Вечером он передал Сёке свой разговор с Ивановым. Законник похлопал Натана по плечу, расплылся в улыбке.

— Молодец! Я знал, что ты справишься. Мне сейчас уезжать надо. Какие-то «отморозки» наехали на наших на Сенной. Разобраться надо, — он обвёл широким жестом зал ресторана «Баку». — А ты гуляй. Любая из этих телок твоя.

— Нет, Сека, спасибо. Я домой.

Как хочешь. Жене привет передавай. Она у тебя классная баба!

Натан знал, что на площади Мира, в просторечии — Сенной, сидят «кудряшовские» наперсточники, которых прикрывали бойцы Грузина. Паша Кудряш и сам бы справился, все-таки бывший спортсмен, борец, мастер спорта, и все его люди — такие же. Но Кудряш — человек умный, понимал, что «авторитетов» лучше иметь в друзьях, чем затевать с ними войну. Сколько он мог выставить человек? Двадцать? Тридцать? А Грузин в одиночку мог поставить «под ружьё» до трехсот бойцов! А те «отморозки», которые наехали на «кудряшовских», заранее подписали себе смертный приговор. Впрочем, это не его, Натана, дело. Пусть Сека разбирается. У него сейчас дела более важные: как вывезти ту кучу денег, что лежит под Киевом? А может не стоит ломать голову? Открыть в Киеве подставную фирму на несуществующих людей, да и «отмыть» через неё все, что нужно. Вряд ли в Киеве будут чинить ему препятствия. Украину сейчас трясёт по всем направлениям, хочет отделиться, «жовто-блакитные» мозги людям пудрят… Кто в такой ситуации будет обращать внимание на какую-то маленькую фирмочку? В крайнем случае, и взятку дать можно. Кто из чиновников сейчас не берет? Тем более в нищей «хохляндии»…

Киев встретил Натана проливным дождём, сильным ветром и огромной толпой демонстрантов на Крещетике. Везде развевались «жовто-блакитные» знамёна, крики «москали, убирайтесь», «жиды, на виселицу» звучали на каждом перекрёстке, тут и там мелькали портреты то Богдана Хмельницкого, то батьки Махно, но больше всего Натана удивили бандеровцы. Ничуть не боясь милиции, рассредоточенной по всей длине Крещатика, они выкрикивали такие фашиствующие лозунги, за которые ещё вчера могли бы «залететь» лет на десять. Даже в России члены общества «Память», несмотря на всю свою ненависть к евреям, остерегались некоторых прямолинейных высказываний. А теперь, с этой демократией, черт бы её побрал, никому ни до чего дела нет. Натан покачал головой, да, из этой страны нужно бежать, эти люди сами себя похоронят. Они даже не замечают, что поют песни на собственных поминках.

Киев здорово изменился за последние несколько лет. Грязный, пасмурный, похожий на бомжа, такой же, как и его жители, нищий и озлобленный. Не будет ничего удивительного, если он вскоре превратится во второй пылающий Баку.

Ба, кого я вижу! Какие люди! — услышал за своей спиной Натан.

Он оглянулся. Какой-то бородатый мужик энергично размахивал руками, и мощным торсом раздвигая толпу, пробивался к нему. Натан повертел головой, ища того, к кому этот мужик обращался.

— Шо, не узнаешь, душа пропащая? — загремел мужик прямо в ухо Натану. — Это ж я, Голобородько!

— Капитан?! — удивился Натан.

— Та який капитан! Я вже давно безработный, — Голобородько попытался обнять Натана, но тот отодвинулся в сторону. — Ты шо, брезгуешь? Нехорошо.

— Да нет, как-то неожиданно…

Пойдём, выпьем, — бывший капитан схватил Натана под руку. — Сколько ж мы с тобой не виделись? А уж как тебя искали! А ты, жидовня пархатая, обманул всех, даже меня!

Они выбрались из толпы, зашли в первое попавшееся кафе. Заказали бутылку водки, лёгкую закуску…

— Ну, рассказывай, Толик, где ты, как, что?.. — Голобородько налил по полному стакану, и, не дожидаясь, влил водку в свою бородатую пасть.

— Живу, — ответил Натан и осторожно сделал глоток. В Питере, если и случалось выпивать, то он предпочитал коньяк. Армянский. Все остальные напитки становились в горле комом. Украинская же горилка была явно палёной.

Яков Моисеевич вмэр. Знаешь? На следующий день после твоего посещения. Как будто специально тебя дожидался, — капитан опрокинул в рот ещё один стакан. — А ты исчез. На тебя тогда облаву объявили. Но ты как провалился.

Натан молчал. Он ещё не оправился от неожиданной встречи. Он думал, что в Киеве о нем уже забыли, а тут, как назло, этот чёртов Голобородько.

А у нас в ментуре всех чистить начали. Как же, новые времена грядут! Даёшь «дэмократычну милицию»! Вот и меня подчистили. Обвинили в том, что я, якобы, был на подсосе у воров. А кто не на подсосе? Покажи мне такого! Я, блин, верой и правдой служил, сколько вашего брата пересадил, а меня под зад коленом. Разве ж это справедливо? А, Толик, скажи, справедливо це?

Капитан напивался быстро, как алкаш с большим стажем, и, глядя на Натана красными глазами, тряс его за воротник. Русская речь перемежалась украинской, брызги слюны летели во все стороны… Натан оторвал от себя его руки, и брезгливо оттирая кожаный плащ, процедил сквозь зубы:

— Ты, капитан, болтай, но знай меру. Я к твоим братанам отношения не имею. Я сам по себе.

— Да ладно тебе, Толик. А то я не знаю, шо це ты свою жинку замочил. Я тебя от зоны отмазал. Так что не наезжай на меня, — Голобородько покачал перед его носом заскорузлым, обкуренным пальцем.

— Зачем же отмазал, если знал? — Натан не боялся пьяного капитана, но напоминание об убитой жене болью отозвалось в его сердце.

— Зачем? — Голобородько задумался, ковыряя в носу. — Понимаешь, Толик, ты нам был не нужен. Погоня шла за общаком Алмазного. Я был уверен, что ты знаешь, где он, — и неожиданно трезвым голосом добавил, — Не мог Яков не сказать тебе.

— Но ведь не сказал. Я действительно не знаю, где общак, да и был ли он вообще…

Врёшь, жидяра! Знаешь! Я долго за тобой следил, почти до самой Нефедовки. А потом потерял. Ты как сквозь землю провалился. Я там нашёл какого-то столетнего старика. Представляешь, вся деревня сгорела во время войны, а этот старик живёт. Ну, пришлось попытать его, куда он тебя дел. А он взял да и помер, падла. Царствие ему небесное!

Натан почувствовал, как темнеет в глазах. Значит, Птенец умер! И умер из-за этого пьяного подонка! Он пошатнулся. Попытался взять себя в руки. Ещё не пришло время для встречи бога с бывшим капитаном. Но это время придёт, он точно знал.

Голобородько уже кричал что-то несуразное, что-то насчёт москалей и жидов, нэньки Украины и продажной власти. Натан чувствовал, что сейчас сюда нагрянет милиция, а встречаться с представителями закона ему не хотелось. Не с руки, да и ни к чему. Он схватил капитана за руки и попытался вытащить его из кафе. Но Голобородько, и без того тяжёлый, как медведь, упёрся, перевернул стол, а пластмассовым стулом запустил в окно. Стекло со звоном посыпалось на пол, продавщица заверещала, посетители, которых и без того было не густо, быстро потянулись к выходу… Милиция не заставила себя ждать. В кафе ворвались три мента с дубинками, один схватил Натана, двое других набросились на Голобородько. Вслед за ними вошёл майор.

Спокойно, ребята, — сказал майор. — Это никак наш капитан. Эй, кап, все никак не успокоишься? Отпустите его.

Голобородько, потирая ушибленные места, исподлобья посмотрел на милиционеров.

— Ничо, майор, порядок, — сказал он. — Другана старого встретил, вот и перебрал чуть-чуть.

— Эти твои «чуть-чуть» каждый день продолжаются. Надоел до чёртиков, — сплюнул майор. — Если б ты не был когда-то моим начальником, я бы давно тебя засадил.

— А-а, не забыл ещё, как я тебя из дерьма вытащил! То-то! Давай, майор, выпьем, или тебе западло с бывшим начальником пить?

— А чего, давай, — майор налил себе полстакана горилки и, не чокаясь, махнул одним глотком.

— Ты чо, скотина, как за покойника пьёшь?! — возмутился Голобородько.

Ты уже давно покойник, капитан. Не выёживайся.

Из кафе Натан вышел вместе с Голобородько. Тот уже протрезвел после ментовской экзекуции. Был грустен и неразговорчив.

— Ну что, Толик, поделишься со мной? — спросил он, когда они подошли к станции метро.