меня это был глоток свежего воздуха после глухих азиатских пьянок на краю любимой

Родины, с хорошими мужиками, (дерьмо там редко задерживалось – жарко!), но не

читавшими почти ничего, кроме Устава и прочих воинских документов. А для тебя -

будни. И ты слегка устало втолковывал мне принятые среди московской интеллигенции

на тот момент истины. Потому что ты и был той самой московской интеллигенцией, аспирант физтеха!. А я, как однажды выразился наш общий друг Мишка: “Уже пропах

лошадьми и солдатским потом”. Хотя сам я этого “запаха” ещѐ не замечал...

Ещѐ через пару лет я вдруг обнаружил, что, доведись выбирать между тобой и ими, моими азиатскими друзьями-офицерами, я предпочѐл бы их. Они мне стали ближе. Мы с

ними жили одной жизнью, прыгали с парашютом на выжженную злым азиатским солнцем

голую степь, о которую при приземлении прикладывало так, что, казалось, если бы не

шлем, мозги вылетали бы сквозь черепную коробку. Мы бегали марш-броски, гоняли по

полигонам, стреляли, а потом – пили, пели, спорили и опять пили.

Они, эти мужики, были просты и надѐжны, как автомат Калашникова. Они не знали

ни Кортасара, ни Кафку, ни Феллини, а слово “импрессионист” принимали за

политическое ругательство, что-то вроде “ренегат”. Но в любой драке они становились с

тобой спина к спине, и ты мог быть за эту свою спину спокоен. Они и созданы были для

драки, для боя, в этом был смысл их существования. И постепенно я научился ценить

надежность и мужество выше интеллекта и тонкой душевной организации. И слава богу, иначе мне бы Афгана не пережить.

Я не хочу сказать, что ты был ненадѐжен или слаб - боже упаси! Просто тебя

нового я уже не знал, но, видя, как изменился я сам , догадывался, что и ты уже не тот. А

полностью верить не тому я уже не мог.

А потом началась афганская война. Собственно говоря, в отличие от 1941 г., в

данном случае она началась только для нас, тех, кто на неѐ попал. Страна этого сначала

просто не знала. Только в Ташкенте, Фергане да в Термезе, где дозаправлялись сотни

самолѐтов и вертолѐтов, да в среднеазиатских госпиталях, где вдруг появилось слишком

много раненых с огнестрельными ранениями.

Я не буду рассказывать тебе о войне: сегодня о ней знают все, кто хочет. Для

многих это уже история, например,для наших детей. Они здесь даже о Сталине знают

только, что” это русский главнокомандующий, который помог американцам выиграть

войну у Гитлера.” А внуки ещѐ слишком малы...Но один мой приезд напомню.

Это было в мае 81-го. Я приехал в отпуск, в Москву. Вы с Толиком встретили меня, повезли домой. Толик познакомил меня с женой, твою я уже знал раньше.

Всѐ было как обычно, как когда-то. Вот только я пришѐл с войны, и “как обычно”

- не мог. Я пил, как лошадь, я не понимал, о чѐм вы говорите, какие-то там квартиры, холодильники, обои, чьи-то интриги... У меня перед глазами стоял лейтенант Костя

Вишневкин, убитый рядом со мной, когда мы на марше в штабной машине играли в

преферанс. Пуля была случайной, стрелок нас видеть не мог. И другие лейтенанты, сержанты, солдаты, убитые там...

А вы мне не очень-то верили, в школе у меня была репутация фантазѐра. Меня

сегодняшнего вы не знали, а обьяснять не хотелось. Тем более, что в газетах мы , в

основном, кормили голодных афганцев, строили для них школы да сажали сады. А

убивали они, видимо, сами себя. По глупости. И мы - тоже. Сами себя. По

неосторожности...Более полумиллиона афганцев, более пятнадцати тысяч наших - это

только убитых. Раненных и искалеченных - гораздо больше.

Давно это было. Но досада - осталась.

Потом я понял: это не ваша вина, вы жили нормальной жизнью, думали о

нормальных вещах. Ненормальным был как раз я сам.

Но это и не моя вина.

А винить страну, в которой мы родились и выросли – глупо. Чхать она хотела на

наши обвинения! Незадолго до нашего рождения она и без войны проглотила пару

десятков миллионов своих детей - и не подавилась! Наши пятнадцать-двадцать тысяч ей -

тьфу...

В любом случае, наши ежегодные встречи на этом закончились. Наши пути разошлись

окончательно. На этот раз навсегда.

Ты ушѐл в бизнес.

Я - в воспоминания и водку.

А потом - в эмиграцию. И это уже была совсем другая жизнь, в которой я о тебе, если честно, почти и не вспоминал. И не только о тебе...

Так что, по-видимому, встреча не состоялась... Жаль, но не смертельно. Нельзя

войти дважды в воду быстротекущей реки, это не нами придумано. Друзья, как и

любимые, приходят и уходят. Но не полностью, в душе всегда остаѐтся какая-то пустота, уже никогда не заполняющаяся. Никем другим. С годами новых друзей становится всѐ

меньше, а пустоты – всѐ больше...Осталась пустота и от тебя. Того, молодого тебя. И ты

сегодняшний на это место попасть не можешь. Потому что ты уже - другой. И того, другого, я не знаю.

И на новое место в моей душе ты тоже не попадѐшь. Потому что и я - другой. И

незнакомых к себе в душу давно не пускаю. Научен... А знакомиться по-новой через

океан...А зачем? Чтобы получить ещѐ одну пустоту?

Ты это понял раньше меня, видимо. И просто не стал ни писать, ни звонить. Я же, опять-таки по старой военной привычке , пытаюсь расставлять все точки над “и”.

Так что прощай, мой бывший старый друг. Теперь уже, похоже, окончательно. И будь

счастлив в той своей жизни, куда ты меня так благоразумно не впустил. “ Он перечитал ещѐ раз, на секунду задумался и подписал: “ Твой Виктор”.

Затем, ещѐ раз подумав, зачеркнул слово: ”Твой”, заклеил конверт и тупо уставился на

слово “Кому”. Встал, налил себе ещѐ рюмку бренди, выпил, не закусывая, поморщился, усмехнулся чему-то и, смяв конверт, выбросил письмо в мусорное ведро.