Чтобы подтвердить собственную догадку, Петров-Водкин направился в ту часть квартиры, где стояла плита. По логике вещей, ящик с таблетками должен быть где-то здесь. В этой стране никто еще не дошел до такого уровня свободомыслия, что бы хранить лекарственные препараты рядом с кроватью. Тем более, что самолечение — одна из любимых русских забав. Соответственно, никто не захочет, чтобы из тумбочки несло мятой, душицей, мелиссой, йодом, мумиё, «волшебным сбором» от всех болезней и прочей гадостью. Выдвинув третий ящик встроенного шкафа, Петров-Водкин понял, что Афина Наливайко не была исключением.

А для того, чтобы спокойно отравиться, имела все возможности.

Петров-Водкин давно не видел такого количества фармацевтических средств.

Афина могла бы облагодетельствовать небольшую районную больницу на двести коек, причем на все случаи жизни. При самых скромных прикидках, которые сделал Петров-Водкин, не особенно разбирающийся в медицине, Афина могла отравиться сразу несколькими средствами. Нет, ничего подобного цианиду или мышьяку она не держала, но снотворных, антидепрессантов, транквилизаторов и прочей ерунды здесь было вполне достаточно. «Уснуть и видеть сны». Это намного более романтично, чем сигануть с десятого этажа, зная, что непременно попортишь личико. «Не женское это дело — такие вот номера», — подумал Петров-Водкин и понял, что делать ему в квартире Наливайко больше нечего.

Его ждали великие дела: объяснения с шефом, который будет категорически против этого расследования, и первая серия экспериментов, к которым еще предстояло подготовить жену.

Петров-Водкин вышел из подъезда и огляделся по сторонам. Разумеется, он уже давно не верил в то, что преступника тянет на место преступления. Если только речь не идет о крупных хищениях, где нельзя останавливаться ни на минуту, но все же.

— Вы у Афинки были? — спросила старушка, делегированная компанией сидящих на лавочке. — Вот вы скажите, биде у нее там есть? А то мы все ходили смотреть, как она отремонтировалась, но в ванную же так просто не войдешь, мы же люди культурные. А любопытно.

— Кви про кво, — загадочно произнес Петров-Водкин.

— Жаба, что ли? — удивилась старушка. — Чё, прямо в биде и жаба? Ой, с жиру бесятся.

— Нет, ничего подобного, — обиделся Петров, причем обиделся сразу и за все. И за неуважение к смерти, и за хамство, и за нос, всунутый в чужие дела, и за общее равнодушие, которым вроде как не должно было страдать старшее поколение. — Ничего подобного. Вы мне лучше скажите, был ли у гражданки Наливайко… кто-то? Ну, понимаете? — Он почему-то засмущался. В цехе по производству ситро, когда он работал с бумажками, все было как-то проще: ни чужой личной жизни, ни приступов деликатности.

Знай себе приторговывай эссенцией и наслаждайся прохладным, сладким напитком.

— А ты нам тогда про биде, — прищурилась старушка. — А тебе официально, через бумажку, или по-дружески, как в кино?

— Как в кино, — согласился Петров-Водкин, понимая, что смерть Афины для всего дома в лучшем случае станет предметом для двухдневных (и это максимум) разговоров, обычным шоу с участием мертвого тела. Его стало знобить. Может быть, тогда, пятнадцать лет назад, не стоило ему так говорить, глядишь, и не сбылось бы сейчас пророчество. Нет, он покачал головой и проследил взглядом за бабулей, которая собрала вокруг себя товарок для общего открытого голосования.

— Все равно ведь дознаетесь. — Она подошла поближе и заглянула ему в глаза. — Так пусть мы тоже в деле справедливости поучаствуем, ага?

— Ага, — согласился Петров-Водкин. — Есть там и биде, и ванна с гидромассажем. Все черного цвета, но воды нет. Напор слабоват для десятого этажа. А вы мне что?

Бабулька сладко вздохнула и зажмурилась. Черная ванна с гидромассажем — это могло потрясти воображение и более искушенного человека.

— Был у ней хлопчик. Думали сначала, что сынок, давно прижитой, из детдома вернулся. Потом думали — усыновила просто. А потом, как обжиматься стали, а Алка за Филю пошла, враз и смекнули, что того… Жених. — Старушка смущенно потупила глаза. — Красивый мальчик, тут уж врать не буду. Или обжиматься она с другим стала? Вот, не упомню. Но месяца два как в последний раз видели. А так — одна как перст, ну совсем-совсем одна. А еще ее на машине подвозили, и по телефону она все время мурлыкала. У нас блокиратор. — Старушка примолкла, явно о чем-то задумавшись. — Может, это… имущество к соседям отойдет? Так я ей спички всегда в долг давала, и вообще по хозяйству советовала, и дверь сторожила, а?

— А вчера был кто?

— Вчера сразу две серии показывали. Мы рано ушли, а вечером уже и не выходили. Не знаю, не знаю, так соседям, значит, не отдадут?

— Нет, мать ее приезжает, — сказал Петров-Водкин. — Из пригорода, — строго уточнил он и снова что-то записал в блокноте. Когда Кузьма Григорьевич наконец закончил с опросом соседей, старушенция заголосила на весь двор:

— Ой, на кого ж ты нас покинула-оставила, о горе горькое, о лихо-лишенько, ой, беда-то какая!

По всему было видно, что через пять минут весь лавочный комитет будет оплакивать свою мечту о разделе имущества и утешаться тем, что хотя бы одним глазком сможет посмотреть на невиданное квартирное богатство.

— Все там будем, — сказала старуха на прощанье. — Если что, я Фенечке-то передам, что ты беспокоился, милок. — Она хитро усмехнулась и вернулась к подругам.

Петров-Водкин почесал нос, по которому только что получил болезненный щелчок. Ему стало стыдно оттого, что он так плохо подумал о старухах. Они не плохие, просто им, этим бедным старушкам, хочется хоть напоследок увидеть в жизни то, что знакомо им только по «Санта-Барбаре».

— И ничего не хочу слушать, — сказал Кузьме Григорьевичу шеф. — В кои веки раз все так ясно, а ты о возбуждении уголовного дела хлопочешь. Дернешь прокурорских — пеняй на себя. Хотя… Хотя им-то тоже наверняка позвонили. Давайте-ка, оформляйте несчастный случай, если не хотите самоубийство, и все. С балкона упала? Ну вот и прекрасно — развешивала простыни и упала, бывает? А?

— Бывает, — согласился Кузьма Григорьевич.

Он вышел из задумчивости только дома, когда буркнул настороженной, застывшей от любопытства Леночке:

— Несчастный случай. Все. Дела не будет. — Буркнул и пошел мыть руки.

Она включила телевизор на всю катушку — вечером снова давали криминальные новости. И обиженно устроилась на диване. Когда сюжет о смерти Афины, названный несчастным случаем, подошел к концу, Петров-Водкин вышел из укрытия и обнял жену за плечи.

— Ты помнишь Станиславского? — тихо спросила она.

— Стоматолога?

— Дурак, Станиславского! Так вот я — как он: «Не верю». Ясно тебе? «Не верю». И не бросай ты это расследование. Ты докопаешься… Все получится. Вот увидишь, — сказала она и загадочно улыбнулась. — Я тут тебе пару версий набросала…

Петров-Водкин практически никогда не отказывал жене. В этом и заключался секрет их добротного длительного брака. Он вскочил с дивана и, похлопав себя по животу, радостно заявил:

— Будем готовиться к следственным экспериментам.

Глава 3

ЖАННА. В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ. И РАНЕЕ

Лицо. Глаза, нос, рот, щеки и немного волос. Если это все убрать, останутся только кости и кожа. Это будет происходить постепенно… Нос заострится, губы станут совсем бледными, а глаза будут выражать лишь скуку и усталость. Все это уже было, все это еще будет. Ничего нового. Ничего.

Но пока нужно ходить на работу, улыбаться, пререкаться с начальством, сносно выглядеть и пытаться сделать ремонт в кабинете за свой счет. И страдать, и выходить из страданий. Это и называется наполненной, осмысленной жизнью.

Жанна тихо хмыкнула и пальцами растянула губы в улыбке. Урод. Ничего не осталось от женщины. Шеф-губернатор абсолютно прав. Абсолютно.

Жанна усмехнулась и посмотрела на часы. Уже светало. Она не сомкнула глаз и сделала все, что должна была сделать. И даже немножечко больше. Бессонная ночь оставила жуткие следы — мешки под глазами, и было бы удивительно, если бы этого не случилось.