И еще Афина, которую он тоже почему-то знал.

А папа Глебов любил повторять: «Ничего случайного в жизни не бывает. Ничего случайного в жизни не происходит». И папу Глебова он тоже знал. Знал близко, поскольку был допущен в кабинет, пригрет и обласкан. Знал близко, потому что ему, а не Жанне он отнес треклятую записку.

Что это? Не истерика, а настоящая паника овладела ею. В голове роились мелочи, так — разные глупости, от которых нехорошо замирало сердце. Его злой, хищный взгляд, руки, способные больно сдавить шею, короткий холодный смешок, молчаливое оледенение. Господи, да почему? Да как же она допустила? Мамочки… Впрочем, мамочки-то как раз всегда были против. «Лучше бы ребенка родила, чем вот так с чужим возиться» — это был приговор, после которого Жанна больше не возила Славика к своим. И все-таки что-то надо делать…

Жанна огляделась по сторонам, снова убедилась, что на встречу с ней никто не пришел, и тихо повернула в сторону остановки такси. Странно, но из всех возможных вариантов спасительного союза единственным реальным ей представлялся заговор с Андреем Ивановичем — звездой губернии, хозяином телевидения и вообще хорошим человеком. Хоть и трижды судимым. Наверное, их возможный разговор выглядел бы так:

«Здравствуйте, Андрей Иванович, у меня провалы памяти, я могла убить своих подруг».

«Ну а от меня ты чего хочешь?»

«Помощи, потому что их могла убить и не я. А мой сожитель…»

«Пусть запишется ко мне на прием. Разберемся…»

«Но он — близкий друг Глебова».

«Тогда не разберемся. Что еще? Интервью для меня написала? Кстати, что это за поговорка «Юпитер, ты сердишься»? Я одного только «Юпитера» знаю — стереомагнитолу… Или это такая большая люстра? В общем, что-то вы там, в отделе, зарапортовались…»

«А если я убийца?»

«У каждого могут быть свои недостатки. Я в молодости ларек «Союзпечать» грабанул, и ничего… Теперь вот областью руковожу… У каждого…»

«Это фраза из «В джазе только девушки»? Про недостатки? А кто мне может помочь?»

«А тебя поймали? Нет. На тебя донесли? Нет. Тебя предупредили? Нет. Так чего ты дергаешься…»

«А если… если… меня убьют. Следующей?»

«Да, вот это уже хуже. Действительно, а если тебя убьют? Ты хоть человечка на свое место подготовь. Чтобы кадровой дыры не было. Ну, что там у тебя еще?»

«Ничего».

«Кстати, у меня был там, на зоне, товарищ, тоже убийца. Но какой художник. Хотел его к нам пригласить ремонт в здании сделать, а он, видишь ли, сейчас церковь «Слово Божье» возглавляет. Не переживай, Жанна Юрьевна. Главное — нервы беречь».

Да, примерно так этот разговор мог выглядеть. Плюс-минус пара настроенческих выражений. Но в целом — так. Странно, но, кажется, идти-то ей больше и не к кому… Разве что домой, к Славику, в логово, так сказать… Она улыбнулась. Да, это уже просто смешно. Просто, опасно и смешно. И интересно. Вот это, например: если все — так, то что это? Только грандиозный план Глебова или у Славика есть личный интерес? Лучше бы собственный план Глебова. В этом случае у Жанны оставались шансы. В конце концов, Глебов знал, что Лялечка — это их общая боль. А потому мог простить.

Она никогда не думала о смерти. Даже в деревне Холодки она так и не сумела примерить ситуацию на себя. Смерть всегда казалась невозможной, нереальной, ненужной. Ни разу. Никогда — ни холодного пота, о котором много говорила Афина, ни мелкой дрожи в руках, которая приходила к Дашке, ни видений с грохотом автоматной очереди или мягким проникновением ножа в сало, которыми была отчаянно перепугана Наталья. Ничего — ни того, ни другого, ни третьего. Жанна знала, что это не может произойти с ней. Может быть, потому, что Жанна привыкла? Тихо и безболезненно уходить, но всегда возвращаться? Только теперь это не имело значения. Она была следующей. Она была меченой. «И если честно, дорогой Андрей Иванович, меня ведь предупредили. Только тогда я не придала значения расползающимся в разные стороны буквам».

Он — идиот. И скорее всего — маньяк. И именно она, Жанна, на хвосте привела его в компанию. С этого все началось. Потом он устроил чистку. Тогда выходило, что он предусмотрел все заранее. Такой хороший умный мальчик. Такой деятельный, хладнокровный, такой странно желанный, любимый… Жанна старалась не думать сейчас о своих чувствах. В этом вопросе она была жадной. Сказанное даже себе обесценивало и уменьшало их. Ее принцип — тишина вокруг того, что было в душе. Это защитный код, которого не надо было знать никому. Если он ее не убьет (что маловероятно), сможет ли она ему простить?

Сможет. Вот в чем ужас. Жизнь за жизнь. А что ей тихая уютная квартира, выросшая Лялечка и груды бумаг на работе? Что ей до этого всего, если не будет его? Значит, спасать… Тоже глупость — ведь когда все кончится, он уйдет от нее сам.

И пусть. Пусть сам, сам все решит, пусть у него будут не связаны руки. Пусть уйдет, скроется, исчезнет… пусть… Надо было родить ребенка. Мысли об этом, о материнстве, пугали. И никого не жаль. Он молоденький, он еще исправится, он станет художником. Возглавит церковь «Слово Божье». Пусть будет так, как он захочет, только ей, Жанне, нужно обязательно прежде узнать, зачем ему это… И если есть логика в этих убийствах, если она вообще может быть, то тогда — пусть… Они с девчонками как-никак пожили. И детство пионерское, с горнами-барабанами, и партия — где-то впереди, но так ясно, так заманчиво, что всегда хотелось туда и дальше… Пожили… И хватит.

— За город, скажу куда. — Жанна остановила машину и решила проявить осторожность. Она вела себя как заправская сумасшедшая, потому что мысль о себе, бродячей, и о трупах теплилась, клубилась в голове, не оставляла ни на минуту. Главное — спасти во что бы то ни стало. Его, а не себя. Наверное, приступ продолжается. Но ведь она помнит. Она понимает, куда и зачем теперь едет. — Останови, я на минуту.

Чтобы водитель не сдернул, Жанна оставила на сиденье папку с документами и быстро вошла в подъезд. Ей нужно было взять фотографии. И не столкнуться со Славиком. Она осторожно и тихо вставила ключ, провернула его в замке, открыла дверь и прислушалась. Тихо. Слава богу, тихо. На всякий случай на цыпочках она подошла к секретеру и не раздумывая выхватила из него большой альбом в коленкоровом переплете.

— Едем, — скомандовала она резко, захлопнув за собой дверцу машины.

— Мы что-то украли, дамочка? — Водитель улыбнулся в усы и подмигнул. — Может, ну его — за город?

«Клеится или следит?» — подумала Жанна и молча протянула удостоверение.

— Так бы сразу и сказала, — протянул он обиженно, вглядываясь в ее фотографию, читая ее имя и должность.

— Здесь, — сказала Жанна, когда машина подъехала к поселку. — Спасибо.

— А забирать откуда?

— Из морга, — спокойно сказала Жанна и не оборачиваясь пошла к тому дому, куда ее привозили полгода назад, чтобы доказать чистоту намерений.

Может, Нонна — бандерша? «Ты — киллер?» — «Да, по идейным соображениям». Ну почему она не принимала тогда этого всерьез?

— Нонна Ивановна, Нонна Ивановна, это я, — прокричала Жанна из-за калитки. — Можно?

В маленьких окнах дома мелькнула тень. Вернее, медленно проплыла. Выглянула, и занавеска опустилась. Осторожно с тихим скрипом отворилась дверь.

— Ну и манеры, — буркнула Жанна и смело вошла в дом. Смело, хотя теперь на каждом шагу ей чудились-мерещились трупы. И здесь тоже могла подстерегать ее смерть… Но смелость города берет.

— Чего тебе? — Нонна Ивановна оперлась на косяк двери и не спешила приглашать Жанну войти в комнату.

— Мы будем разговаривать в коридоре?

— А где ты видишь коридор? — Нонна усмехнулась и скользнула взглядом по хламу, собранному в предбаннике. — Коридор — это когда с трюмо и вешалкой. А у нас так — беседка. Чего тебе, говорю?

— Надо. — Жанна сделала шаг вперед и замерла. Ей показалось, что она пришла. Пришла как бы и насовсем.

— Бросил он тебя? — хмуро спросила Нонна. — Так я предупреждала. И ничем помочь не могу. И чего только вы все к нему липнете, — сквозь зубы прошептала она.