— Да, я в этом уверен.

— Тогда почему Фролов так упорно гонялся за ключами от квартиры Древцова? Что, разве дверные замки сложнее, чем замок сейфа? Это же совершенно не так. Если же Фролов не смог вскрыть те входные двери, то с сейфом ему тем более не справиться.

— Тут есть, конечно, над чем подумать. Но мне кажется, здесь загвоздка в следующем: дверной замок у Древцовых сделан по индивидуальному заказу, и ключи здесь не подобрать. Короче: без отмычки не обойтись. А орудовать отмычкой в подъезде, где постоянно ходят, трудно и нужно время. В этой ситуации мало шансов забраться в чужую квартиру незамеченным. Ломать замки фомкой тоже не могли: в соседних квартирах почти всегда находятся жильцы. При этом нельзя не учитывать такого важного момента: напротив, в двери соседней квартиры врезан глазок, и где гарантия, что в него не смотрят. Поэтому у двери в квартиру нельзя было задерживаться дольше минуты, а для этого нужны ключи.

Закиров взглянул на майора, который что-то записывал, и, повернув лицо к большому окну с французской шторой, заторопился:

— В квартире Ахматова замки стандартные, то есть магазинные, и подобрать к ним ключи для такого матерого преступника, как Фролов, все равно, что семечки разгрызть. Ну, а сейф для Фролова — не препятствие, и семи часов вполне достаточно. Разгадав секрет замка, Фролов без труда мог бы при необходимости вскрывать сейф за короткое время...

Галямов махнул рукой:

— Уголовно-правовая наука — не исключение из всех наук, старший лейтенант, в ней можно выдумать любую теорию и объяснить противоречивые явления, в том числе и несуразицу. И в нелепице есть своя логика.

Хозяин кабинета включил вентилятор, пытаясь разогнать летнюю духоту, спустил белоснежную штору до подоконника.

— Вот вам второй вопрос: если за квартирой Ахматова наблюдали, скажем, с биноклем из противоположного дома в зимнее или осеннее время, то есть когда окна квартиры не заслонялись зеленью, то как они вели наблюдение летом? А они его вели. Пример тому: преступники точно узнали, что семья Ахматовых уехала в гости воскресенье. Не могли же они постоянно торчать в подъезде или во дворе в течение нескольких месяцев? Я считаю, агент находится где-то рядом, возможно, проживает в этом доме, и связан с членами семьи Ахматова или с людьми, которые вхожи в эту семью.

Закиров промолчал, затем тихо проговорил:

— Это уже, товарищ майор, другая ария, которая имеет право на самостоятельное существование...

Майор, не терпевший в деловых разговорах цветисто-витиеватых фраз, незаметно для себя пошел на поводу у Закирова:

— Говоря языком музыковеда, арии здесь действительно разные, но все они связаны одной, так сказать, музыкальной канвой. В отличие от законченного музыкального произведения, здесь еще не ясно, какая из них главная.

— А я бы не стал их противопоставлять: обе они могут оказаться главными. Несомненно сейчас одно — ту и другую версии необходимо срочно проверить.

Майор усмехнулся:

— По-вашему, тут окопалась целая шайка шпионов. От этого несет душком шпиономании... Но, безусловно, обе эти версии будут проверены самым тщательным образом.

— Товарищ майор, у меня к вам просьба — позволить опрос жильцов дома напротив, я имею в виду квартиры, из окон которых, возможно, вели наблюдение.

— За какой срок нужно проверить?

— Хотя бы за последний месяц.

Майор повернулся к Тренькову:

— Слышали, лейтенант? Это вас касается.

Треньков, вставая:

— Будет выполнено, товарищ майор.

Майор поручил Тренькову обратить особое внимание на лица, которые хоть как-то соприкасались с женщинами из семьи Ахматовых.

На следующий день Закиров на семичасовом трамвайчике отправился в Святовск, так и не успев позвонить Элеоноре.

А Треньков с утра выполнял поручение майора Галямова. Имел часовую беседу с соседкой Ахматовых, которая первой обнаружила происшествие. Не почерпнув у нее ничего существенного, он познакомился с уборщицами подъездов дома. Те за последнее время ничего подозрительного не замечали. То же примерно сказал и дворник.

После обеда, когда солнце стояло в зените и сильная жара размягчила тело, Треньков с удовольствием ощутил прохладу подъезда кирпичного дома, где должен был побывать в шести квартирах. В домоуправлении он выяснил, кто проживает в квартирах со второго по четвертый этажи. Почти все были давнишними жильцами. За последние два года прописался лишь один новичок — горный инженер. Сведений о квартирантах в домоуправлении не было; там сказали, что случаев проживания посторонних лиц без временной прописки в доме не наблюдалось.

«Знаем мы, как не проживают без временной прописки, — думал Треньков, поднимаясь на второй этаж. — Частенько живут всякие ханурики, нарушая паспортный режим». Он остановился у квартиры номер 17, позвонил. Вскоре за дверь послышалось шарканье ног. Загремела цепочка, дверь приоткрылась, и недовольный женский голос сказал:

— К Маньке, што ли? Пес-то дери, в душу вас всех!..

Треньков, не ожидавший такого приема, опешил.

— Не пущу, — проскрипел тот же голос, и дверь захлопнулась.

Треньков снова позвонил.

— Я ведь сказала! — крикнула женщина из-за двери. — Али милицию позвать?!

Треньков, вплотную подойдя к двери, громко сказал, что он сам из НКВД и хочет поговорить с ней.

Наконец дверь открылась. Он предъявил удостоверение. Пожилая женщина окинула его цепким взглядом с головы до ног, словно приценивалась к его одежде, и нехотя отступила в сторону, пропуская следователя в коридор коммунальной квартиры.

Под потолком горела запыленная, тусклая лампочка. Из общей кухни несло керосином, квашеной капустой и еще каким-то кислым запахом.

— Чаво нужно? — без излишних церемоний приступила старуха к выяснению цели его визита.

«С такой соседкой не соскучишься в общей квартире», — подумал Треньков, присаживаясь на ящик где, по-видимому, хранилась картошка.

— У вас в квартире проживают временные жильцы?

— Все, чай, под небом божьим временные жильцы. Ты о ком толкуешь-то? О постояльцах, што ли?

— Да, о них.

— Так бы и говорил русским языком, — недовольно пробрюзжала та. — Таковых здеся не имеется.

— А вы не торопитесь, гражданка. Вот в жилищной конторе сообщили, что жил два года по этому адресочку некто Матюгов. Так?

— Вроде.

— Он когда и куда уехал?

— Почитай, милок, енто месяц прошел, как выписался. А куды направился — бог яво знает. Мне не сказывал.

— А как же с квартирой?

— Тута яво баба осталась. Ето яе второй мужик. С первым-то развелась давно... развратник и пьяница был. После разводу-то поехала она тогда в Воркуту... А там, знамо дело, — шахты. Вот и выкопала там какого-то горного енженера. Привезла его сюды. А он-то и впрямь оказался кладом: не пьет, не курит, не дерется и не гуляет. Ведь в нонешнее-то время неуж такого сыщешь — кругом одни кобели да пьянчужки бродят...

Треньков ухмыльнулся:

— Что ж, по-вашему, все кругом развратники? — И, как бы не замечая, что она собирается что-то сказать, подавив улыбку, нарочито строго произнес: — Есть и честные кобели, так сказать, совестливые: знают только своих подружек.

Путаясь в догадках — шутит следователь или говорит серьезно — хозяйка на всякий случай поспешила согласиться с ним.

— И что же дальше? Что теперь... и этот, как его...

— Петр Петрович, — подсказала хозяйка квартиры.

— ...Да, Петр Петрович — ангел с крылышками — упорхал от вашей соседки?

— Да хто их разберет-то? Вроде он завербовался куды-то. А она не хотит туды ехать, говорит, там холодно.

— А может, он не завербовался, а посадили его?

— Не знаю, милок, ужо вечером вернется Клашка, вот и спросишь об жизни ее да про еённого Петруху.

Треньков уточнил, чьи окна выходят на улицу. Одно находилось в угловой комнате, где проживала, судя по домовой книге, гражданка Сыркина.

— А гражданка Сыркина постояльцев не держала?