Арпин без труда уверил спасенную им семью погубленного управляющего, будто он получил неодолимую богатырскую силу и мог убить напавшего на него разбойника именно вследствие того, что дал обет Инва служить его олицетворителем на земле более усердным и достойным, нежели Авл.

Виргиний даже не стал ни о чем расспрашивать своего друга. Он долго не верил, как и его товарищи по несчастью, что перед ним настоящий сын Скавра, а не полудух мифологии, морочащий смертных принятием образа юноши, сочтенного погибшим, а потом обрадовался этому сильнее, чем возможности стать без препятствий мужем Амальтеи, и долго не шел к любимой женщине, из-за которой только что кинулся топиться; товарищ для мужчины всегда дороже жены, какая бы она ни была.

Виргиний без колебаний согласился на все, предложенное другом, условия жизни в лабиринте вулканических пещер, лишь бы больше не расставаться с ним.

Вскоре друзья с глубокою грустью узнали, что несмотря на гибель Руфа, своего главного наушника, Тарквиний не прекратил преследований ненавидимого им Турна и несчастный герой Лациума найден им в Ариции, где скрывался у друзей.

Историк Тит Ливии так описывает конец жизни этого проскрипта тирании:

«Турна заключили в оковы и Тарквиний созвал латинян на совет. Негодование их против Турна не знало пределов, а как улика лежали найденные у Турна мечи. Он осужден на небывалый род казни: его бросили в Ферентинский источник, завалив сверху ветвями деревьев и камнями, так он погиб[20].

Тарквиний убил, извел различными формами казней, и тайно и явно, почти всех старших сенаторов, привыкших к ходу правления Сервия, не мирившихся с новыми порядками, но некоторым из таких особ удалось спастись от смерти тем, что они удалились в добровольное изгнание, лишившись всего своего римского имущества, конфискованного тираном.

В эту годину злополучия таким людям пригодилось именно то, что они всегда собирали и приберегали себе на черные дни: связи с другими племенами Италии.

Люди, не считавшие иноплеменников за презренных варваров, не отвергавшие их с истою римскою гордостью, а напротив, роднившиеся с ними, изучавшие их языки, уважавшие их верования и обычаи, такие люди могли найти себе защиту в годину бедствия от проскрипций тирании.

Таким образом уцелел Эмилий Скавр, уехавший к своей самнитской родне, и там дожил век мирно, у своей жены, матери Арпина.

Тарквиний убил старших сыновей Турна, но младшего Эмилия и Ютурну, Брут спас, взявши к себе, как опекун, после удаления их матери в ссылку, к отцу ее и мачехе, в Самний.

Пользуясь суеверием народа, скрывшиеся в вулканический лабиринт пещер, проскрипты не очень тщательно береглись от глаз посторонних.

Поселяне видали в горах и на болоте темною порою суток семью погубленного управляющего, видали и двух патрициев.

Арпин и Виргиний бродили, дружески обнявшись, или охотясь за дичью; Амальтея носила своего ребенка; Прим и Ультим удили рыбу, один в серьезном раздумье, другой с глуповатой усмешкой.

Поселяне боялись их.

– Это, – говорили, – призраки, тени погибших, бродят в тумане, проклиная своих погубителей, фламина и Тарквиния Гордого.

– А Грецин-то, вот, среди них не появляется! – восклицал Камилл тоном неопровержимой аксиомы. – Исполнили над ним все, что Стерилла посоветовала, он и лежит смирно в трясине, и даже господину своему вылезать по ночам не дает.

Камилл жалел и брюзжал, что народ не дал ему истерзать сыновей казненного, и был благодарен дряхлой колдунье за ее советы до того, что даже женился на ней, а по его примеру и Тит-лодочник взял за себя Диркею, причем кое-кто среди деревенских домекнулся, что эти счастливые четы соединились главным образом благодаря тому, что обе колдуньи, узнав о совместной гибели в болоте обоих их господ зараз, и деда и внука, ловко поспешили опустошить бывшие среди привезенного ими на этот приезд в деревню багажа, кошельки, ларцы и сумки, так что ни денег, ни перстней, ничего дорогого никто не нашел.

Усадьба Руфа досталась в наследство его родственнику Бибакулу. Опасаясь колдовской порчи, а еще больше разглашения его совместных с фламином темных деяний, новый господин позволил колдуньям не только выйти замуж, но и уйти от него навсегда, куда они пожелают.

ГЛАВА XLII

Да здравствует жизнь!..

Мать с дочерью устроили на Неморенском озере прорицалище при совершенно развалившемся древнем альбанском жертвеннике Вирбиуса.

Что это за бог? Что за Лар-покровитель этих мест? Современен ли он Нумитору и его брату Амулию или еще древнее их? Не родональчальник ли их предков, самых япигов, первонасельников этих мест? Никто ничего уже не знал, кроме того, что Вирбий почитается в Неморене со времен незапамятных.

Прослышав о возникновении оракула, поселяне стали сходиться туда и обогащать приношениями плутоватых устроительниц святилища.

У греков Вирбием называли Ипполита, сына Тезея; оттого и неморенский жертвенник, когда его древнее значение забылось, уже в более позднюю эпоху, римляне отождествили с алтарями этого героя, прекрасного юноши, невинно погибшего по клевете мачехи, но спасенного Дианой, которая перенесла его из Грецин в Италию, поселила в глухих дебрях леса, у Неморенского озера, и дала ему новое имя Вирбия, чтобы скрыть от Зевса, желавшего его убить, как проклятого родным отцом, верившим клевете. Так излагает этот миф Виргилий в 7-й песне Энеиды.

Камилл, сам себя посвятивший верховным жрецом обновленного алтаря, совершал около него всевозможные вычурно дикие обряды, по заказам желающих, над людьми или, чаще, in effigie, над их изображениями, вроде забивания колов и иголок под кожу умирающих, подозреваемых в способности вредить.

Тит рассказывал замысловатые мифологические сказки; Диркея пела, или лучше сказать, завывала о будущем; Стерилла давала советы, отгадывала сны и предчувствия, лечила, и тайком приготовляла яды.

Эта компания довольно мирно сносилась с сильвином, которого продолжала считать и звать Авлом, к роли которого Арпин с течением времени привык до того, что даже не желал бросить своей подземной жизни с ее комедиями, искренно веря, как и вся его компания, что он служит представителем настоящему Инве, привлекает к нему чествователей.

Арпину не удалось спасти Грецина, вырванного им из рук поселян.

Его раны, полученные при защите взломанных ворот господской усадьбы, были не опасны, но постоянное, многолетнее пьянство проявило свои последствия в этот роковой момент: со стариком, попавшим в лапы Инвы, самое имя которого всегда наводило ему кошмар полнейшей паники, чудовища, которого он с самою наивною искренностью считал, как и все поселяне, настоящим мифологическим лешим, от ужаса случился удар.

Принесенный к Амальтее в лабиринт горных пещер, Грецин стал витать в своем родном Сибарисе, считая постеленную для него циновку с соломой за тюфяк, набитый лепестками фиалок, подносимую ему воду и козье молоко – столетним вином, а жареную птицу – соусом из соловьиного мозга.

Арпина, снимавшего с себя дома медвежью морду, но по привычке носившего остальной костюм Инвы, Грецин считал за Полемарха сибаритов (градоначальника).

Когда пришел Виргиний, он тоже не узнал его, бредя о своей жене и детях.

– Тертулла... дети... все здесь, все со мною, – говорил он с улыбкой, – я не осужден; меня не казнят; я всех вас вижу; все сошлись на пирушку; Амальтея, это твоя свадьба?

– Он бредит, – заметил Виргиний.

– С самого доставления его сюда, – ответил Арпин с грустным вздохом.

– А это что вздумалось?

– Прим положил ему на грудь деревянную книгу его родословной сибаритских архонтов и свел над нею руки, чтобы он держал ее; он так желал; не расстается с этою книгой.

Грецин тихо запел веселую свадебную песню.

– Он бредит... он умирает... конец всему! – прошептал придурковатый Ультим, на этот раз без обычных усмешек.