— Барыня велела взять турецкий таз!

Этот огромный медный таз, со сложным узором насечкой по краю, прислал брат покойного мужа Александры с турецкой войны — он тогда всю родню оделил военной добычей. Она отдала таз в пользование Мавруше, и вот он понадобился.

— Что случилось? — спросила горничную Мавруша.

— Ах, сударыня, такое, такое! — Танюшка скрылась с тазом, а Мавруша сказала подруге:

— Ты будь тут, а я схожу погляжу. Сдается, гости. Но ведь она гостей не ждала…

Мавруша ушла и пропала.

Поликсене было нечем заняться. Она подсела к большим пяльцам, на которые была натянута недавно начатая Маврушей вышивка, но сделала несколько стежков и поняла, что портит работу. На этажерке стояли мольеровы комедии, вольтеровы трагедии, Расин, Корнель, Сумароков — Мавруша не представляла себе жизни без пьес: читая, она устраивала в голове настоящий спектакль с декорациями и костюмами. Однако желания читать у Поликсены не возникло. Она сама не знала, чего желает: со Сташкой — тягостно, без Сташки — уныло.

А шум не утихал — там, за дверью, творилось нечто любопытное, настолько, что Сташка ушла и пропала. Поликсена подумала — и вышла из своего заточения.

Все двери были отворены, раздавался голос Сашетты — звонкий и радостный. Поликсена впервые слышала, чтобы госпожа Денисова говорила так громко. Это был прямо-таки детский восторг!

Поликсена пошла на голос. Зачем — неведомо. Александра ей не очень-то нравилась — слишком деятельная, самоуверенная, слишком нарядная, бог весть что о себе вообразившая лишь потому, что малюет акварели с цветами. Поликсена совершенно не видела в ней возвышенных чувств — одно кокетство с кавалерами. И будущее Александры казалось ей самым заурядным — разумный брак с человеком того же круга, который может быть в семейной жизни добрым товарищем, не более, без самозабвенной страсти, и на что ей страсть, без жертвенной любви — да ей и не понять таких слов…

Казалось бы, не все ли равно, отчего хохочет эта женщина? А вот нет — какая-то пакостная сила влекла ее, глумливо подталкивая: иди, смотри, иди, смотри!

Сашетта не заметила, что Поликсена стоит в дверях. Сашетта была занята — веселясь, вытирала большим полотенцем голову стоящего перед ней человека, завернутого в простыню на древнеримский манер, а он держал ее в объятиях. Потом он поцеловал ее в губы, и она хотела этого поцелуя.

— Какое счастье, что мы встретились, — сказал мужчина, и тут Поликсена узнала его. Это был супруг! Она отступила на шаг, по продолжала смотреть и слушать, только руку к губам поднесла — чтобы не вскрикнуть.

— Теперь ты не считаешь более, что между нами преграда? — спросила Александра.

— Преграда есть, несокрушимая, но не будем говорить сейчас о ней! Как-то все образуется… Не может быть, чтобы не образовалось…

И Поликсена все поняла. Это с Александрой говорил ночью супруг, это в нее он влюбился со всей силой души, и от осознания, что он, возвышенный и тонко чувствующий, предпочел даму простую, с мыслями обыкновенными, Поликсена впала в растерянность: ведь этого быть не могло, однако ж случилось!

— Вместе мы эту преграду одолеем, — сказала Александра, — какой бы она ни была. Ты доверься мне — и одолеем!

— Если бы только она… Мне кажется, что Господь дал нам только этот день. Я спешил к тебе, я должен был видеть тебя, но есть ужасные обстоятельства…

— Нет никаких обстоятельств!

Она сама поцеловала его. Поликсена сделала еще шаг назад.

И еще.

Вот теперь надежды не осталось совершенно. Несокрушимая преграда, ужасные обстоятельства — вот, значит, чем кончилась его любовь…

Нужно было где-то спрятаться, собраться с мыслями.

Поликсена вошла в угловую комнатку. Подруги там не было. Где-то пропадала Мавруша, не чувствовала, насколько сейчас нужна. Пропала связь, — и более ничто не держит Поликсену в этом доме. Оставаться в нем — смерти подобно.

Она понимала одно — бежать, бежать прочь из дома, в котором он счастлив с другой! Бежать — не быстро переставлять ноги, высоко задирая коленки, а двигаться с самой большой скоростью, на какую способно отяжелевшее тело, даже невзирая на одышку, что в последние дни совсем некстати привязалась.

Хотя живот и не позволял Поликсене шнуроваться, но под платьем было все необходимое приличной женщине — и сорочка, и нижнее юбки, и карманы, что подвешивались к охватившему сорочку пояску. Уходя из дома на Второй Мещанской, Поликсена сунула туда и «хозяйственные деньги», выданные Нерецким на месяц. Живя у Александры, она их не трогала — ну вот и настал час.

Отойдя подальше, она остановилась, чтобы перевести дух. Нужно было срочно искать новое жилье и написать оттуда Мавруше, чтобы переправила вещи и приданое для дитяти. Но где, как? Сколько оно стоит? Откуда взять повитуху?

Все бы уладилось, если бы нелегкая не принесла Нерецкого именно в этот день и час! Незнание позволило бы Поликсене жить под опекой Александры, и с родами тоже все бы уладилось, но незнание кончилось. И возвращение было немыслимо.

Останавливаясь через каждую дюжину шагов, Поликсена уходила все дальше от счастливой соперницы. Вдруг ее осенило — она уж которую неделю не была в церкви! Нужно идти, просить прощения у Господа и у Богородицы, они сжалятся, выход из положения найдется! Плохо понимая, какая улица куда ведет, Поликсена направилась к Казанскому собору, но оказалась на невской набережной. Напротив была восточная оконечность Васильевского острова, которую называли «стрелкой», там Нева разделялась на два рукава. Поликсена видела крошечные дома вдоль Невы, а вдали, — Исаакиевский наплавной мост, по которому неторопливо двигались телеги и экипажи — совсем крошечные, как на панорамной гравюре.

Странные зигзаги делает рассудок, когда душа в смятении. Мысль о молитве потащила за собой мысль о Божьей воле: вот ведь зачем-то ведет Господь бывшую смольнянку не к Казанскому собору, а вдоль реки, в сторону моста… зачем?.. Что ей нужно на Васильевском, где она отродясь не бывала?..

Что-то все же было с ним связано, следовало только вспомнить. Поликсена остановилась, отошла в сторонку, уставилась на мост. Это было что-то недавнее, не связанное ни с годами учебы, ни с Москвой, ни с человеком, которому больше не нужны жена перед Богом и родной сын.

И вспомнилось! Где-то там на кладбище строят новую церковь, а у церкви божий человек порой бродит, как же его звать? Кухарка Авдотья сказывала — тех, кто приходит к нему, на ум наставляет. Звать его… да, именно так, Андрей Федорович!

Суеверия в Воспитательном обществе не поощрялись, сама государыня вышучивала их в своих комедиях, доводя до неимоверной нелепости. Среди девиц они бытовали — вроде как в шутку, для баловства. И странно было бы образованной смольнянке идти за истиной к божьему человеку, промышляющему по окрестным кладбищам, скорей всего — смущающему народ туманными предсказаниями. Смольнянке следовало бы в трудную минуту читать творения господина Руссо или в церковь идти к батюшке, да еще не ко всякому, а к образованному.

Но господин Руссо не мог предусмотреть таких заковыристых обстоятельств. А батюшка в любой церкви скажет одно — возвращайся, блудная дочь, к родне и замаливай грехи. К родне Поликсена не хотела — она словно бы ножом отрезала всю эту седьмую воду на киселе. Да и что ее ожидало, вздумай она вернуться? Отправили бы к кому-нибудь из шестиюродных теток в деревню, словно в сибирскую ссылку, — сиди там безвыездно, нянчи дитя.

Она не раз обещала Мавруше, что, родив, примет постриг, но это ведь тоже долгая история — в обитель могут сразу и не взять, соберут сведения, и в этом деле скорее всего тоже нужна протекция. Так, может, на кладбище божий человек укажет на инокиню, которая возьмет с собой? Как-то все уладит?

Извозчиков в столице осталось мало, и то, что прямо на набережной ее нагнали порожние дрожки, она сочла добрым знаком. Залезть, правда, было трудновато, но Поликсена справилась.

Впервые за все это время она ощутила радость — ехала неведомо куда, по колышущемуся «живому» мосту, не зная, что будет есть, где ночевать, а радость протиснулась в сердце, расправила там пушистые крылышки, и дитя угомонилось, словно бы задремало, беззвучно говоря: неси меня, матушка милая, не беспокоясь, туда, где нам обоим будет хорошо.