во многих ложах публика встала и собиралась уже демонстративно уходить.

   Надо было спасать положение. Надо было восстановить необходимое равновесие, во избежание возможных эксцессов.

   И я попросил слово.

   Любопытство послушать ещё неведомого оратора, к тому же являющегося в настоящее время представителем революционной власти, а, следовательно, пользующегося известным в данное время авторитетом, остановило толпу, и все заняли свои места и успокоились.

   Я бросил несколько слов об общих основах свободы союзов, собраний и слова, о необходимости уважать чужое мнение, раз оно искренне, как бы оно не расходилось с нашим, и в самых общих формах очертил нарушение этих элементарных прав таким демонстративно-враждебным отношением к организации, только что сложившейся и ещё не определившей ни своих путей, ни своих действий. Я старался быть понятным и кратким и так закончил своё слово:

   -- Товарищи! Здесь говорили очень много о том, что настоящий офицерский союз работает тайно от солдат и потому опасен. Но я вижу здесь не только офицеров, но и солдат, и я уверен, что не только ничего от солдат не скрывают, но если товарищи-солдаты, присутствующие здесь, захотят взять слово, то им дадут и выслушают, как равный равного. Так зачем же оставлять собрание, зачем уходить? Нет, нужно остаться, выслушать и узнать, что здесь делается, нужно сказать и своё, солдатское слово на этом общем, публичном собрании. И я уверен, вы здесь останетесь и скажете своё слово. Вы не уйдёте.